Когда-то прочитал у Фаулза: если где-то на земном шаре происходит катастрофа, крушение, цунами, узнавая об этом из газет, мы подспудно испытываем радость от того, что нас там не оказалось. Поначалу эта мысль меня озадачила, но в последнее время все больше убеждаюсь в ее правоте. В новостном анонсе «Вести ФМ» ведущий бравурным голосом извещает: сколько еще убитых «Булгарией» поднято. Сходит на нет информация о «Булгарии», и в голосах комментаторов слышится нескрываемое разочарование. Горе — отличное топливо для новостного тонуса. Звонит мне журналистка, торжествуя от значимости момента: «Сергей Леонидович, сейчас вскрыли квартиру и точно установили: умер Влад Галкин! Ваш комментарий!» И сразу артобстрел: звонили с пяти каналов, четырех радио. Когда я об этом рассказываю, люди даже не удивляются. Наш болевой порог снижен до патологического бесчувствия. Вместо живой реакции — ожидание ужаса: привыкли жить у подножия катастрофы. Что же может нас заставить остановиться? Не знаю, может, дико закричать?
Мы как цивилизация не становимся лучше. Сидим, прожигаем-прожираем нашу небольшую планетку, жадно озираясь по сторонам: чего это представители других цивилизаций не общаются с нами? Да им не о чем с нами говорить, мы — нерукопожатны. Представители других планет видят, как в сто квадратных метров разрастающейся опухолью столицы мы впихиваем дом, имея вокруг необъятное пространство, где на каждого не то что шесть соток, 6 га приходится. Москва расползается, превращая страну в уродливого гидроцефала. Смотрю на моего маленького сына и все чаще думаю: какую испорченную планету мы им оставляем.
Жизнь, как и обещали, стала веселее. Наверное. Смотрю на молодежь, вижу, что во многом они живут интереснее, разнообразнее. Путешествуют свободно, рулят на авто, которые нам и не снились. С уважением отношусь к успешности человека, но слово «стабильность» меня напрягает: главное, не раскачивать лодку, сидите смирно, не трогайте весел!
Уверенность в жизни должна быть подкреплена не только словами, но и делами. Как-то я услышал израильский девиз: «Растим детей». И убедился в этом, когда у моей дочери вырвался из рук воздушный шарик, и немолодая израильтянка бросилась под колеса — вернуть шарик, а то «ребенок расстроится». В какой бы магазин мы ни входили, дочке дарили яблоко, пирожное, сувенир. Эти выросшие дети с оружием в руках защищают свою страну. Когда у нас молодой человек от слова «армия» падает в обморок — это не его проблема. Это проблема страны, которую не решить закорючкой на приказе.
Мы разучились растить и воспитывать мужчин. Скоро и у нас, как в Швеции, вместо мальчиков и девочек появится безликое «оно». Ведь и легендарная шведская семья возникла просто оттого, что в стране долгое время женщин было больше, чем мужчин. Однажды на съемках я шведке-осветителю, спускавшейся со стремянки, подал руку, она испепелила меня взглядом, будто я протянул ей бритву обоюдоострую.
Для меня узловым моментом в любой сфере, будь то культура, наука, индустрия, является традиция. При всех новаторствах — она генный код, без которого ничего не произрастает. Прелесть нашей нации — в способности до исступления хранить традиции и в то же время давить их ногами.
Не считаю себя консерватором, но нахожу, что слово «унисекс» лежит в стороне от наших традиций. Потому что воочию представляю, как на балконе стоит кавалергард Михаил Лунин, и спутница говорит ему: «Раньше были мужчины, способные ради женщины прыгнуть со второго этажа. Где они?» «Да вот!» — и прыгает со второго этажа. Когда на польскую границу к великому князю, у которого находился Лунин во время декабрьского восстания, приехала полиция, чтобы арестовать государственного преступника, Лунин, как известно, попросился на медвежью охоту. Его отпустили. Стоило сделать шаг, и он был бы свободен. С точки зрения сегодняшнего дня — дурак, что не бежал. Лунин через три дня возвращается, подтверждает свое участие в тайном обществе и в кандалах на 25 лет отправляется в Сибирь.
Наверное, это была какая-то другая страна, затонувшая, подобно Атлантиде, в штормах революций, войн, уморившая себя бегом… на месте.
Что там талдычат про коррупцию, разговоры эти — аттракцион, никого, впрочем, не удивляющий. «Если спросят, отчего не выстроена церковь… на которую назад тому пять лет была ассигнована сумма, то не позабыть сказать, что начала строиться, но сгорела. Я об этом и рапорт представлял. А то, пожалуй, кто-нибудь, позабывшись, сдуру скажет, что она и не начиналась». Этот рецепт чиновничеству Гоголь прописал в «Ревизоре» 175 лет назад. Мы не то что «вышли из «Шинели», мы ежедневно в нее заходим и выходим. А в силу нашего литературоцентричного устройства нам свойственно любую отрицательную тенденцию превращать в «скверный анекдот».
Была у нас звонкая творческая интеллигенция, сейчас заметно притихшая. Зато во всю мощь развернулось творческое чиновничество. Они не только модные романы пишут, но «созидают» реальность в духе Городничего и Манилова: а давайте-ка заберем у Минобра ЕГЭ и отдадим его «третьим лицам»?
И мы, как массовка, бурно аплодируем или… выключаем телевизор.
Интеллигенции непозволительно участвовать в «массовых представлениях» и показательных судилищах. Лучше всех сказал Лихачев: «Можно прикинуться умным, грамотным, да кем угодно. Но интеллигентным прикинуться нельзя». К сожалению, в сегодняшнем перепутанном мире уже можно. Раньше попробуй притворись. Написал литературный труд? Даже если тиражи по блату выделили огромные — тебя разоблачат. Сегодняшние критерии — «бестселлер», «хит сезона», «лучшие продажи». Кто определит: хорошо ли, плохо?
Смотрю кино, на котором вырос. «Весну на Заречной улице», «Служили два товарища» — не могу переключить канал, с какого бы места ни начал. Что меня магнетизирует? Жизнь, которой уж нет? Вера в сказку? Поставь сегодня подобную задачу, потрать большие деньги… не выйдет. Как будто исчез материал. Был мрамор, из которого точили произведения, — кончился.
Когда люди сто с лишним лет назад придумали кино, были скромные составляющие: пленка, артист, камера, декорации. Сейчас фильм заламинировали в цифру, понапихали эффектов, «углубили» 3D. С точки зрения новизны — круто. А с другой — можно считать все эти навороты «коррозией». Если пришить к спине третью руку, то нам станет легче, но останемся ли мы «человеками»? Так и кино: мы беспрестанно его «модернизируем». Тоже словечко наимоднейшее, и с каждым днем в гоголевском смысле все более загадочное.
Сейчас нам заказывают «патриотическое кино». Мне звонят: «Сергей Леонидович, партия «Патриоты России» приглашает вас в Колонный зал Дома союзов, где будет представлена наша программа с участием авторитетнейших людей. Разумеется, гонорар предусмотрен». Без паузы спрашиваю: «Родиной, б…, торгуете?» — «Да нет… можно и без гонорара». Я возненавидел слово «патриотизм», когда понял: обучать любви к Родине — все равно что обучать любви к материнской груди. Декларировать пошло. Делайте что-то реальное. Печатайте Алексея Иванова. В 9-м классе на курсе истории врубите детям «Подстрочник» Лунгиной. Пушкина давайте так, как до реформы образования 1960 года. Мы выбросили за ненадобностью Сухомлинского и Ушинского — все модернизируем. Если сейчас принести в московскую гимназию программу Царскосельского лицея, застонут — это невозможно освоить: немецкий, французский, русская словесность, греческий, латынь, логика, математика, естествознание.
Я профан в физике, но когда смотрю документальное кино, связанное с астрофизикой, волнуюсь от соприкосновения с тайной. Однажды долго беседовали с физиком в Лондоне, который учился вместе с нобелевскими лауреатами Константином Новоселовым и Андреем Геймом. Говорю ему о поразившей меня фразе Раушенбаха, заявившего, что существование Троицы может доказать математически в течение 10 минут. Физик не спорит: «Недавно перечитывал лекцию одного нобелевского лауреата по генетике, где сказано: «Если бы я мог поверить в то, что Бога нет, то должен поверить в такое: на свалку автомобилей налетел ураган, в результате которого одна из машин сама собою собралась». С этим физиком я поделился дилетантской гипотезой: «Мне кажется, что ближайшее глобальное потрясение цивилизации будет связано со временем». Он улыбается: «Ну что ж, мысль почти верная».
Кто удивится, если завтра объявят: «Друзья, за последние 10 лет наш день сократился на два часа». Вспомните, 20 лет назад, едешь на машине, ищешь долбаный автомат, шаришь — где эта долбаная двушка. У автомата очередь. В кабине роешься в записной книжке… Сейчас все это — одно нажатие.
«Одно нажатие» становится проблемой психологического уклада. Хочется все в жизни получать путем «нажатия». Снялся в сериале — ты уже в «Википедии», ты — «Артист». Накачал текстов — диплом, диссертация. Не нужно малышу читать книжку — есть iPod. От мира хочется всего, не затрачиваясь.
При этом что-то неуловимое, бесконечно ценное исчезает.
Я — старорежимный: во время съемок не бегу к монитору проверять, как оно там получилось? Не потому, что уверен в себе. Ты выстраиваешь роль, а спустя полгода приходишь в зал и видишь целую картину. Сегодня волшебное превращение «работы» в фильм устранено. Мы калькулируем все: степень затрат в дубле, сколько ты отдал пота, сделал неправильных акцентов.
Я предпочитаю сниматься у режиссера, с которым трудно. «Зачем идешь к Чухраю, он тебя замучает!» Будет непросто, но это кино, может, и с ошибками, но живое, с запахом. Чухрай проращивает тончайшую, как вена, человеческую историю. Встреча с ним — важная часть жизни. Таких «отрезков» у меня несколько: с Абдрашитовым, Тодоровским, Месхиевым — есть «полка», куда складывается биография. На ней не обязательно успешные картины, но работа, в которой ты начал иначе думать, чувствовать, существовать. В этом смысле не теряю надежды. Возможно, после череды ремесленных 3D появится какой-то новый Звягинцев и выдаст новую эстетику, вложив в нее вечные смыслы.
Комментарии