Я двух детей домой везла одна после родов, муж плюнул на них и сбежал

— Выписку подписали, Анна Сергеевна. Где ваш муж? Вещи кто понесёт?

— Он... занят. Я сама справлюсь.

Медсестра с сомнением оглядела хрупкую фигуру женщины, её бледное лицо с тёмными кругами под глазами. Неделя после тяжёлых родов, а рядом — никого. Муж не появился ни разу. Только голос в телефоне: «Не напрягай меня».

Анна осторожно взяла конверт с Лизой, устроила его в сгибе левой руки. Вторым конвертом с Митей помогла медсестра. Два крошечных свёртка, два новых человека, за которых она теперь отвечала полностью. Сумку пришлось повесить через плечо, а пакет с пелёнками зажать в локте правой руки.

— Точно справитесь? — медсестра колебалась. — Может, вызвать такси?

— Нет, спасибо, тут недалеко до автобуса.

Недалеко. Всего-то километр по заснеженной дороге, в середине февраля, с двумя новорождёнными и швами, которые саднят при каждом шаге. Но просить не у кого. А денег на такси нет, едва хватит до конца месяца на молоко и хлеб.

Анна шла медленно, маленькими шажками. Ветер швырял в лицо колючий снег, пакет оттягивал руку, спина ныла. Сквозь тонкие конверты она чувствовала тепло, исходящее от дремлющих малышей. Оно согревало лучше любой шубы

На автобусной остановке пришлось ждать. Мимо спешили люди, отворачиваясь от ветра. Никто не предложил помощь, лишь бросали любопытные взгляды — совсем молодая, одна, с двумя младенцами. Когда подошёл автобус, пожилая женщина помогла ей подняться по ступенькам, уступила место.

— К дорогому мужу едешь? — спросила женщина.

— Да, — солгала Анна, отводя глаза.

Ей хотелось верить, что Иван просто струсил. Что, увидев своих детей, он поймёт, как глупо себя вёл. Примет их, полюбит. Они ведь говорили об этом, планировали. Два года назад, когда он делал предложение, он сам завёл речь о детях: «Хочу сына и дочку, копии тебя». Судьба оказалась щедра — подарила обоих сразу.

Дом встретил её гулкой тишиной и затхлым запахом. Немытая посуда в раковине, окурки в банке на столе, пустые бутылки. Она осторожно уложила детей на диван, постелив чистое полотенце. Открыла форточку, пустила свежий воздух, поморщилась от боли внизу живота.

— Ваня? — позвала она. — Я дома. Мы дома.

Из спальни послышался шорох. Иван вышел, запахивая халат. Его взгляд скользнул по детям, по сумкам, по Анне — без интереса, без теплоты. Будто смотрел на чужих.

— Шумные, — бросил он, кивая на спящих близнецов. — Всю ночь орали небось?

— Они хорошие, — она шагнула к нему, ища поддержки. — Почти не плачут. Митя только, когда голодный, а Лиза совсем тихая. Ты посмотри, они такие красивые...

Иван отстранился. В его глазах мелькнуло что-то похожее на страх или отвращение.

— Слушай, Ань, я тут подумал... — он медлил, потирая шею. — Мне всё это не надо.

— Что?

— Дети, пелёнки, крики. Я не готов.

Анна смотрела на него, не понимая. Как можно быть не готовым к собственным детям? Девять месяцев. Девять месяцев он знал, что они появятся.

— Но ты же сам хотел...

— Хотел, передумал, — он пожал плечами, словно речь шла о покупке телевизора. — Я молодой ещё. Мне пожить хочется, а не горшки выносить.

Он прошёл мимо неё, достал из шкафа спортивную сумку. Начал собирать вещи — небрежно, торопливо, бросая футболки и джинсы как попало.

— Ты... уходишь? — её голос стал чужим, далёким.

— Ухожу, — кивнул он, не глядя на неё. — К Серёге на первое время, потом что-нибудь сниму.

— А мы?

Иван застегнул сумку, наконец взглянул на неё — раздражённо, словно она задавала глупые вопросы на важном совещании.

— А вы тут. Дом на тебе оформлен, я к матери твоей не полезу в долю. Алименты платить не буду, сама решила рожать — сама корми.

Он подошёл к дивану, где лежали дети. Митя открыл глаза — тёмные, как у Ивана. Малыш не плакал, просто смотрел на человека, который дал ему жизнь и теперь от неё отказывался.

— Они мне не нужны, — процедил Иван, отворачиваясь. — Увольняюсь с этой должности.

Он плюнул — прямо на пол, рядом с диваном. Подхватил сумку, куртку и вышел, громко хлопнув дверью. Стекла в окнах задрожали, и Лиза тихо заплакала, словно понимая, что только что произошло.

Анна медленно опустилась на пол, прямо там, где стояла. В груди будто разверзлась пропасть, куда проваливались все чувства, кроме оглушающего страха. Она осталась одна. С двумя детьми в доме без газа, с печным отоплением, с минимальными декретными.

Лиза плакала всё громче. Митя подхватил — два голоса, сливающиеся в один отчаянный зов. Словно проснувшись от кошмара, Анна подползла к дивану, взяла их обоих, прижала к себе. Их крошечные тельца, их доверчивая беспомощность вдруг стали единственной реальностью.

— Тише, мои хорошие, — прошептала она, укачивая их. — Мы справимся. Я вас не брошу. Никогда.

За окном ветер гнал поземку, солнце садилось за горизонт. Впереди была ночь — первая из многих, которую им предстояло пережить втроём. Без него. Без кого-то, кто мог бы разделить эту тяжесть.

Часы показывали три ночи, когда Митя наконец уснул. Лиза задремала раньше, наевшись и согревшись. Анна уложила их в самодельную колыбель — большой ящик из-под микроволновки, выстланный шерстяным одеялом. Печь почти остыла, нужно было подбросить дров, но сил подняться не было.

— Выживем, — прошептала она в темноту, словно заклинание. — Должны выжить.

Эти слова стали её мантрой на ближайшие годы.

***

— Баба Клава, Митька не хочет кашу есть! — пятилетняя Лиза влетела во двор, тонкие косички подпрыгивали в такт шагам. — Говорит, горькая!

— Да не горькая она, — старушка поправила платок, вытерла руки о фартук. — Это ж гречка, деточка, она такая и должна быть. Где братец-то твой?

— В сарае сидит, губы надул, — Лиза фыркнула, качнув головой.

Клавдия Петровна вздохнула. Анна уехала на ферму в ночную смену — подменяла заболевшую доярку. Дети остались у соседки, которая за три года стала им почти родной. Поначалу деревня осуждала — мол, не уберегла мужа, опозорила семью. Потом сменили гнев на милость — работящая, никогда не жалуется, детей в чистоте держит.

— Ну-ка, пойдём, поговорим с упрямцем, — Клавдия Петровна взяла Лизу за руку.

Митя сидел на перевёрнутом ведре, ковыряя палкой землю. Худенький, остриженный почти под ноль — после случая со вшами в садике Анна всех мальчиков так стригла. У Лизы косы отстояла — плакала три дня.

— Что ж ты, молодец, сестру одну завтракать оставил? — старушка присела рядом на чурбак.

— Я не хочу эту кашу, — буркнул мальчик. — Она противная.

— А мама твоя чего хочет, знаешь? — Клавдия Петровна поправила его вихор. — Чтоб вы росли здоровыми. Она на ферме с коровами разговаривает, молоко добывает, деньги зарабатывает, чтоб вам еда была. А ты нос воротишь.

Мальчик исподлобья глянул на старушку, вздохнул и поднялся.

— Ладно, съем. Только с хлебом можно?

— И с хлебом, и с маслом, и с чаем сладким, — кивнула Клавдия Петровна.

Вечером Анна вернулась — осунувшаяся, с покрасневшими от недосыпания глазами, но улыбающаяся. В холщовой сумке — бидон молока, буханка хлеба, пакет карамелек.

— Мама! — дети бросились к ней, повисли на руках.

— Мои хорошие, — она присела, крепко обняла обоих. — Соскучилась как! Рассказывайте, что тут без меня было?

Лиза тарахтела без умолку: про кошку, которая котят принесла, про новое платье, которое ей бабушка Клава из своего перешила, про то, как Митька не хотел кашу есть, но потом всё-таки съел.

— А у нас скоро праздник в саду, — сказала она, наконец переводя дух. — К папам и мамам, называется.

Анна замерла, глядя на дочь. Та смотрела невинными глазами, не понимая, какую рану только что бередила.

— Надо папу позвать, — сказал вдруг Митя. — Как у всех.

Анна медленно выдохнула, чувствуя, как сжимается горло. Вот он — момент, которого она боялась. Дети выросли и начали задавать вопросы.

— У вас нет папы, — сказала она тихо.

— Почему? — Лиза наклонила голову. — У Сашки Петрова есть, у Маринки есть, даже у Кольки хромого, который всех бьёт, есть. А у нас почему нет?

— Потому что ваш папа ушёл, когда вы родились, — Анна смотрела им прямо в глаза. — Он не захотел быть с нами.

— Он нас не любит? — Митины глаза наполнились слезами.

— Не знаю, Митенька, — она погладила сына по стриженой голове. — Но я вас люблю. За двоих. За десятерых.

В ту ночь дети впервые плакали не от голода или боли, а от осознания отсутствия того, кто должен был быть рядом. Анна лежала между ними, обнимая обоих, и шептала им сказки — не про принцев и королей, а про маленьких зверей, которые жили в лесу без папы, но с мамой-зайчихой, и были счастливы.

***

— Что значит «отказываете»? — Анна стояла в кабинете заведующей, сцепив руки в замок так, что побелели костяшки.

Алла Викторовна, полная женщина с крашеными рыжими волосами, неловко перебирала бумаги.

— Анна Сергеевна, поймите, мест в летнем лагере мало. Предпочтение отдаётся детям из малообеспеченных семей.

— Мы и есть малообеспеченные! Я одна их воспитываю!

— Но в документах указано, что вы работаете на двух работах. Зарплата у вас выше прожиточного минимума.

— А что мне делать? — Анна повысила голос. — Не работать? На один прожиточный минимум троих не прокормишь!

Заведующая вздохнула, сняла очки.

— Анна, я понимаю. Правда. Но решение принимает комиссия, не я. У некоторых семей положение ещё хуже. Многодетные, с инвалидами...

— У нас отец детей бросил. Алиментов не платит. Я пашу как лошадь, чтобы им было что есть! — Анна почувствовала, как к горлу подкатывает ком.

Алла Викторовна молчала. Потом встала, подошла к шкафу, достала папку.

— Слушайте, есть ещё один вариант, — тихо сказала она. — Путёвки для детей из неполных семей с родителем, который будет работать в лагере. Нам как раз не хватает кухонных работников.

— Я согласна, — быстро ответила Анна. — На любую работу.

— По документам — отдых с детьми, а на деле — работа, — предупредила заведующая. — Тяжело будет.

— Я справлюсь. Как раз отпуск возьму на других.

Так Митя и Лиза впервые увидели море — по социальной путёвке, пока их мать драила котлы на кухне пионерлагеря «Ласточка». Оно того стоило — дети вернулись окрепшими, загорелыми. Митя вытянулся на пять сантиметров, Лиза научилась плавать. А главное — они больше не спрашивали про отца.

***

— Сидоров, ты совсем дурак? — Лиза встала между шестиклассником и своим братом. — Ещё раз его тронешь — получишь!

Сидоров, долговязый парень с прыщавым лицом, оскалился.

— Чё, Митяй, за юбку сестры прячешься? Маменькин сынок!

— Отвали от него, — Лиза сжала кулаки.

Митя молчал, глядя в землю. От удара в глаз наливался синяк, из разбитой губы сочилась кровь. В десять лет мальчик всё ещё был самым мелким в классе — щуплым, нервным, вечно с книжкой.

— Безотцовщина, — Сидоров сплюнул себе под ноги. — Оба два — ни папки, ни мозгов.

Лизина ладонь влепилась в его щёку с такой силой, что парень отшатнулся. Мгновение он растерянно моргал, потом замахнулся кулаком, но ударить не успел — Митя бросился вперёд, как маленький снаряд, и врезался головой ему в живот. Сидоров охнул, согнулся. Близнецы, не сговариваясь, кинулись бежать.

Остановились только у старой водокачки, запыхавшиеся, с пылающими лицами.

— Ты зачем полез? — Лиза повернулась к брату.

— Он тебя ударить хотел, — буркнул Митя, размазывая кровь по лицу. — Из-за меня.

— Дурак, — Лиза достала из кармана платок, смочила из колонки. — На, приложи к губе.

Они молча сидели на ржавой трубе. Вечерело, где-то в деревне замычали коровы, возвращающиеся с выпаса.

— Ма расстроится, — сказал наконец Митя. — Наорёт.

— Не расстроится, — Лиза покачала головой. — Она поймёт. Она всегда понимает.

Анна действительно не кричала. Обработала разбитую губу сына, приложила к синяку мокрое полотенце. Молча выслушала сбивчивый рассказ Лизы. А потом сказала:

— Я горжусь вами. Вы заступились друг за друга.

— Но драться нельзя, — неуверенно напомнил Митя.

— Нельзя, — согласилась Анна. — Но ещё нельзя позволять, чтобы обижали тех, кого ты любишь.

Она обняла их, прижала к себе — уже не малышей, а детей на пороге подросткового возраста. Её опора, её смысл, её сердце, бьющееся в двух телах.

— Мам, а папа правда был плохой? — вдруг спросил Митя.

Анна вздрогнула. Они давно не заговаривали о нём. Он стал призраком, тенью в углу сознания.

— Нет, — медленно ответила она. — Не плохой. Просто слабый. Он испугался ответственности.

— А где он сейчас? — Лиза подняла глаза.

— Не знаю, дочка. Наверное, живёт где-то в городе. Может, у него другая семья.

— Мы ему не нужны, да? — Митя теребил край футболки.

— Но мы нужны друг другу, — твёрдо сказала Анна. — И этого достаточно.

В ту ночь она долго не могла уснуть. Дети подрастали, вопросы становились сложнее. Она знала, что когда-нибудь им придётся узнать всю правду — не смягчённую, не приукрашенную. О том, как их отец отказался от них в первый же день. Как плюнул на пол рядом с их кроваткой. Как уходил, даже не обернувшись.

Но сейчас им было десять, и их мир ещё можно было немного защитить.

***

Спустя несколько лет.

Лиза заметила его первой. Мужчина стоял у школьного забора, переминаясь с ноги на ногу, взглядом выискивая кого-то среди выбегающих на улицу детей. Потрёпанная куртка, отросшие волосы с проседью, лицо с нездоровым румянцем. Но что-то в его чертах, в разлёте бровей, в форме подбородка заставило её вздрогнуть.

— Мить, — она тронула брата за рукав. — Смотри.

Митя поднял голову от книги, проследил за её взглядом. Его глаза — точно такие же, как у мужчины у забора — расширились.

— Это... — начал он, но не договорил.

Мужчина заметил их. На его лице что-то дрогнуло — брови поползли вверх, глаза расширились, губы приоткрылись, будто он хотел что-то сказать, но забыл слова. Он сделал неловкий шаг вперёд и вскинул руку — то ли здороваясь, то ли защищаясь от призраков собственной совести.

— Здравствуйте, — хрипло сказал он. — Вы ведь... Лиза и Митя? Дети Анны?

Дети молчали. Десять лет тянулись, как верёвка, между ними и этим человеком. 13 лет вопросов без ответов.

— Я ваш отец, — произнёс он, когда пауза затянулась. — Иван.

— Мы знаем, — ответила Лиза, инстинктивно делая шаг вперёд, заслоняя брата. — Что вам нужно?

Иван поморщился, словно от её вопроса исходила физическая боль.

— Поговорить хотел. Увидеть вас. Я... много думал в последнее время.

Его голос звучал глухо, надломлено. От него пахло перегаром и дешёвыми сигаретами. Серые глаза — Митины глаза — смотрели с какой-то собачьей тоской.

— Мама дома, — сказал Митя, нарушая молчание. — Если хотите поговорить, идите к ней.

— Я к вам пришёл, — Иван сделал ещё шаг к ним. — Просто поговорить. Узнать, как вы... растёте.

— Без вас, — отрезала Лиза, сжимая лямку рюкзака. — Растём без вас. Зачем сейчас-то приходить? 13 лет прошло.

От её слов Иван съёжился, опустил плечи. Он явно не ожидал такого холодного приёма, такой прямоты от маленькой девочки.

— Я знаю, что виноват, — пробормотал он. — Знаю, что не имею права просить... Но я изменился. Правда. Жизнь меня била-била, и добила. Всё потерял — работу, жильё, здоровье. А теперь думаю, может, ещё не поздно? Может, хоть увидеть вас, узнать?

Голос его надломился на последнем слове — так трескается тонкий лёд под ногами утопающего. Митя уставился на свои ботинки, комкая в пальцах край куртки. Видеть отца таким — словно смотреть на раздавленную птицу, ещё живую, но обречённую. Лиза же стояла как часовой на посту — спина прямая, взгляд твёрдый, в глазах ни капли жалости.

— Увидели, — ровно сказала она. — Узнали. Мы возвращаемся домой, к маме. Она нас ждёт.

— Подождите, — Иван протянул руку, словно хотел удержать их. — Я правда... я хотел бы... Может, можно будет встречаться иногда? Я могу помогать. Я бы мог забирать вас из школы, или...

— Вы вообще знаете, в каком мы классе? — Лиза прищурилась. — Где мы живём? Что любим? Что умеем? Что нас волнует?

Иван молчал. Каждый вопрос ударял его, как хлыст.

— Вы ничего о нас не знаете, — продолжала девочка, и её голос дрожал от ярости. — И не имеете права появляться вот так, словно ничего не случилось. Словно не вы плюнули на пол рядом с нашими кроватками!

— Лиза! — воскликнул Митя. — Откуда ты...

— Мама рассказала, когда я спросила, — Лиза не сводила глаз с Ивана. — Вы ушли и даже не обернулись. А она осталась. Одна с двумя детьми, без денег, без поддержки. И справилась. Без вас.

— Я был молод, — пробормотал Иван. — Глуп. Испугался.

— А она — нет? — Лиза качнула головой. — Ей было двадцать шесть. Но она не сбежала.

Иван опустил голову. Его плечи поникли ещё сильнее, словно под тяжестью всех упущенных лет, всех не выученных уроков, всех несказанных слов.

— Вы нам чужой, — тихо сказал Митя. — Просто чужой человек.

— Вы нас предали, — добавила Лиза.

Они развернулись и пошли прочь, держась близко друг к другу, как всегда делали перед лицом опасности. Иван смотрел им вслед, и впервые за много лет в его глазах стояли настоящие слёзы.

Когда они вернулись домой, Анна сразу поняла — что-то случилось. Митя был бледнее обычного, Лиза держалась с напускной бравадой, которая всегда выдавала её волнение.

— Что произошло? — спросила Анна, вытирая руки о полотенце. На кухне пахло свежей выпечкой — она испекла их любимый пирог с яблоками.

— Отец приходил, — выпалил Митя. — К школе.

Анна замерла. Имя, которое они старались не произносить годами, повисло в воздухе, как туча перед грозой.

— Иван? — имя, запертое на дальней полке памяти, вырвалось из горла, и Анна почувствовала, как пол качнулся под ногами. — Зачем ему это?

— Представляешь, заливал, что изменился, — Лиза скривила губы, как от кислого. — Мол, судьба его потрепала, всё растерял, а теперь вспомнил, что где-то дети есть. Хотел нас «узнать», надо же.

— И что вы... — Анна осела на стул, цепляясь пальцами за край столешницы, — что вы ему ответили?

— Правду, — тихо произнёс Митя. — Что он нам никто. Что предательство — это навсегда.

Анна спрятала лицо в ладонях. Внутри всё скрутилось в тугой узел — и ярость на Ивана, посмевшего возникнуть из ниоткуда спустя много лет, и страх за детей, на которых свалилась эта встреча, и какое-то дикое, необъяснимое облегчение от того, что он дышит, ходит по земле и не забыл их окончательно.

— Эй, — Лизина ладонь легла на плечо матери, тёплая и надёжная, совсем взрослая. — Не переживай так. Мы не растерялись. Мы всё сказали, что нужно.

— Простите, — Анна подняла глаза. — Простите, что вам пришлось через это пройти. Я боялась, что однажды это случится, но... не думала, что так скоро.

— Скоро? — Митя усмехнулся. — 13 лет прошло!

— Для меня это вчера было, — тихо сказала Анна. — Каждый день как вчера. Каждый день я боялась, что он вернётся. И каждый день боялась, что не вернётся.

— А ты... хотела, чтобы он вернулся? — осторожно спросила Лиза.

Анна долго смотрела на дочь. Потом перевела взгляд на сына. В их лицах она видела его черты — в разрезе глаз, в линии подбородка, в форме бровей. Но души, характеры, сердца были другими — сильными, честными, цельными.

— Нет, — наконец ответила она. — Я не хотела, чтобы он вернулся. Потому что без него мы стали сильнее. Лучше. Настоящей семьёй.

Дети обняли её — одновременно, как делали всегда в важные моменты. Три тела, прижавшиеся друг к другу, три сердца, бьющиеся в одном ритме.

— Он наверняка придёт к дому, — сказала Анна, когда они наконец отпустили друг друга.

— И что тогда? — спросил Митя.

— Тогда мы скажем ему то же, что и вы, — Анна расправила плечи. — Что он чужой. Что мы справились без него. Что уже слишком поздно.

Он пришёл на следующее утро. Они завтракали, когда в дверь постучали — робко, неуверенно. Анна встала, одёрнула домашнюю блузку, расправила плечи.

— Я открою, — сказала она.

Иван стоял на пороге — осунувшийся, постаревший, с мешками под глазами и ранней сединой в волосах. От него пахло дешёвым одеколоном — видно, где-то выпросил рубашку, даже отгладил. Щёки выбриты до синевы, волосы приглажены водой. Но морщины-трещины вокруг глаз, вздутые вены на висках и желтоватый оттенок кожи выдавали всё, что он пытался спрятать.

— Здравствуй, Аня, — выдохнул он, и голос прозвучал как скрип несмазанной двери.

Анна рассматривала его, как рассматривают экспонат в музее — с любопытством, но без сопереживания. Странно, когда-то этот человек был центром её вселенной, а теперь вызывал не больше чувств, чем случайный попутчик в автобусе до райцентра.

— Зачем ты пришёл? — спросила она. — Дети всё сказали вчера.

— Я к тебе пришёл, — он переминался с ноги на ногу. — К тебе, Аня. Поговорить.

— О чём? — она скрестила руки на груди.

— О нас. О том, что я... я был неправ. Я всё испортил. 13 лет как в тумане... И вот проснулся, а жизнь прошла. Ничего нет — ни семьи, ни дома...

— И ты вспомнил, что у тебя есть дети? — она подняла бровь. — Удобно.

— Не в этом дело! — он повысил голос, но тут же спохватился. — Прости. Я правда... Я осознал всё. Понял, что натворил. Хочу исправить. Помогать буду, денег дам...

— Откуда? — она усмехнулась. — Ты же сам сказал — ничего нет.

— Заработаю, — он выпрямился. — Я ещё могу работать. Я ещё не совсем пропащий.

Анна молчала, разглядывая его. У этого осунувшегося, рано постаревшего мужчины не осталось ничего от того Ивана, которого она когда-то полюбила. И одновременно с этим она видела его целиком — от молодого, беззаботного парня, за которого вышла замуж, до малодушного труса, сбежавшего от ответственности, и теперь — отчаявшегося человека, ищущего спасения.

— Они не простят тебя, — наконец сказала она. — Я, может быть, и смогу. Со временем. Но они — нет.

— Почему? — он выглядел по-настоящему удивлённым.

— Потому что они видели всё, — Анна подняла голову. — Не помнят, конечно, они были слишком малы. Но я рассказала им. Про то, как ты плюнул рядом с их кроватками. Как сказал, что они тебе не нужны. Как ушёл, не обернувшись.

Иван побледнел.

— Аня, я не думал... я был пьян... я не понимал...

— А я понимала, — перебила она. — Каждую секунду этих десяти лет. Когда у Мити была пневмония и я не спала три ночи, меняя горчичники. Когда Лиза сломала руку, упав с качелей, а денег на такси не было, и я несла её два километра до медпункта. Когда я пахала на трёх работах, чтобы они ходили в чистой одежде и не голодали.

Она говорила спокойно, без надрыва, без упрёка. Просто констатировала факты — как было, как есть, как будет.

— Вань, — она впервые назвала его по имени, — тебе здесь нет места. У меня нет к тебе ненависти, правда. Только усталость. И благодарность.

— Благодарность? — он нахмурился, не понимая.

— За то, что ушёл, — просто сказала она. — Если бы ты остался, всё было бы хуже. Для всех. А так... мы выросли. Стали сильнее. Лучше.

— Аня, дай мне шанс, — он протянул к ней руку. — Я буду стараться. Буду помогать. Буду...

— Мама, всё в порядке? — Митя возник в дверном проёме, за ним — Лиза. Они встали по обе стороны от Анны, как часовые.

— Всё хорошо, — она положила руки им на плечи. — Иван уже уходит.

Иван застыл перед ними, словно перед закрытой наглухо дверью. Женщина с ранними лучиками-морщинками у глаз и двое детей с его чертами — его брови, его скулы, его разрез глаз — но с совершенно незнакомыми душами внутри. Они сомкнули плечи, как в древнем строю воинов, заслоняя друг друга. Крепость, созданная из трёх сердец, бьющихся в одном ритме. Семья — настоящая, цельная, выкованная в огне испытаний. Без него.

— Нам не о чем говорить, — Митя смотрел ему в зрачки, не моргая. — Просто уйди.

— Ты вычеркнул нас из жизни, — голос Лизы звенел, как натянутая струна. — Теперь наша очередь.

Иван опустил голову. Медленно развернулся, спустился с крыльца. Зашагал прочь по пыльной дороге — сгорбленный, постаревший, одинокий.

Анна смотрела ему вслед, и впервые за много лет чувствовала полное освобождение. Словно последняя нить, привязывавшая её к прошлому, оборвалась.

— Пойдёмте, — она обняла детей. — Пирог остывает.

Они вернулись в дом, затворили дверь. Сели за стол — втроём, как всегда. Чай дымился в чашках, яблочный пирог золотился на блюде. За окном грачи суетились на старом тополе, солнце пробивалось сквозь тюлевые занавески.

— Мам, — Лиза положила голову ей на плечо, — тебе не грустно?

— Нет, — Анна поцеловала дочь в макушку, потом сына. — Я не одна. У меня есть вы. А у вас — я. И этого достаточно.

Они ели пирог, разговаривали о школе, о планах на выходные, о том, что на ферме родились телята и можно будет сходить посмотреть. О жизни — простой, трудной, настоящей. Их жизни, которую они построили сами.

Джесси Джеймс | Фантастика