Рождество 42 года. Спектакль питерского Тюза

Рождество 42 года или письма о Волге. Спектакль Петербургского ТЮЗа (2008 год)

Впечатление глубокое, искреннее, совершенно не пафосное Это о них, о нас? И о них, и о нас, о проигравших, об обречённых, о проклятых и забытых. Кажется, что этим спектаклем мы прощаем их, и себя.
Сюжета нет, просто актеры по очереди выходят к пюпитру (на сцене - импровизированная репетиция импровизированного оркестра) и читают письма, которые дошли до Германии.
...Парень в очках встает, чтобы прочесть письмо и произносит только "мама" и голос срывается. И он же - обнимает футляр скрипки, судорожно, то ли прячась, то ли защищая её, то ли прощаясь.
Должна отметить, что слёзовыжимательства нет ни на йоту. Трагическое и смешное близко, совсем рядом. Только что было почти весело - бросались снежками, и вдруг - свист, удар, и кто-то уже лежит, и больше никогда ему не будет больно.

Я записывала впечатления как могла быстро - в поезде ночью после спектакля. Хочется сохранить как можно больше впечатлений и как можно точнее, ведь по-другому не удержать, и камера тут была бы беспомощна.

Парень ставит перед собой бумажную коробочку - танк ( весь спектакль обыгрываются эти белые листки - письма: то они свернутые в трубочку рюмки, то искусно и быстро вырезанные снежинки, крылья ангела, а то и танки). Белые на черном полу сцены (там было наоборот) появляются один за другим - и человек ползает за ними на четвереньках, словно впавший в детство: "Я организовал восемь человек, из них четверо русских - он смотрит в зал и произносит эти слова с интонацией, которую невозможно забыть и трудно описать - какое-то инфернальное недоумение - и мы подбили две тридцатьчетвёрки... Мне пришлось застрелить горящего танкиста, который застрял в башне. После этого я три ночи не спал. Я оплакивал его. И себя." И бумажная конструкция с громким хлопком сминается от удара сапога.
Бог, разве ты есть?! Нет, нету тебя, нету.

Но Рождество всё-таки празднуется и удивительный хор католической мессы, и солдаты вокруг бумажного ангела...
"...Мы отступили, теперь мы в городе, в этом проклятом городе.

Но однажды мы отбили участок фронта и я видел троих наших, попавших к ним... Нет, в плен я не сдамся. В плен я не сдамся."
У них нет имён, по крайней мере, зритель их не слышит, Звучат только женские имена, имена тех, к кому они обращаются - Хельга, Ангелика, Эрна. "Я искал девушку с большим сердцем, но не настолько большим, чтобы его хватало на всех моих и твоих знакомых..." И зал почти улыбается. "Отец, ты поздравлял меня с прибытием на фронт. На фронт! Почему ты не забрал меня, ведь ты мог..." "Какой-то солдат играл на рояле, оказавшемся на улице, на снегу, очень хорошо играл. После войны он, наверное, станет пианистом. А я отморозил три пальца на правой руке и могу только стрелять одним мизинцем."

Это о том, что такое мужество. Имеет ли оно хоть какой-нибудь смысл. Имеют ли смысл верность и память. Балалайка в руках питерского актёра, изображающего на сцене обречённого на смерть врага. Он наигрывает на ней Лили Марлен, а потом пробует подобрать аккорды недавно услышанной русской песни - она про тёмную ночь и четыре шага. И он их подберет, и услышит отзыв из-за спин зрителей - с той стороны фронта.
Спектакль видели в Европе, в Германии, многие подходили , благодарили и плакали.
А у нас по телевизору непрерывная стрекотня про массовый героизм и про то, что "герой и победитель - эти слова стали синонимами."
К подобным темам презрительное отношение - "Хотят нас разжалобить!" а мне хочется ответить - давайте разжалобимся! Давайте пожалеем наших так же как и их, тех, чей героизм не стал синонимом победы.