Реквием интеллигенту

Умер Ширвиндт.

Ушел великий актер, не сыгравший ни одной заметной роли.

Это великий русский актер — потому он и остался без роли. Если разобраться, то в России великим актерам роли, достойные их, доставались случайно: не сыграй Тихонов Штирлица, а Евстигнеев — Преображенского, кем бы они остались в памяти? Ширвиндт был насколько масштабен, что для него роль написать было трудно. Он воплощал русскую интеллигенцию, но не в навязанной интеллигенции мелодраматической ипостаси: он воплощал интеллигенцию не страдающую, но самодостаточную, не ущербную, но уверенную.

Главное в образе Ширвиндта — воспитанность, качество, которое весьма ценил Чехов. Ширвиндт — актер комедийный, но при этом (считалось, что таков его специальный сценический прием) всегда сохраняющий безулыбчивую серьезность. Не то чтобы «грустный клоун», но попросту воспитанный серьезный человек, который не может себе позволить хохотать над ошибками других, он не смеется над миром, не вышучивает окружающих, для него негромкие шутки — так сказать, естественная реакция на несовершенство мира. Но серьезное, уважительное отношение к предмету шутки — неизменно сохраняется.

Аберрации сегодняшнего взгляда на русскую интеллигенцию закрывают мелодраматической эпопеей «философского парохода» (пароходов было семь, но поминают лишь один, постоянно меняя порт отправки) тот ровный быт врача или археолога, которому некуда деться от своих пациентов или от своих раскопок. Прозвучит излишне трезво, почти цинично (в свете последних эмиграций особенно), но интеллигенция из России никуда не исчезла. То, что выслали Николая Бердяева, Сергея Булгакова и Питирима Сорокина, не обескровило русскую интеллигенцию, просто подарило великих ученых западному миру. Уехали величайшие умы — Михаил Ростовцев, Стравинский, Шагал, но — несмотря на потери — в России интеллигенция исчезнуть, вероятно, попросту не может, как не может быть отменен ежедневный труд; интеллигенция может пребывать незамеченной, но оттого не перестанет быть собой. Что бы ни происходило, труд математика, врача, лингвиста и антрополога не прерывался ни на мгновение. В наше сегодняшнее сознание трудно вместить тот простой факт, что интеллигентом человека делает не его социальная роль, но ежедневные занятия.

Ширвиндт заметных ролей не сыграл, но ежедневно выполнял обязанности педагога и воспитателя, не только буквально в театре, но самим своим образом, стилем жизни.

Вероятно, Ширвиндт мог бы сыграть чеховского врача или Пьера Безухова, но проблема в том, что сущность не может изображать другую сущность. Чеховский врач не может сыграть Пьера Безухова. Он для этого должен быть не врачом, а самим Безуховым, он не играет кого-то — он непосредственно является кем-то. Как подобрать для интеллигента роль достойного интеллигента? Так вот и получилось, что Ширвиндт остался без роли, был всем известным великим актером, создавшим запоминающийся образ вне сцены, растратившим свой дар молчаливого флегматичного сарказма на дружеских вечеринках.

Законно спросить: тогда зачем ему было быть актером? Актер должен кого-то изображать: вора, прокурора, повесу, бомжа, а этот артист не умеет никого показать, кроме самого себя. Лицедей обязан быть пустоват: его наполняют содержанием. Однако есть разные задачи и разные дарования. Актеру, воплощающему страту интеллигенции, написанная роль не нужна: он не умеет перевоплощаться — он просто живет. Ширвиндт воплощал эпоху, когда молчал и тихо улыбался. Не уверен, что он сам понимал масштаб своего дарования, сформированного врожденным вкусом, воспитанием, достоинством. В известном смысле ему все это богатство досталось случайно — он умудрился не испортить, хватило такта сохранить.

Несуетливая пластика и хладнокровное спокойствие были следствием самодостаточности — он играл самого себя. Застой, разбой или война — он не менял лица, не суетился. Легко разменять такой талант на мелкую пластику, суетливую декламацию. Он не разменял.

Существуют актеры, которые всю жизнь играют самих себя. Таких примеров в искусстве театра и кино не так много: Габен, Делон, Брандо. Безразлично, кого эти актеры представляют по сценарию — вора или полицейского. Они просто существуют на экране, и зритель понимает все, что далеко за рамками сценария. Я называю тех великих актеров, кому несказанно повезло с ролями и мировым успехом; сыграй Ширвиндт роль Пьера Безухова, он бы остался в веках как величайший актер — но фактически роль Ширвиндта была еще крупнее, оттого не столь наглядно очевидна; он воплотил русскую интеллигенцию.

Подлинная русская интеллигенция — Грановский, Соловьев, Данилевский — осталась в тихой тени мелодраматических и трагических судеб персонажей Серебряного века, неожиданно сменившего серебро на сталь. Судьба интеллигенции 60–70-х нелепа и грустна: кто сегодня помнит Аверинцева или Лосева, Гаспарова или Михайлова, монотонно занимавшихся своим делом, подобно тому, как врач — ежедневно лечит, а учитель — ежедневно учит правописанию? В угаре недавних перемен показалось, что от «интеллигенции» ждут иного, яркого, пылкого, бурного. Ничего отдаленно приближающегося по значению к трудам Лосева или Аверинцева создано за бурные газетные годы не было, но сколько ярких ролей было сыграно!

Классического русского интеллигента заменил актер, играющий на сцене интеллигента.

Актер говорил слова написанной для него роли, причем и написано было неряшливо, и заучено плохо, да и сыграно кое-как. Роли писались поспешно, к случаю. И как же иначе — в столь бурное время, когда требуется успеть к вечернему выпуску? Актеру, играющему интеллигента, требуется бурно реагировать на репризы политики, поставлять интеллигентность по случаю: на смерть оппозиционера, на выборы президента, на демонстрацию, на пропаганду. В такой, наскоро состряпанной пьесе хранить спокойствие сложно — а сфальшивить на сцене легко.

Эта заметка менее всего является оправданием эскапизма. Ширвиндт промолчал, тихо улыбаясь, но хорошо ли молчать в трудные времена, когда народ ждет слова? «Улица корчится безъязыкая: ей нечем кричать и разговаривать»,— написал Маяковский, но требуется найти точные и собственные слова. И не ошибиться, повторяя за плохим суфлером. Досадно, что Ширвиндт не сыграл Пьера Безухова, и бывают случаи, когда нельзя промолчать.

Некролог Александру Ширвиндту

Известно, что такие бесспорные гении, как Маяковский и Мандельштам, писали политические стихи. Но, чтобы убедительно рисовать «Окна РОСТА», надо до этого написать «Облако в штанах» и поэму «Человек». Чтобы написать про «усатого горца», надо быть автором «Камня». Чтобы убедительно играть интеллигента, надо таковым быть. Газетные зоилы играли бурно, и «Окна РОСТА» рисовали, и про усатого горца сочиняли, но получалось неубедительно. Когда на сцене регулярно дают петуха, вера в декламацию слабеет.

Вероятно, лучше вовсе не играть, чем фальшивить. Ежедневной работой — работой не на востребованную роль, но на точное и нужное слово — постепенно создается образ русской интеллигенции, которая пребудет всегда.

Некролог великому актеру, не сыгравшему великой роли, выглядит странно.

Так получилось потому, что роль интеллигента для Ширвиндта не могла быть написана в суетливые дни. Ему оставалось просто быть интеллигентом, то есть ежедневно жить, с улыбкой играть всерьез самого себя. И это у него получалось превосходно.