Главный изъян попаданцев, исправляющих историю

Петр Струве, ровесник Ленина, в молодости был романтиком. Сначала либералом, потом социалистом. В двадцать лет основал марксистский кружок. Позже стал редактором марксистских журналов, деятельно свергал монархию и приближал революцию.

По мере взросления господин Струве изучил экономику, занялся реальными делами и закономерным образом стал консерватором — как и подобает порядочному, умному человеку. В 1917 году работал в Министерстве иностранных дел.

Разрушительную Октябрьскую революцию не принял, боролся с большевиками, после начала красного террора вынужден был покинуть Россию. В 1941 был арестован нацистами, зимой 1944 умер в Париже от естественных причин.

Вот знаменитая история, ярко выражающая эволюцию взглядов экономиста (ссылка):

…после лекции [о Февральской революции] начались прения, и Струве заявил, что у него была единственная причина для критики Николая II — что тот был излишне мягок с революционерами, которых, по словам Струве, нужно было «безжалостно уничтожать». Шульгин в шутку спросил, уж не считает ли Струве, что и он сам должен был быть уничтожен. Струве, чрезвычайно разволновавшись, воскликнул:

— Да!

И, встав со своего места, зашагал по зале, тряся седой бородой.

— Да, и меня первого! Именно так! Как только какой-нибудь революционер поднимал голову свою — бац! — прикладом по черепу!

А вот статья самого Петра Бернгардовича под названием «Интеллигенция и революция» из знаменитого цикла «Вехи» (ссылка). Я увидел в комментариях пару строчек оттуда и решил прочесть источник. Не пожалел — хоть статья и устарела, так как была написана в 1909, но деструктивная роль русской интеллигенции обозначена там очень точно. Процитирую несколько интересных фрагментов.

Носителем этого противогосударственного «воровства» было как в XVII, так и в XVIII в. «казачество». «Казачество» в то время было не тем, чем оно является теперь: не войсковым сословием, а социальным слоем, всего более далёким от государства и всего более ему враждебным. В этом слое были навыки и вкусы к военному делу, которое, впрочем, оставалось у него на уровне организованного коллективного разбоя.

Пугачёвщина была последней попыткой казачества поднять и повести против государства народные низы. С неудачей этой попытки казачество сходит со сцены, как элемент, вносивший в народные массы анархическое и противогосударственное брожение. Оно само подвергается огосударствлению, и народные массы в своей борьбе остаются одиноки, пока место казачества не занимает другая сила. После того как казачество в роли революционного фактора сходит на нет, в русской жизни зреет новый элемент, который — как ни мало похож он на казачество в социальном и бытовом отношении — в политическом смысле приходит ему на смену, является его историческим преемником. Этот элемент — интеллигенция.

<…>

Идейной формой русской интеллигенции является её отщепенство, её отчуждение от государства и враждебность к нему.

<…>

Замечательно, что наша национальная литература остаётся областью, которую интеллигенция не может захватить. Великие писатели Пушкин, Лермонтов, Гоголь, Тургенев, Достоевский, Чехов не носят интеллигентского лика.

<…>

В борьбу с исторической русской государственностью и с «буржуазным» социальным строем… интеллигенция внесла огромный фанатизм ненависти, убийственную прямолинейность выводов и построений, и ни грана — религиозной идеи.

И действительно. Пушкин, Лермонтов, Достоевский — объективно талантливее и умнее подавляющего большинства революционеров, они остро мыслят, тонко чувствуют, ясно излагают.

Однако им в голову не приходит заявлять, что они имеют право судить человечество и перекраивать наш грешный мир на свой вкус.

У интеллигенции — как у дореволюционной, так и у современной — самомнение не ограничено ничем. Условный кандидат наук, выходящий с белой ленточкой на Болотную или анонимно пишущий гадости в комментариях в Фейсбуке, твёрдо убеждён: он рационален, он прав, он точно знает, что и как надо изменить в огромной России, чтобы наши дела немедленно изменились к лучшему.

В начале ХХ века глупость и пагубность теории марксизма не были ещё очевидны. Тогда многим казалось, что всё очень просто: есть паразиты-капиталисты, которые не выполняют никакой полезной работы, но только забирают себе прибавочную стоимость. Избавимся от паразитов, и экономика расцветёт. В 1918 экономику России начали переводить на марксистские рельсы, и вскоре выяснилось, что буржуи — это как моторное масло в автомобиле. Ехать без масла машина может, но медленно, плохо и недолго.

Но это всё выяснилось позже, а в условном 1905, например, марксизм выглядел вполне респектабельной теорией, даже научной. Так вот: решив для себя, что марксизм — это хорошо, наш интеллигент скачком делал следующий вывод — цель оправдывает средства и, следовательно, он имеет право на любые преступления, на любые некрасивые поступки, если только они продвинут его в желаемом направлении. Стрелять в жандармов? Да. Выступать на стороне Японии против России? Разумеется. Всячески поддерживать и выгораживать гнуснейших преступников, покуда их лозунги тебе симпатичны? Само собой!

Проблема либеральной интеллигенции тех лет, равно как и их нынешних духовных наследников, заключается в безнадёжной оторванности от элементарной человеческой морали. Они не видят разницы между анекдотом, компьютерной игрой и реальной жизнью. В разговоре с ними спотыкаешься о самые базовые принципы: что убивать и пытать людей — плохо, устраивать теракты — плохо, отбирать у крестьян еду, обрекая последних на голодную смерть — плохо.

Нормальный человек не будет кидать бомбу в чиновника ради счастья во всём мире. Он может кинуть бомбу в компьютерной игре, так как знает, что это просто декорации, но убивать живых людей ради отвлечённых теорий нормальный человек не готов. Может быть, наш герой и согласен, что вот этот конкретный чиновник является помехой для всеобщего счастья, но данное родителями воспитание не позволяет ему пойти на преступление такого рода.

Человек менее нормальный — глупый и жестокий, не ценящий жизни других людей — также откажется кидать бомбу ради марксизма, так как он знает, что существуют тюрьмы, и он не хочет там оказаться.

На дореволюционную интеллигенцию, к сожалению, эти ограничители не действовали. Не действуют они и на нынешних несистемных оппозиционеров. Нормальный член общества на их месте мог бы подумать так: «я абсолютно убеждён, что я прав, но моя правота — не повод воровать и убивать». Борец с режимом думает иначе: «я убеждён, что я прав, следовательно, мне позволено абсолютно всё».

Сама русская история побуждает писателей сочинять книги про доблестных попаданцев, которые переносятся в прошлое и помогают нашей стране избежать страшных ошибок. Жанр приятно-мечтательный, как и положено научной фантастике, однако в самой его идее заключён серьёзный изъян.

Нам не надо ехать на машине времени в прошлое, чтобы помочь России, это совершенно лишнее. Вот прямо сейчас, в 2023, нам угрожают примерно те же опасности, что и в 1909 году. Это не мы должны помогать прошлому: это прошлое может помочь нам избежать тех ловушек, в которые наша империя угодила более 100 лет назад.