ПОТЕРЯННОЕ ПОКОЛЕНИЕ. ВВЕДЕНСКИЙ

ПОТЕРЯННОЕ ПОКОЛЕНИЕ. ВВЕДЕНСКИЙ

Я не буду разбирать то, что написал Александр Введенский – мне это скучно. Единственное его сочинение, которое можно считать поэзией – «Элегия» 1940 года. Правда, с некоторыми оговорками, например, автор отыскал могучие ладони у лошади, трава у него поему-то державная, гуденье музыки отправляется зачем-то в непонятную, нигде не оговоренную пучину, орел неким образом является гвоздикой (такова ассоциация, как пить дать, по Фрейду). Есть еще птицы в халатах, да еще с косами, Самый ярки образ – плавающий, как рыбка, воин, там же, в воде, он и сражается.

Не думайте, что в этом зарыта какая-то смысловая собака, это нарочитая, сознательная, сделанная бессмыслица, ибо Введенский обожал такие семантические эксперименты, как введение абсурда. С их помощью Введенский как завзятый неопозитивист пытался дискредитировать обыденное сознание, поставить под сомнение адекватность мышления.

Кроме того, стихотворение подражательно, оно перекликается с «Демоном» Лермонтова, с «Cor Ardens» Вячеслава Иванова. Очевидно здесь влияние и футуристов, и Хлебникова, и Хармса, и Николая Олейникова. Словом, всё это произведение неразрывно с поименованием «ОБЕРИУ» (объединение реального искусства), которое никакого отношения к реальности не имеет. А имеет отношение к фиктивной революции в искусстве. «Революционеры», входящие в эту секту, декларировали отказ от традиционных форм искусства, необходимость обновления методов изображения действительности. С этим были согласны все в эпоху революций! Но псевдореволюционеры понимали это по-своему - и культивировали алогизм и абсурд. К таким псевдореволюционерам, помимо Хармса, принадлежал и Введенский. Читаем:

Осматривая гор вершины,
их бесконечные аршины,
вином налитые кувшины,
весь мир, как снег, прекрасный,
я видел горные потоки,
я видел бури взор жестокий,
и ветер мирный и высокий,
и смерти час напрасный.

Вот воин, плавая навагой,
наполнен важною отвагой,
с морской волнующейся влагой
вступает в бой неравный.
Вот конь в могучие ладони
кладет огонь лихой погони,
и пляшут сумрачные кони
в руке травы державной.

Где лес глядит в полей просторы,
в ночей неслышные уборы,
а мы глядим в окно без шторы
на свет звезды бездушной,
в пустом сомненье сердце прячем,
а в ночь не спим томимся плачем,
мы ничего почти не значим,
мы жизни ждем послушной.

Нам восхищенье неизвестно,
нам туго, пасмурно и тесно,
мы друга предаем бесчестно
и бог нам не владыка.
Цветок несчастья мы взрастили,
мы нас самим себе простили,
нам, тем кто как зола остыли,
милей орла гвоздика.

Я с завистью гляжу на зверя,
ни мыслям, ни делам не веря,
умов произошла потеря,
бороться нет причины.
Мы все воспримем как паденье,
и день и тень и сновиденье,
и даже музыки гуденье
не избежит пучины.

В морском прибое беспокойном,
в песке пустынном и нестройном
и в женском теле непристойном
отрады не нашли мы.
Беспечную забыли трезвость,
воспели смерть, воспели мерзость,
воспоминанье мним как дерзость,
за то мы и палимы.

Летят божественные птицы,
их развеваются косицы,
халаты их блестят как спицы,
в полете нет пощады.
Они отсчитывают время,
Они испытывают бремя,
пускай бренчит пустое стремя —
сходить с ума не надо.

Пусть мчится в путь ручей хрустальный,
пусть рысью конь спешит зеркальный,
вдыхая воздух музыкальный —
вдыхаешь ты и тленье.
Возница хилый и сварливый,
в последний час зари сонливой,
гони, гони возок ленивый —
лети без промедленья.

Не плещут лебеди крылами
над пиршественными столами,
совместно с медными орлами
в рог не трубят победный.
Исчезнувшее вдохновенье
теперь приходит на мгновенье,
на смерть, на смерть держи равненье
певец и всадник бедный.

Прошли десятилетия, возникли и исчезли сердитые шестидесятники, возникла плеяда восьмидесятников: Еременко, Парщиков, Соколов, Иван Жданов, Кальпиди, Владислав Дрожащих, Дима Долматов. Они не были тождественны обериутам - но отчасти продолжили их черное дело.

Хотя и в пародийной форме. Так, Дрожащих писал:

В саду на скамейке сидели сосиски,
одна — в телогрейке, одна — по записке,
одна — в тюбетейке, одна — без прописки,
в саду, на скамейке, без порта приписки.

в саду на скамейке, завернуты в шали,
сидели сосиски, газеты читали.
читали журналы, читали записки
и в шахматный вестник влюблялись сосиски.

а в этих журналах, а в этих газетах,
а в этих записках, а в этих офсетах —
сосали присоски, клепали приписки,
трепали прически и черные списки.

а мимо наряд проходил из химчистки,
наряд из участка, наряд одалиски.
наряд — на аллейке, наряд — у скамейки.
наряд без собаки, наряд без копейки.

меняя кокарду, меняя наряд,
по саду ходил за нарядом наряд.
к сосискам наряд обратился — друзья!
в саду без наряда влюбляться нельзя!

поэтому разом в порядке охраны
скамейки сдвигаются в дальние страны.
сдвигаются сроки, фонтаны, супруги,
и дальние страны сдвигаются в угол.

а мимо угольник в тоске проходил,
по делу в суде из гостей проходил.
а мимо угольника дальние страны
сдвигались, чтоб кануть в грибные туманы.

угольник кричал: — закругляйтесь, сосиски!
без лески, без ласки, без фаски, без риски.
наряд наряжался, угольник углил,
и каждый сдвигался, кто в сад заходил.

в саду на скамейке, как в юрте монгол,
читали сосиски про то протокол!
в саду угловатом, в саду без запинки,
в саду без зарплаты и без осетринки.

Восьмидесятники неожиданно замолкли. Страна остановилась и замерла перед катастрофой. Затем грянул распад. Молодое пермское Северное кладбище заняло первое местов Европе по площади, обогнав древние Хайгетское и Пер Лашез, причем на этих кладбищах склепы разнесены на какое-то расстояние, а на Северном могилки впритык. Десятки миллионов врачей, рабочих, учителей, артистов, ученых, военных – оказались выброшены из общества, смертность подскочила вдвое. Из жизни миллионов был выхолощен смысл.

В эту саму пору, в начале 90-х, в пермской библиотеке им Пушкина выступал с новыми своими стихами Иван Жданов. Вы думаете, что поэт в России больше, чем поэт? Если захотите применить эту формулу к восьмидесятникам – сильно ошибетесь.

Есть цитирование, в том числе в музыке, многие использовали музыку Бетховена, Моцарта, Рахманинова, Дунаевского – и это нормально. Есть заимствование, и в литературе, и в поэзии, есть даже заимствование на грани фола, например, известное стихотворение Вийона «От жажды умираю над ручьем…» А есть ремейк. И есть плагиат. Ниже будет понятно, о чем речь. А именно: я бы хотел выделить в стихотворении Введенского строки, которые всё же несут какую-то смысловую нагрузку:

… а мы глядим в окно без шторы
на свет звезды бездушной,
в пустом сомненье сердце прячем,
а в ночь не спим томимся плачем,
мы ничего почти не значим,
мы жизни ждем послушной.

… умов произошла потеря,
бороться нет причины…
Исчезнувшее вдохновенье
теперь приходит на мгновенье,
на смерть, на смерть держи равненье.

Оказалось, у этих строк жизнь оказалась долгой!

Когда Жданов выступал в пушкинской библиотеке, я был там, слушал Жданова и задал ему вопрос: «Вы когда-то, незадолго до катастрофы, писали:

Мы умираем понемногу,

Мы вышли не на ту дорогу,

Не тех от мира ждем вестей.

Сквозь эту ночь, в порывах плача

Мы, больше ничего не знача,

Сойдем в костер своих костей.

- Вы сегодня так же думаете?»

Куда там, ведь Жданов – состоялся, бомжом не стал, он был успешным. И успешный Жданов ответствовал мне: «Это было мое мимолетное настроение».

То есть: не ВСЕЛЕННАЯ через меня, а я, Я, ЖДАНОВ – во вселенной. Паранойя, типичнейшая черта современных художников.