Хозяин словесности русской

Собирался заняться изучением «Вестника Временного правительства», но пока не задалось — сил не хватает, да и сканы нелучшего качества, читать трудно. Просматриваю «по верхам», есть тексты просто интересные; есть — страшные, хотя бы своей безумной и бездумной высокопарностью.

«Вестник временного правительства», № 6 от 12 (24) марта 1917 г.

ДЕКЛАРАЦИЯ РУССКИХ ПИСАТЕЛЕЙ

Восторженно приветствует весь мир своеобразнейшее политическое творчество России. Ликует и трепетно волнуется Россия на всем своем великом протяжении. Присоединились к новому строю целые армии и отдельные воинские части, области и города, ведомства и учреждения. И могут ли в эти великие дни не быть переполненными радостью безмерною и энтузиазмом безграничным сердца писателей русских при виде величайшаго торжества свободы, при созерцании чудеснейшаго из всех известных всемирной истории переворотов.
Но не могут русские питатели просто присоединиться к общему ликованию. С чувством сладостнейшаго душевного удовлетворения взирает русское литературное сознание на происходящее, и радостно ему видеть, что пышно взошли теперь семена, впервые брошенные именно русскою литературною мыслью. Установлено и никем не оспаривается то положение, что русская литература всегда была кафедрой, с которой раздавалось учительное слово, и звало всегда это учительное слово к подвигу общественному и к самопожертвованию.

Писатель Радищев первый развернул в России знамя свободы. Первую оду вольности сложил Пушкин. Злая сатира Грибоедова и горький смех Гоголя нанесли смертельные удары дореформенному строю. Гоголь же назвал братом ничтожнейшаго представителя социального уклада нашего, и из этого вышел Достоевский, певец бедных людей, заступник униженных и оскорбленных, проникновенно разглядевший прекрасную человеческую душу на самой последней, казалось, ступени падения. Тургенев был апостолом освобождения крестьян. Некрасов истинный Тиртей русской революции, на призывах которого уже 60 лет воспитывается ряд поколений борцов за свободу. Гениальная сатира Салтыкова сделала русскую бюрократию всеобщим посмешищем. Революционную русскую мысль, при ослепительном успехе которой мы теперь присутствуем, созидал Белинский, Герцен, Чернышевский, Писарев, Михайловский. Разрушила твердыню лживого оффициального ханжества великая совесть Толстого. А зарубежная литература, созданная великими изгнанниками Герценом и Лавровым, несмотря на почти непреодолимые трудности, с которыми она проникала в Россию, явилась могущественнейшим фактором русского освободительного движения и основоположницею — в лице некоторых ныне здравствующих деятелей — целых эпох в истории русской политической мысли.
В этом сознании великих заслуг великих учителей наших перед русской свободой, мы, нынешние писатели, шлем братский привет всем творцам могучей февральской революции. Да здравствует Государственная Дума, стойко оставшаяся на своем посту! Да здравствуют петроградские рабочие, самоотверженно пошедшие под пулеметы в героической решимости положить жизнь свою для ниспровержения деспотического строя! Да здравствуют петроградские полки, благодаря которым кровавая баня, уготованная русской свободе, превратилась в величайшее ее торжество! Да здравствует Временное Правительство, сумевшее, в единении с Советом Рабочих и Солдатских Депутатов, объединить страну и ввести грозный девятый вал русской революции в русло государственности! Веруем и исповедуем, что свободный народ сумеет отстоять свободную Россию от посягательства на ее землю. Веруем и исповедуем, что, по миновании грозной внешней опасности, нашу дорогую Родину ждет небывалый расцвет всех ее необ'ятных духовных и материальных сил. Долгие годы отличительным признаком русской литературы была великая Печаль ее, пусть сменит ее теперь великая Радость.

[конец цитаты, источник]

Такой текст не мог остаться только в старой подшивке забытого официозного издания. Начал искать. Есть эта коллективная декларация в Сети с изменённым названием и с указанием автора и издания — С.А. Венгеров. Собрание сочинений, т. IV, 1919 год.

Венгеров... Венгеров... ах, да, я читал что-то, когда-то этот человек гремел, «видный деятель», а ныне и имя забыто, и вообще «sic transit gloria mundi»...

Реплика в сторону: По молодости, для меня посмертная безвестность таких «видных деятелей культуры» была живым свидетельством того, что сама История собственной персоной говорит: нужно писать «бессмертные строки» (можно мало, но непременно «бессмертные»), ещё хорошо быть «стойким оловянным солдатиком» от культуры, спасать, скажем, бесценные папирусы от мышей или провинциальных детей от пошлости, а вот заниматься «многолетней успешной карьерой на культурном поприще» совсем не нужно, зряшное это дело, да и низкое. Поскольку я, в некотором смысле, «тефлоновый», то Реальности потребовалось лет 30, что бы разрушить такие мои представления; новых я, впрочем, не обрёл, живу на руинах прежних, «мне норм».

Начал копаться: Собрание сочинений С.А. Венгерова: Т. 1-5. - Санкт-Петербург: Прометей, 1911-1919. Уже интересно. В мире, где восставали и рушилась царства, где всадники Апокалипсиса гарцевали по всей Евразии, было таки кое-что стабильное — собрание сочинений Венгерова продолжало издаваться. Нет-нет, я понимаю, что такое инерция процессов, я видел «Рассказы о Ленине» в ортодоксальном советском варианте, напечатанные в 1991-м году. Но такие вещи представляются мне довольно показательными: произошло нечто, почитаемое революцией, «старый мир летит в тар-тарары», однако, при этом есть некий перечень явлений, процессов, карьер, биографий, которые словно не замечают «тектонических изменений» — протекают себе ровненько, или имеют стабильную, без всплесков, положительную динамику. Это что-то да значит...

Семён Афанасьевич Венгеров (1855-1920), пересказывать его официальную биографию не буду, просто приведу несколько его «титулов»: профессор русской словесности Петербургского университета, редактор отдела литературы Энциклопедии Брокгауза и Ефрона, а так же редактор/составитель «Библиотеки великих писателей», семитомной антологии «Русская поэзия», автор 6-томного «Критико-биографического словаря русских писателей и ученых» и множества монографий о творчестве практически всех крупнейших русских литераторов, директор (и создатель) Российской книжной палаты и прочая, и прочая, и прочая... В некоторых мемуарах он упоминается как директор Литфонда, но здесь есть некоторые сомнения в данных.

Семён Афанасьевич Венгеров (1855-1920)

Историк литературы. Историк. Не критик, не только критик. Критика сиюминутна, как описание утреннего спектакля в вечерней газете. Историк расставляет статуи в пантеоне и выносит из него. Редактор отдела литературы Энциклопедии Брокгауза и Ефрона — это очень могущественная фигура. Для понимания уровня: редактором химико-технического и фабрично-заводского отделов Энциклопедии был Менделеев, редактор отдела философии — Владимир Соловьёв.

К. Чуковский, «Обзор литературной жизни за 1911 год»: «На критическом нашем Олимпе г. С. А. Венгеров несомненный и признанный Зевес – Зевес Благоволитель, – и есть у него этакое олимпийское всеприятие, всепонимание. Он даже Сологуба и Гиппиус принял в свое широкое лоно – и даже в них с умилением увидел старозаветных героев, бойцов и подвижников...»

Уровень влиятельности очень высокий, это не просто самый авторитетный критик и литературовед своего поколения. Человек создавал и рушил репутации. Причём, работал сразу «в долгую», не игнорировал периодику, но много внимания уделял энциклопедиям и монографиям. Его заботила не сиюминутность, он хотел определять то, какими войдут русские писатели в историю, и кто именно войдёт. И он преуспел.

Влиятельность Венгерова как критика и литературоведа естественным (для конца XIX века) образом превращается во влиятельность его как педагога, в области исследований русской словесности он буквально царит.

Лидия Гинзбург, из сборника «Человек за письменным столом»:

«Тынянов — ученик Венгерова (как все). Он уверял меня, что Семен Афанасьевич говаривал: «Как! Вы собираетесь доказывать влияние Катенина на Пушкина… так ведь Катенин же несимпатичная личность!»
Потом Ю. Н.

добавил:
— Зато он делал то, чего мы, к сожалению, с вами не делаем. Он натаскивал на материал. Помнится, мне нужна была какая-то статья Герцена; я спросил Сем. Аф., где она напечатана. Он возмутился: «Как, вы это серьезно?» — «Серьезно». — «Как, я вас при университете оставляю, а вы еще весь „Колокол“ не читали!»
Я только вздохнула… Меня вот оставляют при Институте, а много ли мы знаем?»

«Несимпатичная личность»... Пред нами политическая ангажированность, но она умеет выглядеть как такой милый идеализм. Венгеров вообще умел быть милым, и «работать с молодёжью» умел.

Всеволод Рождественский, «Страницы жизни»: Семен Афанасьевич сидел, блаженно покачиваясь и полузакрыв глаза, – ему нравились страстные раздоры молодежи, вспоминалась, должно быть, собственная студенческая молодость и накаленный университетский воздух 70-х годов, время позитивистов, народников и Некрасова. Мы платили ему глубочайшим уважением, не лишенным, правда, некоторой иронии („многоуважаемый шкаф“ – называли его некоторые из нас), и любили в нем удивительную терпимость ко всем нашим крайностям....»

С. Венгеров и З. Венгерова

Идеологически Венгеров не слишком оригинален: Белинский, «революционные демократы», та же линия протянутая от 40-х годов века XIX-го в 1910-е: «Новая русская литература представляет собою высокогармоничное сочетание художественной красоты и нравственной силы, широкого размаха и тоски по идеалу. И звало всегда учительное слово русской литературы к подвигу общественному и к самопожертвованию. Русская литература отвергает мир, доколе он основан на несправедливости, и ни в каком виде не приемлет благополучия мещанского. В этом источник ее обаяния, в этом законнейшая гордость русского духа».

Впечатляет только напор и властность, с которой Венгеровым продвигалась идея «общественного служения» (по-простому — революции), «самозаклания» интеллигенции. И «организационные возможности», бывшие в руках этого человека — тоже впечатляют.

Венгеров всю жизнь «как-то связан с экстремизмом». Осенью 1883 года на квартире Венгерова прошло совещание по подготовки убийства инспектора секретной полиции Георгия Судейкина. Практически прямое участие в терроре, но в качестве наказания всего лишь «негласный полицейский надзор».

При этом Венгеров успешен, известен, всюду принят (есть небольшие неприятности с властями, но они только добавляли ему авторитета). Небеден, мемуаристы поминают его большую квартиру на Загородном проспекте в Петербурге (это и тогда уже центр города), неплохо для выходца из полтавских Ливен.

Революционные традиции в семье профессора получили продолжение. У Венгерова было шестеро детей. Навскидку нашёл сведения только о Всеволоде Семёновиче. Родился в 1887 г. Выражаясь нынешним языком, получил элитное образование (его отец уже в силе и славе, семья «может себе позволить»). С 18 лет в РСДРП, это продвинутая партия для продвинутой молодёжи. Венгеров-младший арестовывался, отправлялся в ссылки (где, располагал временем и возможностями для прохождения университетского курса «дистанционно»), потом юрисконсульт в «Правде». Карьера его отца идёт в рост (с небольшими флуктуациями). Естественно, Всеволод — участник Революции, член исполкома Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов, «сражался с Врангелем», первый заведующий домом-музеем «Память борцов за свободу» (в 1938-м расстрелян по приговору других членов переименованной РСДРП).

Впрочем, не будем строги: с учётом среды и эпохи это всё — нормально. Как «нормально» то, что в Императорском Санкт-Петербургском университете нельзя сделать карьеру на историко-филологическом факультете, если вы не изучили всю подшивку «Колокола». Я неплохо могу представить себе аргументы в пользу такого подхода, и даже сочинить новые, но всё же такой порядок пахнет безумием.

Ещё одна картинка нравов пера самого Венгерова, из статьи о писателе Лескове в «Энциклопедическом Словаре Ф. А. Брокгауза и И.А. Ефрона»:

«Соответственно такому примирению с "либералами" существенно изменились и отношения Л. к "консерваторам", и это даже отразилось на служебной его карьере. В 1874 г. он был назначен членом учебного отдела Ученого комитета Министерства народного просвещения. В 1877 г. покойная имп. Мария Александровна, прочитав "Соборян", отозвалась о них с большой похвалой в разговоре с гр. П. А. Валуевым, тогда министром государственных имуществ; в тот же самый день Валуев назначил Л. членом учебного отдела своего министерства.»

Сколько простодушия в этом изложении. Читай и учись, патриот и консерватор, хочешь выбраться из безденежья и низкостатусности — ты знаешь к кому пойти и с кем «примириться» в этой стране «свинцовых мерзостей».

Занятно, что «революционный идеализм» Венгерова получил на своём поле удар не от «тёмных сил реакции», а от цинично-аполитичных декадентов, на которых он, в рамках своего «всепринятия», пытался натянуть потрёпанную тужурку «героев, бойцов и подвижников».

Именно Венгеров окончательно сформулировал концепцию, которую уже вторую сотню лет вдалбливают русским школьникам: «Великая Русская литература» это такое полуподпольное антимонархическое движение социал-либерального толка (см. его речь на открытии Первого Всероссийского Съезда преподавателей русского языка и словесности, 27 декабря 1916 г.). По счастью (для всех нас) этот могущественный человек русскую литературу любил, по-своему. И он не столько «конселил» писателей, сколько перетрактовывал их творчество в свете «борьбы за счастье народное», что с одной стороны приблизило катастрофу 1917-го, а с другой — позволило русской культуре сохраниться в «новом мире».

«Такая вот диалектика». Некоторые суждения Венгерова выглядят так, будто советская цензура уже действует, и что бы обосновать издание какого-нибудь старинного лирика, автору неприменно нужно приписать «сочувствие революционному подполью» или «близость к декабристам»; хотя это, конечно, аберрация зрения...

При этом, Тынянов прав — Венгеров «натаскивал на материал». И не только. Семён Афанасьевич — это необыкновенная трудоспособность, память, внимание. Что бы понять «технологически» то, как Венгеров работал над своим исключительным положением в обществе, нужно прочесть это:

Фокин П.Е, Князева С.П., «Серебряный век. Портретная галерея культурных героев рубежа XIX-XX веков»:

«Где-нибудь в провинциальной газете кто-то что-то напечатал, чья-то фамилия появилась в нескольких тысячах экземпляров под какой-то незначительной статьей, и вот Семен Афанасьевич, сидя у себя на Загородном проспекте перед большим письменным столом, уже заметил провинциального автора. Из письменного стола вынималась особая карточка, и на нее рука ученого заносила неизвестную фамилию. И Венгеров уже хотел знать, где автор родился, сколько ему лет, – и автора уже не могли совсем забыть, потому что есть критико-биографический словарь, составляемый Венгеровым. Автор зарегистрирован любящей и внимательной рукой. А если фамилия все чаще и чаще появлялась в печати, то Венгеров уже хотел получить автобиографию и бережно приобщал ее к своему архиву, заключавшему огромное количество ценных материалов.»

Человек-энциклопедия, человек-компьютер, но и человек-паук. Не в том смысле, что бы прыгать по петербургским крышам, а в том, что к каждому русскому автору он протягивал свою маленькую паутинку оценки, трактовки, ранжирования, каталогизации и рубрикации.

Для меня подобного рода работоспособность всегда представляла какую-то почти метафизическую и волнующую загадку, вероятно, потому, что сам я лишён такого дара.

Впрочем, я отвлёкся. Возвращаясь к началу текста, медленно, по складам, что бы ощутить степень обречённости: «С чувством сладостнейшаго душевного удовлетворения взирает русское литературное сознание на происходящее, и радостно ему видеть, что пышно взошли теперь семена...»