6 июля 1922 г. Политбюро поставило в повестку дня вопрос о «вывозе хлеба за границу»

…
М.Горький :«Я — в августе — еду за границу для агитации в пользу умирающих от голода. Их до 25 миллионов. Около 6-и снялись с места, бросили деревни и куда-то едут. Вы представляете, что это такое? Вокруг Оренбурга, Челябинска и других городов — табора голодных. Башкиры сжигают себя и свои семьи. Всюду разводят холеру и дизентерию. Молотая кора сосны ценится 30 тысяч рублей за пуд. Жнут несозревший хлеб, мелют его вместе с колосом и соломой и это мелево едят. Вываривают старую кожу, пьют бульон, делают студень из копыт. В Симбирске хлеб 7500 рублей за фунт, мясо 2000 рублей. Весь скот режут, ибо кормовых трав нет — все сгорело. Дети — дети мрут тысячами. В Алатыре мордва побросала детей в реку Суру».
Массовые самочинные перемещения голодающих в поисках пропитания волновали центральную и местные власти гораздо сильнее, чем трудноразрешимая продовольственная проблема. На путях бегства крестьян из голодающих районов губернское начальство принялось выставлять кордоны. Жалобы по этому поводу в кабинеты советских правителей обычно не проникали, но в середине лета членам Политбюро довелось все-таки ознакомиться с одним письмом, отправленным из Симбирска 4 июля и адресованным Ленину:
«Действиями продовольственных властей Симбирская губерния, особенно инородческие уезды ее, подверглась полному опустошению. Ныне губернию постиг совершенный неурожай. В недалеком будущем жертвы от голодной смерти, сейчас насчитываемые десятками, будут исчисляться сотнями и тысячами; между тем из губернии никуда не выпускают население в поисках хлеба. Знаете ли Вы об этой политике продовольственных органов?»
Четкий ответ на вопрос симбирского обывателя дал Каменев. Выступая с докладом о голоде на пленуме Московского совета 30 августа, он разъяснил политику партии по отношению к самовольным переселенцам из голодавшего Поволжья: «Конечно, мы должны удерживать крестьян на месте. Это самый плодородный район России. Если крестьяне будут из него уходить, то один из крупнейших плодородных районов России будет потерян». Позднее большевики признали, что часть беженцев из голодного края (не то 600 тысяч, не то более одного миллиона человек) прорвались сквозь степные кордоны и рассеялись по стране, а свыше 900 тысяч жителей Поволжья пришлось эвакуировать в «урожайные местности».
…
Зарубежной помощи действительно не хватало, но не потому, что какие-то вагоны с продовольствием грабили обезумевшие от голода обыватели или расплодившиеся по всей стране банды, а потому, что степень бедствия превзошла самые мрачные прогнозы. Нансен, поколесивший по российской провинции в декабре 1921 г., вернулся в Москву потрясенный увиденным. В тех поволжских селениях, где еще теплилась жизнь, крестьяне выходили из дома только за водой, а питались остатками собранной осенью соломы, которую растирали в каменной ступе вместе со жмыхом, дубовой корой, глиной и костяной мукой, полученной из истолченных костей павших животных. Лишь в отдельных избах еще сохранились 5–10 фунтов (приблизительно 2–4 килограмма) отрубей — единственного зимнего запаса крестьянской семьи. По словам сопровождавшего Нансена доктора Феррера (представителя британского комитета врачебной помощи России), с такой чудовищной гуманитарной катастрофой, как в Поволжье, ему не доводилось прежде встречаться во время массового голода ни в Азии (прежде всего в Индии), ни в Африке.
В том же декабре 1924 г. М.Ф. Андреева, прибывшая в Москву с отчетом о торговых операциях за границей, записала в своем дневнике: «Слышала сегодня от продовольственников, приехавших с Волги, что есть места, где не только едят своих мертвых, но установили плановое распределение живых людей — кого когда съесть. В первую голову стариков, а затем ребят, которые послабее. Бросают жребий»…
Более подробные показания о людоедстве в Поволжье оставил впоследствии Осоргин: «С ужасом и презрением писали [в Европе] о “случаях каннибализма”, не зная, что это были уже не случаи, а обыденное явление и что выработалось даже правило сначала есть голову, потом потроха и лишь к концу хорошее мясо, медленнее подвергавшееся порче. Ели преимущественно родных, в порядке умирания, кормя детей постарше, но не жалея грудных младенцев, жизни еще не знавших, хотя в них проку было мало. Ели по отдельности, не за общим столом, и разговоров об этом не было».

Как заметил Максимилиан Волошин, «душа была давно дешевле мяса, и матери, зарезавши детей, засаливали впрок».
Даже Калинин не утаивал, что в Башкирии массовым явлением стало «убийство родителями своих детей как с целью избавить последних от мук голода, так и с целью попитаться их мясом», а вообще в Поволжье над свежими могилами надо было выставлять караул, чтобы местные жители не выкопали и не съели трупы.
Не пренебрегали в Поволжье и упитанными иностранцами: весной 1922 г. крестьяне Самарской губернии убили и съели сотрудника АРА, наблюдавшего за поставками продовольственной помощи.
Наряду с каннибализмом, голод породил неслыханную беспризорность с ее прямыми последствиями — детской преступностью, детской проституцией, детским нищенством и нередкими психическими отклонениями у выживших детей и подростков. В 1922 г. выяснилось, что 30 процентов детского населения Поволжья и Крыма погибли от голода и эпидемий. «Еще видел детей, — свидетельствовал Осоргин, — черемисов и татарчат, подобранных по дорогам и доставленных на розвальнях в город распорядительностью Американского комитета (АРА). Привезенных сортировали на “мягких” и “твердых”. Мягких уводили или уносили в барак, твердых укладывали ряд на ряд, как дрова в поленнице, чтобы после предать земле».

Тем не менее уже 6 июля 1922 г. Политбюро поставило в повестку дня вопрос «вывозе хлеба за границу», а 27 декабря того же года, обнаружив хлебные излишки в закромах разоренной державы, утвердило проект А.Д. Цюрупы (зам. председателя Совнаркома, а до декабря 1921 г. — наркома продовольствия РСФСР) об экспорте 15 миллионов пудов ржи, 4 миллионов пудов ячменя, 3,5 миллиона пудов жмыха и 500 тысяч пудов пшеницы.Так как все это зерно доставалось большевикам фактически даром (в виде натурального продовольственного налога), дешевый «русский хлеб» слегка потеснил на европейских рынках дорогой американский.
Экспорт зерновых из голодающей страны, да еще получающей международную продовольственную помощь, произвел крайне неблагоприятное впечатление на западных политиков и предпринимателей…

В самые страшные месяцы 1921 и 1922 гг. советские правители затратили миллионы рублей золотом прежде всего на финансирование мировой революции и выполнение «задач ВЧК по закордонной работе», на закупку стрелкового оружия и самолетов в Германии и выплату контрибуции после бесславного вторжения в Польшу, на обеспечение чекистов продовольственным, материальным и денежным довольствием и обмундирование воинских частей ВЧК и отрядов особого назначения, на лечение наиболее ответственных товарищей в немецких клиниках и санаториях и пропаганду коммунистического вероучения. После оплаченной большевиками публикации какого-то опуса Троцкого в одной из британских газет любопытные европейцы подсчитали, что на эти деньги можно было спасти от голодной смерти тысячу детей.
…