Путь к учительству

  1957 год. Мы выпускники средней школы. Наша классная дама в последней четверти дала задание: написать письмо маме из тех мест, где ты оказался после окончания школы. Мы смутно себе представляли, куда нас занесёт судьба. Но Галина Петровна, угадав нашу растерянность, пояснила, что место нашего будущего пребывания можно придумать, цель задания заключалась совсем не в правдоподобии ситуации, а в умении писать письма.

Дочь нашей хозяйки, у которой мы уже три года снимаем квартиру, волею судьбы с трёхлетним капризным Вовкой оказалась в Пицунде. И приходили восторженные письма с красочным описанием абхазских достопримечательностей.

Вот оттуда и напишу я маме своё первое послание. Надо, не хвалясь, сказать, что фантазия моя разыгралась не на шутку, и моё письмо как одно из лучших классная прочитала всему классу.

 Маме я тоже рассказала, куда поехала хозяйкина дочь Оля. Может, и мне туда махнуть?    - А где она расположена, эта Пицунда? – был первый вопрос мамы.

- На берегу моря, в Грузии, – был мой ответ. 

- О! Выбрось это место из головы, дочка, там грузынякы тоби быстро рога обломають, там русские девчата нужны только для одной цели. Сама знаешь, для какой.

Мне стало страшно от такого прогноза. К тому же письма от Оли стали приходить всё более прозаичные, а под конец и вовсе печальные: работы нет, снимать жильё стоит дорого. Через полгода она вернётся к маме на свою Кубань.

Не поверить маме – значит не поверить мнению всех сельских баб по поводу мужчин другой национальности, которых всех подряд именовали презрительным словом «нацмен», не догадываясь или не зная об истинном значении этой слоговой аббревиатуры

. - Вышла замуж за нацмена? Ну считай что в аду будет жить. Бедная женщина, наверное, давно ей кислицы снились, а она не поняла, к чему. Нам, детям, случайно, и не раз, приходилось быть свидетелями непонятного для нас разговора. Соберутся две-три бабы и, с опаской оглянувшись по сторонам, начнут шептаться, упоминая какого-то опасного нацмена – оцэй усатый грузыняка… Если бы в нашей станице водились доносчики, то наверняка всех поселян быстренько отправили бы осваивать другую работу – валить лес где-либо в заснеженных сибирских краях. Но бог миловал, таковых не нашлось.

Вот как не поверить маме, что коль поедешь к «грузынякам», то это считай что в плен попала?

 Пройдёт лет десять, и мы, ещё молодые, убедимся в том, что «нацмен» вовсе не относится к имени нарицательному: две дочери Волковых поехали в Грузию в гости к тётке, да там и остались, потому как чернобровые «грузынякы» сразу влюбились в русских девчат с пшеничными волосами и большими серыми глазами. Дочери за всю жизнь не нашли нужным даже в гости приехать к родителям, а вот посылки из Грузии с разными фруктовыми сладостями приходили 2-3 раза в год, не переставая. И попритихли бабы со своими суждениями, а   на вооружение взяли другую русскую пословицу: не так страшен чёрт, как его малюют.

   Остаться в колхозе работать и жить даже в мыслях не было, счастье нам виделось только вдали от родины, только в других краях.

 В общем, возник всеобщий аврал: уехать! Вот только бы знать – куда…

 Несколько молодых семей подались в шахтёрский городок в Ростовской области – Донецк, там сахар в магазинах был в свободной продаже и якобы высокая зарплата. Следом отъехали из нашего села несколько девчонок с семилетним образованием. Ну вот: куда все, туда и я.

   Всю вновь прибывшую молодёжь заглатывала в свою чёрную пасть угольная фабрика, носившая официальное название – ЦОФ, центральная обогатительная фабрика, а если точнее, то это фабрика по переработке каменного угля. Тут его дробили, потом превращали в мелкую крупу, иногда почти в пыль, чем-то обогащали, делали брикеты и ещё что-то для нас непонятное.

   Я попала во флото-сушильный цех, на нагнетательные насосы, мотористом 5 – самого низкого – разряда. Зарплата – минимальная – 500 рублей, такая же, как на производстве у нас на Кубани. Сахар, действительно, был в свободной продаже, остальные продукты по таким ценам, что доступны оказались только шахтёрам. Нам вместо масла – маргарин, из рыбы – селёдка да ещё белорусская кормовая бульба, величиной в два сложенных кулака, при варке которой над кастрюлей колыхалась высокая жёлтая шапка пены.   А что вы хотели по такой цене?

 - Да вы не спешите уезжать, - уговаривала нас начальница цеха. – со временем сдадите на разряд, зарплату повысят, через полгода дадут общежитие, и жизнь наладится. Полгода прошло, но никакого сдвига в нашей жизни не случилось. Отупелые и разочарованные, мы продолжали работать, но все мысли были о доме, о нашей Кубани.

   Блаженным рабочим временем считались производственные аварии; цеха останавливались, света не было, и мы собирались вокруг трубы, в обхвате с африканское дерево баобаб, по которой с треском сыпалась крупа раскалённого угля; от гладкого бетонированного пола вокруг трубы метра на полтора   шло приятное тепло,   где и располагались мы, кто сидя, кто лёжа до тех пор, пока не вспыхнет свет.   Так сложилось, что кто-то рассказал о себе, о своих родных местах, потом это вошло в привычку. Дошла очередь и до меня.

- А можно пересказать вам интересную книгу, я её только вчера дочитала?
- Давай, раз интересная…

В квартире у стариков, где я проживала, оказалась на тумбочке разлохмаченная зачитанная книга ростовского издательства «Гулящая» Панаса Мирного. Память на художественное чтение у меня была хорошая, и я начала пересказывать близко к тексту, но ведя основную линию жизни героини.

 «В глухой деревушке, затерявшейся на просторах Российской империи, словно весенний цветок, расцвела девическая краса Христины…»

   Слушатели, разного возраста люди, оказались внимательными и увлечёнными моим пересказом настолько, что в темноте мне казалось, что я тут одна и рассказываю самой себе. Ни возни, ни людского шума, только потрескивание угольной крупы в горячей трубе. Но вот внезапно вспыхнул свет – надо расходиться по рабочим местам. Все уставились на меня, словно видели впервые, а самая старшая из нас, Клавдия, замужняя женщина с двумя детьми, прямолинейности и грубости которой мы, новички, побаивались, взяла меня за плечо и выдала: « А чёй-то, девонька, тебя к нам на фабрику занесло? Тебе учиться надо, а не шлёпать по сырости в этих ботах…» Честно говоря, я даже обрадовалась, что она просто, без мата определила моё назначение в жизни.

   В течение недели я была узнаваема даже в бане, где растелешенные женщины казались мне совсем другими, но с одинаково подведёнными  чёрной краской глазами – так вьедалась в веки угольная пыль. Мне улыбались и не раз говорили, что с нетерпением ждут очередной аварии на фабрике.
Авария не замедлила случиться, и мои слушатели в полном составе расположились в темноте вокруг спасительной   горячей сухой трубы. Я закончила свой рассказ раньше, чем подали свет в цехе, и моя аудитория загалдела, что так неожиданно быстро всё кончилось, дескать, давай ещё о чём-нибудь поведай, ты ж, наверное, много читаешь…

  Были другие, назначенные Клавдией очередные «баюны», то есть люди, умеющие баять, красиво и грамотно говорить. Глаз у Клавдии был намётанный, и в оценке людей она редко ошибалась. Кто-то интересно и увлекательно рассказывал о своих краях, смешных случаях в жизни друзей и родителей. Но кого-то слушать было трудно, и тогда сладко дремалось в тепле и лёгком шуме слушателей, реагировавших на сказанное то сдержанными переговорами друг с другом, то взрывным коротким смехом.

   Текучка на фабрике расцветала пышным букетом: молодёжь прибывала группами из отдельных областей и краёв, но уже через полгода и отбывала в неменьшем количестве: ни жилья, ни должной зарплаты, к тому же изнуряющие три смены действовали на молодой организм не самым лучшим образом.

За время моего пребывания на фабрике, в течение восьми месяцев, мне запомнились две девушки, которым я сдавала смену. Первая – это Галя из Краснодарского края, на вид старше меня, как потом выяснилось, на четыре года. Я заметила, что когда я отчитывалась, сдавая ей смену, допустим, сколько масла осталось в ёмкости и к кому обратиться, если оно будет на исходе, или на каком насосе надо будет сменить сальники, то заметила, что она старается отодвинуться от меня подальше, и это составляло неудобство в возможности услышать друг друга – в просторных сырых цехах постоянно гудели нагнетательные насосы. И несмотря на неудобную для общения дистанцию между нами, я чувствовала, что от Галины всегда вкусно пахло абрикосами. Ну точно так, когда мама моя пекла круглые пироги перед праздниками.

 - Какие там абрикосы? – услышав мой разговор с односельчанами, вклинилась бесцеремонно Клавдия. – Попивает она часто, вот от неё и попахивает, но совсем не пирогами, как тебе, Санька, показалось.

- Ну, не знаю, мне так явно слышится запах абрикосов…
- Это тебе дом родной чудится, тебе надо как можно скорее отсюда когти рвать, оболванит какой-нибудь чумазый работяга, так и останешься тут угольную пыль глотать.

Однажды Галина не явилась на смену, позже мы узнали, что её при переходе дороги сбила машина. В нашу поселковую «цофскую» больницу поехали девчата, представители профкома, но её там не оказалось   - Да, такая пациентка зарегистрирована, но травмы у неё не представляют угрозы для здоровья, и её выписали два дня назад.
   Так мы и не узнали, когда она рассчиталась с работы и когда уехала. И уехала ли.

 Вскоре появилась другая печальная весть: Коля Злобин, парень из нашего Ставропольского края, дорабатывающий последний месяц перед отъездом в родные края, от ожогов, несовместимых с жизнью, умер на рабочем месте..

Напуганные этим случаем, пять парней из Белоруссии, тоже работавшие в горячем цеху, через неделю подали заявления о расчёте. В память о своём коротком пребывании на неудачных «заробАках» они оставили русским девчатам свою песню «Косив Ясь конюшину».

 На место Галины приняли другую девушку. То есть, у меня появилась новая сменщица.

Трудно представить облик человека, одетого в комбинезон, в короткие, но огромные, не по размеру резиновые сапоги, а на голове платок, повязанный до самых бровей. Так выглядели все женщины, но девушка была с ещё   не подведёнными чёрными веками вокруг глаз, эта бесплатная косметика появится позже, работа в цехах раскрасит глаза через неделю-две.

- Лена Котовская, - представилась она мне, улыбнувшись и протянув для знакомства маленькую ручку, тёплую, как у только что проснувшегося ребёнка.

- Господи, - подумалось мне, - как же такими крохотными ручками держать огромный металлический ключ на шестигранной гайке, чтобы вовремя закрыть прорвавшуюся воду из бетонного отстойника, вросшего своими гранями в самый потолок? Как-то так сразу получилось, что я не спешила уйти из цеха, мне хотелось показать ей яростную силу воды, перемешанную с мельчайшими частичками дроблёного угля. Во-первых, это с непривычки страшно, а во-вторых, за считанные секунды раствор этот (если вовремя не перекрыть горло отстойника), переполнив корыта, заливает неровный пол и оседает липким слоем, похожим на   сырой бетон. Убрать потом всё это в корыта – труд нелёгкий и долгий.

Ещё я рассказала ей о том, что надо следить за ёмкостями с маслом для сальников.
Часто, прозевав заявку на пополнение, тихонько пробираются парни из других цехов и воруют масло вёдрами, а тебе потом надо отчитаться, почему ёмкости оказались пустыми. После заявки проходит не менее половины смены, вот и получается простой по вине моториста.

   Лена внимательно меня слушала, от удивления поднимая шелковистые русые бровки и время от времени повторяя: «Во-о-от как!?»
   Мы оказались обе певуньями и потому решили записаться в хор при Дворце культуры. И приятное для души дело, и официальное разрешение для участников хора отсутствовать на работе во второй смене, дважды в неделю, конечно же, под строгим контролем мастера цеха.

Мы, одетые, как нормальные люди, встретились во Дворце культуры, и, едва узнав друг друга, приятно разулыбались, будто знакомясь заново. Я сразу отметила сходство её лица с актрисой Инной Гулая из кинофильма «Когда деревья были большими». – Да мне об этом говорили не раз, - согласилась Лена. – Приятно это слышать, - и улыбнулась.

Она оказалась местной, жила в квартире вместе с мамой. В первый же день нашего знакомства заново она пригласила меня к себе. – До третьей смены мне ещё далеко, а ты до завтрашней второй свободна, как птица. Так что мы можем поговорить за чашкой чая.

Уютная двухкомнатная квартира, и главный интерьер её – книги: на полках, в секретере с откинутым столиком, в небольших тумбочках для белья с убранными дверцами.

- Счастливая девочка, - подумалось мне. -Живёт дома, рядом мама, кругом уют и тепло. И я невольно перенеслась на свою квартиру. Я сплю на деревянной кровати без матраца, подо мной байковое одеяло, сложенное вдвое. Вместо половиков резиновая дорожка, крохотная кухонька, на которой я стараюсь бывать, когда нет хозяев. Полина Ивановна - тучная женщина, работающая охранником на каком-то заводе, в зиму в длинном тулупе с высоким воротником и, по её рассказам, даже с ружьём. И маленький , едва достающий ей до подбородка муж, «приблудный», как о нём говорила строгая жена, - за ним глаз да глаз нужен.

Но в общем-то, они добрые старики, Полина Ивановна сразу же установила надо мной контроль, как за усыновлённым ребёнком: гулять не ходить, денег, упаси боже, никому взаймы не давать; если что купить из одежды, надо обязательно посоветоваться с ней, а потом показать, она оценит покупку. Никогда не отказывала мне, если не хватало денег до получки, плату за проживание не брала. – Ты только полы вовремя мой, ну ещё в магазин когда сходишь, ноги у меня болят.                                                                                                 А из книг – только зачитанная «Гулящая» да ещё журнал «Сельская новь».

   Лена сразу предложила мне готовиться поступать в вуз. Она хотела в радиотехнический инстиут, я – в пединститут на литфак. Таганрог почти рядом, по количеству учебных заведений можно было бы и тогда назвать его городом студентов.

Но тут с приличными кусками сала, начинённым свиным желудком (ковбык), с колбасами – со всеми харчами в мешке через плечо приехала моя мама. Как она, бедная, добиралась, впервые в жизни решившись отправиться в такую даль, мне и сейчас трудно представить. Но чего только не сделаешь для родной дочери, попавшей в голодные края. Ведь кроме сахара надо ещё что-то есть. Узнав о моих дальнейших планах на жизнь, она сразу по-житейски мудро расставила все точки над «и»: « И зачем тебе этот Таганрог? Что, у нас на Кубани нет таких институтов? Хоть в Ставрополе, хоть в Армавире?» Тут мне, как говорится, и крыть нечем.
– Возвращайся домой, все наши девчата и ты в том числе приехали сюда за семь вёрст кисель хлебать. Так мы и дома его наварим.

Бог с ней, с этой фабрикой, откуда люди лет через пять уходят с больными лёгкими или ревматизмом от сырости. Но в памяти остался хор с нашей коронной песней на выездах «Соловьи, соловьи, не тревожьте солдат». И ещё хорошенькая Лена Котовская, убедившая меня в том, что я, сельская девчонка, могу поступить в вуз.

Помню, мама её, учительница русского языка и литературы в школе, для проверки грамотности продиктовала мне отрывок из рассказа К.Паустовского «Золотая пыль». Я допустила две ошибки. – Совсем неплохо, - оценила она. - А знаешь ли ты, кому принадлежит этот отрывок из текста? Я это знала. - Ну вот, оказывается, и сельская школа даёт хорошие знания.

 От этой похвалы у меня выросли крылья, и с тех пор я носила в себе мечту попасть на литературный факультет. Мечта моя ассоциировалась с золотой розой, приносящей людям счастье.

И вот я дома. По сложившимся обстоятельствам пройдёт без малого шесть лет, когда мне улыбнулась моя alma-mater – педагогический институт с филологическим факультетом. Четыре года учёбы пролетели на крыльях большой белой птицей, с короткими остановками между курсами.

Армавирский пединститут.

По распределению я оказалась в одной из станиц Краснодарского края, в новом трёхэтажном здании средней школы. По расположению в Отрадненском районе это было предгорье Кавказа: в ясное утро виден двуглавый Эльбрус, а по обеим его сторонам – цепь синеющих Кавказских гор. Сама станица окружена довольно высокими взгорьями, покрытыми лесом. Свежий воздух, постоянная безветренная погода, обилие яблок из совхозных и частных садов, огненные пучки калины в осеннем лесу и цветы бело-розового бересклета, похожего на чудные райские ягоды.

Сельская школа в конце шестидесятых была с параллельными переполненными классами и нехваткой учителей, и потому почти у каждого учителя числилось по полторы ставки. Для меня было новым, что в сельской школе в коридорах стоят на подоконниках цветы в одинаковых горшках, а перед каждой переменой полы уже протёрты трудолюбивыми уборщицами. В классах тоже цветы, но уже принесённые самими учениками и, конечно же, в разных, но вполне приличных горшках, а не в консервных банках и прочей старой посудине, как это бывает дома.

  Мне нравилось быть дежурным учителем по школе, нравилось наблюдать за поведением детей на переменах, особенно в младших классах. И не было не щадящего уши ора, как в городских школах, когда мы были на практике.

Мы с дочерью-первоклассницей поселились в отдельной комнате у пожилой женщины, матери учительницы биологии, работающей в этой же школе. Сама Ирина Николаевна с семьёй живёт напротив, с мужем и двумя девочками-школьницами, через неделю ставшими подружками моей дочери. Слева от хаты бабы Насти – семья зубного врача, с женой, пятиклассником Игорем и овчаркой Пальмой. Чуть наискосок, на противоположной стороне улицы – медсестра Вера Васильевна с дочерью, кажется, третьеклассницей.

 Надо сказать, что образовалось некое содружество понимающих людей, и нам, приехавшим из города, показалось, что живём мы тут давно и знаем друг друга гораздо лучше, чем людей в многоэтажном доме, находясь с десяток лет в одном подъезде. Уже на других площадках жильцы редко когда имеют имя, они называются сочетанием слов – существительного с числительным, обозначающим номер его квартиры: мужик с 15-й или старушка с 9-й.

  Иное дело село: тут иногда о соседе знают гораздо больше, чем он сам о себе.

Школа – это муравейник, и взрослые особи, воспитывая и обучая одних и тех же детей, друг друга не всегда любят и почитают, и даже бывает наоборот: завидуют и даже ссорятся между собой.

  Несмотря на притирание в новом коллективе, иногда не совсем безобидным, в душе сохранилась добрая память о сельских детях, о соседях и особой, умиротворяющей природе: покатые взгорья, покрытые лесом, ранние утренние туманы, а после восхода солнца далёкая дрожащая синь и особый духмяный воздух, о котором лучше, поэтичнее, чем Лермонтов, не скажешь: «Воздух чист и свеж, как поцелуй ребёнка».
Декабрь, 2021 г.