Сталинщина в воспоминаниях русских крестьян. Г.Осипов и Д.Рубцов

Осипов Георгий Фомич
родился в 1909 г. в с. Воскресенском нынешней Кемеровской области. Рассказ записала в 2002 г. внучка Осипова Татьяна со слов своего отца Осипова Андрея Геннадьевича (г. Кемерово)

Мой отец, Георгий Фомич, был призван в ряды Красной Армии в 1929 г. и проходил службу в кавалерийском полку, дислоцированном в городе Томске (в дальнейшем в казармах этого полка был расположен томский шарикоподшипниковый завод). После окончания полковой школы, он был назначен помощником командира взвода химической защиты полка.

Разговоры о коллективизации в стране были предметом постоянных дискуссий среди командирского состава полка (офицерские звания были отменены). Дед в этих дискуссиях участия не принимал, но для себя твердо уяснил: «Как только в его родном селе начнется коллективизация, нужно срочно «записать» всю родню в колхоз. Иначе их сошлют туда, «где Макар телят не пас». Он знал, что никакие заслуги перед советской властью значения иметь не будут.
Осенью из родного села к нему в часть пришло письмо. Его отец, Осипов Фома Афанасьевич, писал о том, что у них будет организовываться колхоз. Получив это известие, Георгий Фомич обратился к командиру части с просьбой о внеочередном отпуске в родное село, чтобы уговорить своих родственников «записаться» в колхоз. Просьба была удовлетворена.

Когда он приехал в село, колхоз еще не был организован, но несколько заявлений о вступлении уже было. Все эти заявления были поданы так называемыми «деревенскими пролетариями», у которых, как говорил отец, «за душой ничего не было». После бурных споров с родственниками (он даже подрался со своим тестем), отец все же убедил их в необходимости «записаться» в колхоз. Вступление нашей семьи в колхоз стало для всех большой неожиданностью. Ведь мы были одними из самых богатых в селе (село Воскресенское насчитывало тогда до 500 дворов).

В колхоз были сданы все сельскохозяйственные орудия: двухлемешный плуг (тогда он считался очень дорогим и был не у всякого крестьянина), сеялку, веялку, молотилку, конные грабли, конную косилку, конные бороны, маслобойку. В колхоз была сдана также вся живность: семь коров, все овцы (точное число отец не знал), выездная лошадь по кличке Карька, владимирский тяжеловоз по кличке Чалый и две рабочие лошади. Себе оставили только домашнюю птицу. В колхоз было сдано также всё семенное зерно, которое они специально покупали в Щегловске у знакомого крестьянина. Дело в том, что зерно, выращенное в их районе, нельзя было брать на семена из-за того, что оно не вызревало полностью и не давало хороших всходов.

Записав в колхоз всех родственников, отец вернулся в свою военную часть. Основная коллективизация началась в селе весной 1930 г. Пришло распоряжение записать в колхоз не менее 60% крестьян. В том распоряжении указали, что кулаками надо считать «богатеев» — крестьян, которые имели более 3 лошадей или 5 коров, а также занимающихся торговлей и промыслом, например, кожевенным делом, производством дегтя <nobr>и т. д.</nobr> В колхоз их не пускать. Имущество, дома, скот у этих людей были отобраны, а их сослали на север Томской губернии. А на их место привезли сосланных из соседних губерний. Не приходиться сомневаться, что сослали бы и нас, если бы отец тогда не настоял на своём.

В эту же весну умер отец Георгия Фомича — Фома Афанасьевич. Приехав на похороны, отец был поражен тем, как изменилось село. Оказалось, что семенное зерно было пущено на самогон. Коров и овец (в том числе породистых длинношерстных) пустили на мясо. Сельскохозяйственный инвентарь, который у отца Георгия Фомича хранился зимой в крытом машинном дворе, тщательно почищенный и смазанный, провел эту зиму под снегом. Маслобойку «комитетчики» поменяли на самогон в соседней деревне.

Но больше всего Георгия Фомича покоробила и оставила на всю жизнь горький след судьба выездной лошади Карьки и тяжеловоза Чалого. Пьяные «комитетчики» на спор заставили бегать Чалого, который был знаменит на всю округу своей силой и в то же время медлительностью (племенные качества этой породы), а Карьку — «трелить» бревна. В результате этих глупых экспериментов обе лошади были загнаны и сдохли. Вспоминая о Карьке и Чалом, Георгий Фомич всегда плакал.

В 1933 г., демобилизовавшись из армии, Георгий Фомич приехал в свое родное село. Ему предложили, как бывшему командиру Красной армии, стать председателем колхоза. Но он не смог простить того, что с его хозяйством сотворили «комитетчики», и ушел работать на железнодорожную станцию Тайга, забрав с собой из деревни свою жену, а потом постепенно остальных родственников.

А колхоз остался. В дальнейшем в него были записаны все крестьяне села. Кто отказался, был сослан на север Томской губернии. Такая участь чуть было не постигла и тестя Георгия Фомича — Новоженникова Тихона Савватеевича, который был одним из беднейших крестьян села (имел только одну корову). Стоило больших трудов избежать выселения из села. А в дальнейшем он стал колхозником.

Перед самой войной Георгий Фомич навестил тестя, который так и остался в селе. Село к тому времени пришло в упадок. Церквушку — предмет гордости односельчан, которую строили «всем миром», сожгли. А отца-настоятеля со всей семьей увезли в Томск. Их судьба неизвестна.

До коллективизации село насчитывало 500 дворов, а к этому времени оно обезлюдело. Основная масса мужиков ушла на шахты под Анжерку. Обустроившись, они выписывали свои семьи. Часть мужиков ушла на строительство Мариинского спиртзавода. Тесть Георгия Фомича остался в колхозе. Он опустился. Все время плакал, вспоминая прежние времена. Единственное, на что он согласился в колхозе — пасти скот, так как с землей работать уже не хотел.

Раньше рядом с селом текла речка Воскресенка, стояла мельница. Из этой речки люди брали питьевую воду, ловили рыбу. Скот поить из речки запрещалось. За это старики пороли кнутом. Скот поили в специальных поилках, в которые воду проносили ведрами из реки. Когда мельника раскулачили и сослали, мельница развалилась. Вслед за ней — и плотина. Пруд не чистили. Он заболотился. В реку стали загонять скот на водопой. Берега ее поэтому осыпались.

Речка стала мелеть, превратилась в ручеек. А потом, говорят, и совсем пропала.

Отец очень интересно относился к России. Он считал Сибирь и Россию как бы двумя разными государствами: до Урала — Россия, за Уралом — Сибирь. К российским мужикам отец относился с долей пренебрежительности. Считал, что нет в них такой хозяйственности, как в сибиряках.

Большинство «комитетчиков» были «новоселами», приехавшими еще по Столыпинской реформе и так и не прижившимися в Сибири. Они-то и взяли верх в коллективизации, остались в селе после неё.
А основатели села почти все поразъехались.


Рубцов Дмитрий Ермолаевич
родился в 1910 г. в д. Лебеди нынешней Кемеровской области. Рассказ записала Костюкова Марина в 2000 г. (г. Кемерово)
Мои мать и отец родились в 1870 г. Имели пять детей: двух сыновей и трех дочерей. В моей семье — семь детей: три сына и четыре дочери.

Коллективизация в нашей семье связывается с каторгой, бесправием, подневольным трудом. Я уже тогда был, считай, взрослым человеком. И вспоминаю её как разорение комиссарами хозяйств, грабеж ими крестьянского имущества. Это горе и слезы крестьян. От родителей я часто слышал проклятия властям за коллективизацию!

В нашей деревне босяков не было. Не было таких людей, которые не хотели бы на себя работать, то есть тех, кто пил, гулял и был бедняком. Кулак — это политическая кличка людей, которые кормили себя, поставляли продукты в город, платили налоги, а, значит, кормили и других людей. Кулаки, конечно, не хотели идти в колхоз. Не хотели отдавать дармоедам своё горбом нажитое имущество.

Тогда нами правили большевики. Вот они и решили срочно создать военную промышленность за счет ограбления крестьян. Издали законы и постановления о насильственном сгоне крестьян в колхозы. Кто не хотел идти на бесплатный каторжный труд, того объявили кулаками — мироедами и подвергли полному разорению, грабежу и насилию. Людей отправляли в северные лагеря России, на каторжные работы: лесоповал, строительство Беломорканала, добычу золота, руды, строительство военных заводов.

Деревня стала нищая. У крестьян отбирали последнее. Райком ВКП (б) агитировал за счастливую жизнь в коллективном хозяйстве. По деревням разъезжали специальные вооруженные работники. Они были часто пьяными. Под угрозой расправы заставляли крестьян записываться в колхоз.

Правда, они всем давали срок подумать. Всем несогласным угрожали. За отказ вступить в колхоз крестьян выселяли и увозили на каторгу или в глухие поселения. Молодых сразу забирали на работу, а пожилых сначала сажали в тюрьму, а затем отправляли на север. Конфискации подлежало всё имущество хозяина: скот, птица, сельхозинвентарь, одежда, обувь и др. Часть крестьян уходила в леса. Там они создавали отряды по борьбе с произволом властей. Но любой протест крестьян жестоко подавлялся.

Председателей колхозов назначали свыше. Иногда выбирали из деревенских. Колхозники уважали только умелых, справедливых и хозяйственных председателей и бригадиров. До коллективизации у нас каждый крестьянин имел в достатке и мясо, и молоко, и овощи. В деревне была своя «молоканка» — как бы маленький заводик по переработке молока. Там крестьянское молоко
перерабатывалось в творог, масло. Лишнее — обменивалось в городе на ткань, обувь, одежду. Переработанные продукты отправлялись в город или хранилище со льдом, который мы зимой туда завозили. После коллективизации молоко уже сдавалось в город как налог, то есть, задаром.

В колхозе работали от зари до зари. Нам ставили трудодни. На них мы получали пшеницу, овес, мед и другие продукты. Колхозное добро, конечно, воровали. Но наказание за это было очень суровым. Поэтому мы очень боялись воровать. В доколхозное время мы не воровали друг у друга и без всякой боязни. Почему? Да потому, что у всех всё было, каждый обеспечивал себя сам. Но, признаться, и воровать-то в домах особо нечего было. Да и совесть у людей была. Дармоедами ещё не привыкли жить.

Крестьяне мечтали о роспуске колхозов. Это я точно знаю. Мечтали хотя бы потому, что тогда бы они стали свободными и могли куда-то поехать. Крестьянин мог выехать из деревни только по направлению колхоза и обязательно вернуться назад на работу. Паспортов у колхозников не было. Не было и пенсионеров. Так распорядилась советская власть. Мои дети уехали из колхоза при первой же возможности.

Были в наших Лебедях и «враги народа». Это были простые люди, которые имели неосторожность что-либо сказать против советской власти или против колхозов. Нередко это были те, кто просто пошутил или украл в колхозе какую-то малость. В сталинские времена разговоров о политике велось мало. Что-то из политического чаще всего говорилось в сердцах или в пьяной компании.

Был, конечно, у нас и голод. Люди собирали по полям мерзлую картошку, пекли тошнотики. Варили суп из крапивы, лебеды.

Когда началась война, пошли воевать только те, кто имел призывной возраст. Не больше трети их вернулось с войны. Да и то, это были раненые и перераненные люди. Те, кто побывал в немецком плену, отправлялись в ГУЛАГ, откуда они уже не возвратились.

После войны жить стало лучше. Но не намного. Было всё то же: голод и налоги. Налоги были на всё: яйца, мясо, молоко, масло, шкуры, шерсть. Всё это сдавалось государству в установленном количестве. Норму на каждый двор устанавливал сельский совет.

Грамотных было мало. Школы были не во многих деревнях. Да и те — только до 4 классов. Были у нас и избы-читальни. Церковь у нас была. Но потом её разрушили. В 1931 г. священника отправили в ГУЛАГ.

За всю жизнь я нигде ни разу не отдыхал. Телевизор и холодильник мне купили уже дети.
Правительство уделяет мало внимания деревенской жизни. А в годы реформ жизнь в деревне ещё больше ухудшилась. Люди уже не могут прокормить себя только своим хозяйством. Там остались старики, а они не в состоянии держать какую-либо живность. Нищета в деревне будет ещё долго.

Источник:
Лопатин Леонид Николаевич, Лопатина Наталия Леонидовна
«Коллективизация и раскулачивание (очевидцы и документы свидетельствуют)»
Кемерово: Изд-во Аксиома, 2009. — 445 с. — ISBN 978−5−9901476−1−4
https://studfile.net/preview/3291705/