Два весёлых рассказа о суициде. Рассказ второй.

На модерации Отложенный

Ещё один рассказ о экзистенциальном кризисе советского карьериста, о потери смысла жизни и жизни после потери (вводная часть — здесь). Обратите внимание на паустовско-пришвинские описания природы, «сейчас так не делают».

И, к слову, повторю свой вопрос: с каким таким бортовым компьютером иномарки беседуют герои в 1982-м году? Что-то такое тогда было?
 

 

Журнал «Крокодил», 1982 год, № 5, стр. 12

Владимир Свиридов
 

Болото

Кашин и Потапов дружили. Кашин подчинялся Потапову по службе, молчаливо признавая его превосходство. Он оттенял гений Потапова скромной внимательностью, исполнительностью и учтивостью. Он сопровождал Потапова в неофициальных встречах, на пикниках, прогулках, на охоте и в финской бане. Кашин созванивался, организовывал, пил потаповскую водку и был прекрасным собеседником: умел слушать, не перебивая. Человек, привыкший к поверхностным суждениям, немедленно бы вывел, что Кашин — типичный мелкий прихлебатель и подхалим, но это было бы неверно.
 

Потапов, со своей стороны, выдвигал Кашина, одалживал ему деньги, привозил из-за границы подарки и, во что трудно поверить, даже написал за Кашина диссертацию и помог ее защитить. Казалось бы, это уж и совсем непонятно, зачем... Но внимательный наблюдатель понял бы: они нуждались друг в друге. Это был симбиоз.

Судьба со свойственной ей иронией распорядилась и в личной жизни их весьма странно: меланхоличный нечестолюбивый Кашин был женат на красивой, похожей на львицу

женщине. Она служила на дипломатической работе, в свободное время переводила с трех языков, прекрасно танцевала и низким голосом пела под гитару старинные русские романсы, от которых хотелось немедленно куда-то поехать в санях и застрелиться. Звали ее Наташа. Мужчины ей были скучны, и к Кашину она относилась ласково за полное отсутствие с его стороны претензий на лидерство. У них была дочь — почти копия матери — высокая, с огненными глазами и железным характером. На отца она смотрела с отчужденным любопытством инопланетянина, а с матерью давно и всерьез враждовала.

Потапову, с его склонностью к сибаритству и позерству, судьба определила стать зятем отставного генерала. Вопреки многим приятным надеждам, от него Потапову не перепало ничего, кроме вечерних рассказов о лихих рейдах в тыл врага и пионерской военной игре «Зарница».

За всю долгую жизнь генерал получил уйму шрамов и именное оружие и от всех привилегий отмахивался с завидным мужеством и упорством Дочь его Татьяна — тихая веснушчатая девочка, с детства привыкшая к переездам и замкнутой жизни военных городков, выросла молчаливой и сосредоточенной. Кокетство было свойственно ей не больше, чем простому солдату, и дух суворовского аскетизма, как проклятье, витал над Потаповым.

После смерти генерала он получил саблю и рукопись неоконченных воспоминаний. Все потаповские сбережения, на которые он мечтал купить машину, ушли на помпезные похороны. Детей у Потаповых не было. Дома у них царил нежилой, казарменный порядок. Вещи стояли строго по ранжиру, и на всем лежала пугающая чистота. Даже домашние тапки стояли в прихожей по стойке «смирно» — пятки вместе, носки врозь, словно застыв в почетном карауле.

Много лет Потапов ломал голову, отчего, несмотря на все его ухищрения, квартира не приобретает ни малейшего запаха человеческого жилья, но лотом махнул рукой и стал реже бывать дома.

За окнами прощальными красками сияло бабье лето. Все признаки осени украшали леса и городские парки... Чувствовалось, что остались немногие погожие дни. Хотелось что-то успеть, что-то почувствовать, запомнить, прежде чем холодным своим покровом опустятся белые снега.

В этим дни и решил Поталов поехать на охоту и пригласил Кашина. Специально для таких случаев когда-то он подарил Кашину свою старую одностволку, а сам приобрел хорошее немецкое, довоенной работы ружье. Охота представлялась как достойный повод побродить по траве, посидеть у костра, выпить на природе водки...

Прогулка в лесу без ружья казалась отчего-то мальчишеством, чем-то непозволительно легкомысленным и несолидным. Хорошим тоном считалось кого-нибудь убить и притащить домой за холодные лапы.

Потапов стрелял в зайцев разрывной медвежьей пулей. Кашин тоже стрелял в каких-то птиц, покидающих в пасмурном небе Россию, и в силу большого расстояния выстрелы его носили символический характер.

Ездили они обычно на машине жены Кашина. Прав у Кашина не было, и поэтому за руль садился Потапов, у которого права были, но не было машины. Машину Наташа привезла себе из-за границы. Это была перламутровая красивая сигара, которая выглядела среди левитановских пейзажей весьма экзотически. Внутри машины шел двадцать первый век. Это было иное, суверенное государство, и жилось в нем совсем как в мечтах Потапова. Сквозь затемненные гнутые стекла все окружающее казалось скучным документальным фильмом. Наташа, навидавшись всяких видов, относилась к машине равнодушно и называла «тачкой». Кашин смотрел на машину, как и на Наташу, с сознанием, что всего этого он недостоин. Потапов чувствовал, что эта машина принадлежит другому человеку по чистому недоразумению. Он знал, что она создана для него. Откинувшись в кресле и негромко перебрасываясь по-английски с бортовым компьютером, отвечавшим ему приятным баритоном, он вел ее по загородному шоссе.

Потапов знал назначение множества клавишей и кнопок, хотя даже Наташа точно на могла ответить, зачем они нужны.

Оставив машину у сторожки знакомого лесника, друзья взяли ружья и, шурша прошлогодней листвой, направились в лес. Не успели они отойти и на сто шагов, как послышался сигнал. Потапов бегом вернулся к машине. Подошедший Кашин услышал их диалог.

— Хэлло, босс, — сказала машина.

— Хелло, бэби, — сказал Потапов. В чем дело?

— Включить ли мне противоугонное устройство, или бой отгонит машину к месту стоянки? Если ты задержишься, через какое время вызвать полицию? — с легким оксфордским акцентом спросила  машина.

— Мы вернемся часа через два. Ни о чем не беспокойся. Здесь рядом живет наш друг, — сказал Потапов на прекрасном английском языке. — Бай-бай.

— Ол райт,— сказала машина, и стекло кабины плавно поднялось.

Они углубились в лес. Тонкие солнечные лучи пронизывали редко стоящие деревья... золото опавших листьев, нежные тени стволов, голубые кусочки неба, таящиеся среди сияющих крон... Где-то далеко кричала какая-то птица: фю-ить, фю-ить...ить, ить, фью, фью!

— В такой день хорошо умереть... — тихо сказал Кашин. — Вместе с умирающей природой... Не зря Пушкин так любил осень.

— Ты что! — остановился Потапов. — Что это ты о смерти вдруг заговорил? Что-нибудь случилось?

— Да нет...— Кашин  замялся. — Просто так. Отчего-то подумал, что большая часть жизни уже позади... Тоже своего рода осень, время итогов. Осталось так, пустяки...

Он обошел Потапова, остановился, повернулся к нему:

— А ты разве этого не чувствуешь?

— Ну, знаешь ли... — Потапов развел руками.— Никогда не думал, что в тебе столько лирики... Что это с тобой вдруг?

Он подошел к Кашину, взял у него ружье, закинул за спину и молча пошел вперед.

— Может, дома что-нибудь? — на ходу спросил он.

— Да нет...—сказал Кашин. — Это. я так просто. Все в порядке. Жена едет в это... как его... Зимбабве. У дочери тоже все нормально... Только не знаю, отчего это все так.. Знаешь, Михалыч... Словно прожил не свою жизнь. И родная контора... Тоже... Ты прости меня. конечно... Все эти дренажные сооружения, мелиоративные комплексы — такая меня от всего этого берет тоска! Так все это...

Потапов остановился и внимательно посмотрел ему в глаза.

Кашин осекся и виновато посмотрел на Потапова.

— А ты думал, я родился на свет, чтобы сидеть в нашей шараге? — спросил Потапов. — Нет, мой милый. Я был рожден для солнца, для синего моря, для красивых баб... Для такой машины, которую притащила себе твоя жена оттуда, где капитал угнетает человека. А моя жена по четвергам готовит мне рыбу, потому что прочитала в столовой, что четверг — рыбный день. Она всему, что слышит, верит безоговорочно. И она счастлива. А я нет. Ну и что? Пустить себе в лоб пулю? На это способны только великие люди. А мы с тобой служащие. И нечего тут изображать герцога Нортумберлендского. Живешь с красивой бабой, одет, обут, имеешь роскошную машину, кандидат наук. Что тебе еще? Я бы с тобой поменялся.

Кашин жалко улыбнулся и кивнул. Он взял ружье у Потапова, и они молча пошли дальше.

Закуковала кукушка.

«Кукушка, кукушка, сколько мне еще жить?» — мысленно спросил Кашин.

Ку-ку, ку-ку, ку-ку... — долго куковала кукушка. По ее счету выходило, что жить Кашину почти до века— вот так, год за годом — ку-ку, ку-ку...

Из сторожки вышел дед Кузьма, лесник. Подошел к машине, хотел прикоснуться, но машина замигала фарами, загудела, откатилась на два метра...

С нами крестная сила! — прошептал побелевший лесник и, со страхом озираясь на диковину, сел на велосипед и укатил.
 

Тем временем друзья вышли к болоту. Хлопая крыльями, почти из-под ног поднялся красавец селезень с шеей изумрудного павлиньего цвета и, сверкнув в луче, поднялся на высоту...

— Жаль, собаки нет! — подосадовал Потапов.— Пошли...

Он взял ружье в руку и направился к зарослям осоки на краю ярко-зеленого лужка.

— Там топко... Слышь, Михалыч!— предупредил Кашин.

Потапов ничего не ответил. Кашин качнул головой и последовал за приятелем.

— У тебя хоть чем заряжено ружье? — спросил он.

— В левом жакан. В правом дробь, — сказал Потапов — А что?

— Да так...

Из-за покрытой осокой кочки вылетели дикие утки. Потапов выстрелил. Через мгновение выстрелил и Кашин. В облачке медленнокружащихся перьев камнем упала тушка убитой птицы.

Потапов горящими от возбуждения глазами посмотрел на Кашина.

— Твоя... — с улыбкой кивнул Кашин, хотя оба приятеля знали, что это ложь. Так уж повелось — он всегда уступал Потапову. Потапов отвернулся и, ловко ступая с кочки на кочку, направился к тому месту, где упала добыча.

Кашин переломил ружье, вытащил гильзу и вогнал в ствол патрон.

Почти тотчас же он увидел четыре пять птиц, летящих прямо на него...

«Только бы Михалыч не спугнул!» — взмолился он про себя.

Осторожно поднял ружье, провел стволом, словно сопровождая, и, дав опережение, нажал на спусковой крючок... И почти одновременно с выстрелом к его ногам тяжело упал красавец селезень. В смертной истоме медленно вытянул он крыло... На янтарном клюве появилась брусничная капелька крови... Эта было и страшно и красиво-— мгновенная смерть на ярко-зеленой болотной траве, блеск красок осени, и резкий рисунок мертвой птицы... Гром выстрела, эхо в лесу, запах пороха... Мгновенная оторопь природы, которая с исступлением созидателя вновь тотчас же принялась плести паутину жизни: пробежал какой-то нелепый водяной жук на длинных лапках, пролетела стрекоза, закричала давешняя птаха: «фю-ить, фю-ить». Подул ветер. «И все... — подумал Кашин. — Что изменилось в мире?»

И в душе его родился протест, ибо ему казалось оскорбительным невнимание природы к факту смерти. Значит, когда-нибудь и он сам так же погибнет, сойдет со сцены и ничто не изменится — люди будут говорить банальности, ссориться, смеяться, убивать... А его не будет... Это показалось ему настолько несправедливым, что он даже покачал головой. Вздохнув, он поднял тушку, продел шею птицы в ременную петельку ягдташа и хотел перезарядить ружье, как усльнциал голос Потапова. .

— Коля! Коля! — звал тот, и Кашину показалось, что голос его звучит несколько неестественно.

Он направился на зов. Голос доносился из-за островка, поросшего осокой и камышом.

— Иду, Михалыч! — крикнул Кашин.—Ну что, нашел? А я такого красавца промыслил... Гляди!

— Коля! Осторожно! Здесь топь... Я провалился, — крикнул Потапов.

Подойдя к островку, Кашин увидел, что за ним было окно — так называют болотные омуты, прикрытое сверху ярко-зеленой травой.

Когда человек ступает на такое окно, он успевает сделать шаг, другой, прежде чем топкий слой торфяной почвы, переплетенный корнями трав, прорвется, и он падает в трясину.

Потапов попал именно в такое гнилое место. Пестрая серая уточка лежала на виду у куста болотной осоки, и он неосмотрительно шагнул к ней. Он погрузился почти весь, над топью торчали лишь плечи и руки, сжимавшие ружье. В глазах, странно расширившихся на побелевшем лице, сквозил животный ужас.

— Шест..— сдавленным  голосом крикнул Потапов, словно боялся разбудить топь.

Кашин кивнул и кинулся к росшей неподалеку чахлой березке.

Одним движением он вырвал ее из рыхлой почвы и, вернувшись, протянул комель Потапову. Потапов ухватился за корни, посмотрел на Кашина.

— Дай ружье! — сообразил Кашин.

Взяв у приятеля ружье, он положил его на осоку, снял ягдташ и бросил на землю, невольно отметив сходство натюрморта какой-то древней голландской картиной — зеленая трава, сумка, селезень, оружие...

Крепко упершись ногами в казавшуюся твердой почву островка, он начал тянуть Потапова. Медленно-медленно топь отпускала свою жертву... Вот он показался почти по пояс...

И когда, казалось, все уже было в порядке и Потапов облегченно вздохнул, весь спасительный островок с Кашиным, натюрмортом, Потаповым, злосчастной березкой — все быстро, неправдоподобно быстро стало погружаться в вонючую воду.

Кашин сразу окунулся с головой, но в последний момент инстинктивно схватился за что-то и высунул голову. Этим чем-то оказался его товарищ и начальник Потапов. Тот, в свою очередь, держался за березку, завязшую в камышах.

— Дурак,—процедил Потапов негромко. — Ружье утопил, козел. «Зауер», трофейное ружье — ему цены нет...

— Погибаем, а ты про ружье... — сказал Кашин. — Ведь погибаем, Михалыч!

— А, пошел ты...— сказал Потапов—С такой размазней только и дохнуть в болоте. Одно слово — Кашин. И фамилия у тебя такая и сам такой.

— Что ты на меня?... Я ведь из-за тебя...

— Убери руки, паскуда! — оскалился Потапов.—Не тяни меня за собой...

Кашин молча рванулся к ближайшей кочке, схватился за нее. Мягкая медленная волна всколыхнула ряску, мертвый селезень закрутился вокруг уточки...

— Ненавижу тебя, хлюндя, — тихо бросил Потапов.— Возился с тобой, диссертацию тебе писал, тащил на себе... В любом деле ты своей бестолковщиной можешь навести уныние... И гибну-то глупо, по-дурацки. из-за тебя... Даже вытащить не смог! Болван! Ублюдок!

— Врешь, Потапов, — сказал Кашин.— Отчего не сказать правду? Хотя бы теперь... Побежал ты за уткой, которую я подстрелил. Сам знаешь. Нужен я тебе был, поэтому и тащил меня. Тебе умный зам со своими принципами был не нужен. Я тебя устраивал... Ты ко мне мог прийти с бабой, не боялся, что подсижу... Рядом со мной ты, гнида, выглядел более выигрышно — на контрасте, ты не думал, почему я все терпел?

— Ну и почему? — повернулся Потапов.

Он так заинтересовался оборотом разговора, что даже выпустил из рук березку и тотчас же погрузился в болотную жижу. Кашин терпеливо подождал, когда он, отплевываясь, вынырнет и схватится за корни дерева.

— А потому, что я люблю Таню, — сказал Кашин.

— Таню?! — поразился Потапов.—Мою Татьяну?!

— Да— сказал Кашин —И она меня любит. Давно.

— Вот так номер!— сказал Потапов.— Стоит утонуть, чтобы узнать такую новость! А как же Наташа?

— При чем здесь Наташа? Главное, я тебе сказал. Конечно, надо было с самого начала тебе все сказать, но не хватало характера. Да и жалко было...

— Кого?! — изумился Потапов.

— Тебя, хотя ты скотина порядочная...

Оба замолчали. Солнце заходило, и теперь его косые лучи едва касались лиц приятелей.

— Может, покричать? — предложил Потапов. — Давай вместе: три-четыре! Спасите!

— Помогите! — крикнул Кашин.

— Давай кричать что-нибудь одно! — зло сказал Потапов.— Или «спасите», или «помогите».

— Ладно, давай «спасите», — согласился Кашин.

— Вытащат—я тебе всю рожу разобью! Застрелю гада!—пообещал Потапов.—У тебя с Танькой что-нибудь было?

— Десять лет— сказал Кашин. — Рога у тебя —как у лося.

— Спасите! —крикнул Потапов.

Кашин поддержал:

— Спасите!

И вновь на болоте воцарилась тишина, лишь мертвый селезень плавал среди ряски, и в тусклом сером его глазу отражалось маленькое солнце.

— А такой тихоня... — плюнул Потапов. — Лез без мыла, ходил овечкой...

— А что было делать? — сказал Кашин.— Потерпел бы ты рядом с собой другого человека? Ты только холуев и любил...

— Рано ты обо мне в прошедшем времени говоришь, — сказал Потапов.

— Нет, тебя твой оптимизм и в болоте не покидает. Умрешь оптимистом, — хмыкнул Кашин.— А это тоже прекрасно...

Кузьма пил в сторожке чай, дул на блюдце и смотрел в окно на красную полоску заката. На стене звонко тикали ходики с хитрой лисой на циферблате: как ходил маятник, так из стороны в сторону ходили хитрые лисьи глаза.

Неожиданно за окном что-то произошло: стоявшая на опушке леса машина ожила: загорелись и погасли фары, послышался призывный гудок.

— Господи... — прошептал лесник — Как бы не случилось чего...

Он вышел на крыльцо, помедлил немного, потом свистнул собаку. Собака медленно подходила к машине, рыча и скаля зубы. Шерсть на загривке поднялась дыбом.

Стекло кабины со стороны водителя плавно опустилось, и приятный баритон произнес:

— Товарищ Кузьма, лесник?

— Да..—снял шапку Кузьма.

— С вами говорит бортовой компьютер автомашины товарища Наташи Кашиной. Пять часов назад товарищ Кашин и товарищ Михалыч ушли и оставили программу на возвращение через два часа. Бортовой компьютер предупреждает о возможном эксиденте. Выясните причину задержки и сообщите полиции. Не исключено, что в этой истории замешаны «красные бригады». Бортовой компьютер. имеет запись последних бесед товарища Кашина с товарищем Михалычем. На мой запрос по радиотелефону городской полицейский координационный центр не отвечает.

— Вас понял, товарищ бортовой... товарищ гражданин!— вытянулся во фрунт Кузьма. — Разрешите идтить на болото с това... с соба...

— Идите.

— Минька!— Лесник поманил собаку и быстро зашагал к болоту.

Поздно ночью усталые и грязные друзья ехали домой.

— Жаль ружье... — вздохнул Потапов.

— Пустяки, Михалыч! — улыбнулся Кашин. — Главное, живы...

— Ну как, поедем завтра в сауну? — спросил Потапов.

— Поехали. После такого купания — самое оно...

— Сволочь ты все-таки! — покачал головой Потапов. — Никаких у тебя принципов моральных — ни хрена...

— Брось, Михалыч! — лениво сказал Кашин. — Тебе кто нужен — зам или монумент?

Потапов улыбнулся.

— Все знаешь, шельма.

— Ну вот видишь! — Кашин обнял друга.

Приятели многозначительно переглянулись и дружно рассмеялись.