Сталин перед смертью

• <abbr class="datetime">2 май, 2021 в 10:00</abbr>

1952 год. Важнейшие вопросы государственной жизни не решались месяцами, а то и годами. Функционирование бюрократической системы было в значительной мере парализовано. Все понимали, что в государстве происходит что-то ненормальное.

Последний год жизни Сталина обладал всеми приметами конца эпохи. Здоровье Генералиссимуса, которому в декабре 1951 года исполнилось 73 года (официально считалось, что 72), было уже очень неважным. Сказывалось напряжение годов террора и военных лет, привычка самому решать огромную массу вопросов, а также недоверие к врачам и привычка лечиться дедовскими способами, вроде красного вина, бани и трав.

Важнейшие вопросы государственной жизни не решались месяцами, а то и годами. Из-за плохого самочувствия Сталин работал с документами во много раз медленнее, чем прежде. Никто, кроме Сталина, эти вопросы решить не мог, и нерешенных вопросов накапливалось все больше. Функционирование бюрократической системы было в значительной мере парализовано. По свидетельству наркома ВМФ адмирала Николая Кузнецова, «на наших глазах происходило снижение активности Сталина, и государственный аппарат работал все менее четко. Существовали только умелые отписки. Отправление бумаг в адрес какого-нибудь министра формально снимало ответственность с одного и не накладывало ее на другого, и все затихало «до лучших времен». Все понимали, что в государстве происходит что-то ненормальное. Образовался какой-то «центростоп», по выражению самого Сталина, но изменить положение никто не брался, да и не мог. Руководители министерств стали приспосабливаться к такой бессистемной системе. Так тянулось до марта 1953 года...»

Тем не менее Сталин по мере сил продолжал все основные направления своей политики, определившиеся еще до Второй мировой войны. Еще до войны шел довольно интенсивный процесс вытеснения из номенклатуры евреев и других нетитульных народов — немцев, финнов, поляков, латышей и прочих, чьи государства находились за пределами СССР. Но тогда евреи еще не были на первом месте в качестве объекта репрессий — приоритет отдавался полякам, немцам, финнам и прочим иностранцам. А вот после Второй мировой войны евреи в качестве объекта репрессий вышли на первый план.

Тогда те из них, кто пережил Холокост, остались едва ли не единственной национальной группой в СССР, имевшей многочисленных родственников за границей, в том числе и в западных, «буржуазных», странах. А тлетворного влияния слишком успешно загнивающего Запада Сталин в последние годы жизни боялся больше всего. Уцелевшие солдаты и офицеры Красной Армии, вернувшиеся из похода в Европу, принесли знания о куда более культурной и зажиточной жизни в той же Германии, Польше, Австрии, Венгрии по сравнению со страной победившего социализма. И чтобы они не слишком восхищались европейской жизнью и не подрывали основы социализма, и была развязана кампания борьбы с «низкопоклонством перед Западом» и «безродными космополитами». А космополитами, естественно, оказались евреи.

13 января 1948 года великий режиссер и актер — глава Еврейского антифашистского комитета Соломон Михоэлс был убит в Минске сотрудниками МГБ. Убийство было инсценировано как несчастный случай — наезд грузовика, но тотчас распространились слухи, что Михоэлса убили. Чтобы перевести стрелки, МГБ само запустило слух, что режиссера убили «польские фашисты» (эта версия звучала и на процессе ЕАК в 1952 году).

ЕАК был распущен, а его руководителей в конце 1948 — начале 1949 года арестовали. Но только 12 августа 1952 года в подвале Лубянки были расстреляны 13 членов Еврейского антифашистского комитета: бывший глава Совинформбюро Соломон Лозовский, поэты Исаак Фефер, Лейба Квитко, Перец Маркиш, Давид Бергельсон, Давид Гофштейн, режиссер Вениамин Зускин, редактора и переводчики Совинформбюро и ЕАК — Илья Ватенберг, Эмилия Теумин, Чайка Ватенберг-Островская, Леон Тальми, историк Иосиф Юзефович, главврач Боткинской больницы Иосиф Шимиелович. К смертной казни их приговорили 18 июля за «объединение еврейских националистов на борьбу против национальной политики партии и Советского государства» и «шпионаж в пользу США».

Столь длительный срок между арестом и приговором объяснялся как «центростопом», так и тем, что после Второй мировой войны Сталин значительно снизил интенсивность репрессий и применял их более дозированно и точечно, приурочивая очередной политический процесс, теперь уже закрытый, под очередную идеологическую кампанию. Опыт 1930-х годов подсказывал, что на один процесс нецелесообразно выводить более 15—20 обвиняемых. Большее число лиц на скамье подсудимых сильно затрудняло создание мало-мальски правдоподобного обвинительного заключения и сильно усложняло ведение процесса. Зато материалы уже законченных процессов в дальнейшем помогали выстраивать обвинения на новых процессах против других обвиняемых.

Судя по всему, очередной жертвой должен был стать Вячеслав Молотов, который с начала 30-х годов и вплоть до конца Второй мировой войны оставался вторым человеком в государстве после Сталина. Однако затем его звезда закатилась. Это произошло не в последнюю очередь из-за наличия у Вячеслава Михайловича жены-еврейки, Полины Жемчужиной. После войны Сталин исключил ее из партии, снял со всех постов и отправил в ссылку. Молотова же заставил с Полиной развестись и снял с поста министра иностранных дел. Немаловажно, что именно Молотову члены ЕАК адресовали для передачи Сталину проект создания еврейской автономии в Крыму. Своеобразным ответом на этот проект и стало убийство Михоэлса и последующий разгром ЕАК.

Но к Молотову, не исключено, на очередном политическом процессе собирались подверстать еще двух членов Политбюро — Микояна и Ворошилова. У них тоже главным грехом было наличие жен-евреек, через которых, как опасался Сталин, старые соратники могут поддаться тлетворному влиянию безродных космополитов» и великой и ужасной организации «Джойнт». Ну, а Каганович и сам был евреем, да к тому же имел брата Михаила Моисеевича Кагановича, наркома авиапромышленности, застрелившегося в 1941 году после того, как его обвинили в участии в фашистском заговоре. И именно на эту троицу и на Молотова обрушился сталинский гнев на Октябрьском пленуме ЦК 1952 года, сразу после завершения XIX съезда партии, последнего при жизни Иосифа Виссарионовича.

Он заявил: «Мы освободили от обязанностей министров Молотова, Кагановича, Ворошилова и других и заменили их новыми работниками. Почему? На каком основании? Работа министра — это мужицкая работа. Она требует больших сил, конкретных знаний и здоровья. Вот почему мы освободили некоторых заслуженных товарищей от занимаемых постов и назначили на их место новых, более квалифицированных, инициативных работников. Они молодые люди, полны сил и энергии... Нельзя не коснуться неправильного поведения некоторых видных политических деятелей, если мы говорим о единстве в наших делах. Я имею в виду товарищей Молотова и Микояна.

Молотов — преданный нашему делу человек. Позови, и, не сомневаюсь, он, не колеблясь, отдаст жизнь за партию. Но нельзя пройти мимо его недостойных поступков. Товарищ Молотов, наш министр иностранных дел, находясь под «шартрезом» на дипломатическом приеме, дал согласие английскому послу издавать в нашей стране буржуазные газеты и журналы. Почему? На каком основании потребовалось давать такое согласие? Разве не ясно, что буржуазия — наш классовый враг и распространять буржуазную печать среди советских людей — это, кроме вреда, ничего не принесет. Такой неверный шаг, если его допустить, будет оказывать вредное, отрицательное влияние на умы и мировоззрение советских людей, приведет к ослаблению нашей, коммунистической идеологии и усилению идеологии буржуазной. Это первая политическая ошибка товарища Молотова.

А чего стоит предложение товарища Молотова передать Крым евреям? Это — грубая ошибка товарища Молотова. Для чего это ему потребовалось? Как это можно допустить? На каком основании товарищ Молотов высказал такое предложение? У нас есть Еврейская автономия — Биробиджан. Разве этого недостаточно? Пусть развивается эта республика. А товарищу Молотову не следует быть адвокатом незаконных еврейских претензий на наш Советский Крым. Это — вторая политическая ошибка товарища Молотова. Товарищ Молотов неправильно ведет себя как член Политбюро. И мы категорически отклонили его надуманные предложения.

Товарищ Молотов так сильно уважает свою супругу, что не успеем мы принять решение Политбюро по тому или иному важному политическому вопросу, как это быстро становится известным товарищу Жемчужиной. Получается, будто какая-то невидимая нить соединяет Политбюро с супругой Молотова, Жемчужиной, и ее друзьями. А ее окружают друзья, которым нельзя доверять. Ясно, что такое поведение члена Политбюро недопустимо.

Теперь о товарище Микояне. Он, видите ли, возражает против повышения сельхозналога на крестьян. Кто он, наш Анастас Микоян? Что ему тут не ясно?

Мужик — наш должник. С крестьянами у нас крепкий союз. Мы закрепили за колхозами навечно землю. Они должны отдавать положенный долг государству. Поэтому нельзя согласиться с позицией товарища Микояна.

А.И. Микоян на трибуне оправдывается, ссылаясь на некоторые экономические расчеты.

Сталин (прерывая Микояна): «Вот Микоян — новоявленный Фрумкин. Видите, он путается сам и хочет запутать нас в этом ясном, принципиальном вопросе».

В.М. Молотов на трибуне признает свои ошибки, оправдывается и заверяет, что он был и остается верным учеником Сталина.

Сталин (прерывая Молотова): Чепуха! Нет у меня никаких учеников. Все мы ученики великого Ленина».

А в заключение Сталин попросил Пленум освободить его от обязанностей Генерального секретаря ЦК КПСС, мотивируя это так: «Я уже стар. Бумаг не читаю. Изберите себе другого секретаря».

Наверное, все участники Пленума смотрели первую серию фильма Сергея Эйзенштейна «Иван Грозный». И потому прекрасно понимали, какую опасность таит для них царская болезнь. Присутствовавший на Пленуме Константин Симонов вспоминал: «Сталин, стоя на трибуне и глядя в зал, заговорил о своей старости и о том, что не в состоянии исполнять все те обязанности, которые ему поручены. Он может продолжать нести свои обязанности Председателя Совета Министров, может исполнять свои обязанности, ведя, как и прежде, заседания Политбюро, но он больше не в состоянии в качестве Генерального секретаря вести еще и заседания Секретариата ЦК. Поэтому от этой своей последней должности он просит его освободить, уважить его просьбу...

Сталин, говоря эти слова, смотрел на зал, а сзади него сидело Политбюро и стоял за столом Маленков, который, пока Сталин говорил, вел заседание. И на лице Маленкова я увидел ужасное выражение — не то чтоб испуга, нет, не испуга, — а выражение, которое может быть у человека, яснее всех других... осознавшего ту смертельную опасность, которая нависла у всех над головами и которую еще не осознали другие: нельзя соглашаться на эту просьбу товарища Сталина, нельзя соглашаться, чтобы он сложил с себя вот это одно, последнее из трех своих полномочий, нельзя.

Лицо Маленкова, его жесты, его выразительно воздетые руки были прямой мольбой ко всем присутствующим немедленно и решительно отказать Сталину в его просьбе. И тогда, заглушая раздавшиеся уже из-за спины Сталина слова: «Нет, просим остаться!»... зал загудел словами: «Нет! Нельзя! Просим остаться! Просим взять свою просьбу обратно!»... Зал что-то понял и, может быть, в большинстве понял раньше, чем я».

Разумеется, только на такой исход Сталин и рассчитывал, иначе пришлось бы расстрелять весь состав Пленума. Хотя, наверное, в тот момент Иосиф Виссарионович чувствовал себя уже очень неважно.

На XIX съезде Политбюро было преобразовано в Президиум ЦК, состав которого был значительно расширен. Само по себе это было признаком грозным. Наряду со старыми членами Политбюро в нем оказались и их молодые потенциальные сменщики — верный признак того, что места, занимаемые «стариками», скоро освободятся. А каким образом освобождаются места в высшем партийном руководстве, и старые, и новые члены Политбюро хорошо усвоили еще в 30-е годы. Октябрьский Пленум избрал для оперативного руководства Бюро Президиума ЦК в составе: Л. П. Берия, Н. А. Булганин, К. Е. Ворошилов, Л. М. Каганович, Г. М. Маленков, М. Г. Первухин, М.3. Сабуров, И. В. Сталин, Н. С. Хрущев. Казалось бы, налицо полное торжество партийной демократии. В состав высшего партийного органа вновь вошли двое из четырех руководителей, подвергнутых Сталиным жесткой и обидной критике. Однако, кроме девяти членов Бюро, Сталин выделил еще и узкую руководящую пятерку, куда, кроме него самого, вошли только Берия, Булганин, Маленков и Хрущев. Таким образом, для мнимого заговора, с точки зрения пропаганды, картина складывалась почти идеальная. Враги проникли в самую верхушку партии, и только бдительность товарища Сталина помогла их вовремя разоблачить.

13 января 1953 года «Правда» сообщила об аресте «группы врачей-вредителей». После этого по всей стране прошла массированная кампания против «подлых шпионов и убийц в белых халатах», с явным антисемитским уклоном. Массовый психоз дошел до того, что люди боялись обращаться к врачам, особенно если врачи были евреями. Хотя среди арестованных врачей, так или иначе имевших отношение к Лечебно-санитарному управлению Кремля и пользовавших высших лиц государства, было немало чистокровных русских, вроде бывшего начальника Лечсанупра П.И. Егорова, лечащего врача Сталина В.Н. Виноградова, однако в пропаганде упор был сделан на лиц с еврейскими фамилиями, которых среди арестованных было большинство. Процесс «врачей-вредителей» Сталин собирался сделать стержнем масштабной антиеврейской кампании, превратить в политический процесс по образцу процессов 30-х годов, с привлечением к суду членов Президиума ЦК.

Уже в январе 1953 года П.С. Жемчужину доставили на Лубянку из Кустанайской области, где она находилась в ссылке. Судя по ряду признаков, готовился очередной процесс по обвинению в «еврейском буржуазном национализме» и шпионаже, к которому собирались привязать и «дело врачей», и жену Молотова, и самого Молотова, а также Микояна, Ворошилова и Кагановича. Главным обвинением, помимо потворства «еврейскому буржуазному национализму» и попытки отдать евреям Крым, должен был стать умысел на теракт против Сталина и других руководителей партии и правительства с помощью «врачей-вредителей», уже залечивших насмерть товарища Жданова.

Кстати, Жданова они действительно залечили, не диагностировав ему инфаркт, как признал Виноградов в письме Берии уже после смерти Сталина. Но здесь сказался не злой умысел, а низкий уровень «паркетной» кремлевской медицины. Сталин, однако, мог опасаться, что кто-то из потенциальных преемников может войти в сговор с кремлевскими медиками, чтобы ускорить его кончину, и предпочел поменять их, да еще с пользой для дела, выведя проштрафившихся врачей на политический процесс. И только смерть Генералиссимуса остановила подготовку процесса.

Судя по всему, Сталин видел в качестве своих преемников дуумвират Маленкова и Хрущева. В октябре 1952 года, после XIX съезда партии, Хрущев вошел в состав «руководящей пятерки» Президиума ЦК вместе со Сталиным, Маленковым, Берией и Булганиным. Фактически Сталин постепенно отдавал под контроль Хрущева партийный аппарат, в том числе и важнейшую при любой борьбе за власть Московскую парторганизацию. Бросается в глаза, что в составе «пятерки» оказался также близкий к Хрущеву в тот момент Булганин, что давало Хрущеву существенный перевес, если бы после смерти Сталина «пятерка» превратилась в «четверку», особенно с учетом того, что Булганин непосредственно курировал военное и военно-морское министерства. Берия же в свою очередь считался близким к Маленкову и мог бы курировать органы госбезопасности. Кроме того, Иосиф Виссарионович, несомненно, учитывал, что из всех руководителей только Никита Сергеевич обладал ораторским даром и определенной харизмой, хотя и говорил не всегда грамотным языком.

В 1924 году, когда развернулась борьба за власть после смерти Ленина, отсутствие ораторских данных Сталину с лихвой заменил контроль над партаппаратом. В сталинское же время ни один из возможных приемников, включая Хрущева, не обладал той степенью контроля над партийными структурами, какой был у самого Сталина в 1924 году. Поэтому ораторские качества для убеждения партийцев среднего звена сталинскому наследнику могли все же понадобиться.

И, конечно же, Сталин имел в виду, что из четырех высших руководителей Никита Сергеевич был самым кровавым, превосходя по числу жертв даже профессионального чекиста Берию. И надеялся, что Никита Сергеевич никогда не посмеет осудить дорогого вождя и учителя за террор. И рассчитывал ему и Маленкову передать страну. Он надеялся, что волевой и харизматичный, но не обремененный образованием Хрущев будет хорошо дополнять слабовольного и лишенного харизмы аппаратчика и достаточно образованного технократа Маленкова.

Но тут Генералиссимус ошибся. Хрущев и сталинский культ, и сталинские преступления благополучно развенчал, не забыв создать свой собственный культ, но зато начисто забыв о собственных преступлениях. А вскоре и Маленкова съел. Правда, через семь лет его самого благополучно съел Леонид Брежнев, впервые избранный в Президиум ЦК как раз на Октябрьском пленуме 1952 года. Но это уже совсем другая история…

Часто задаются вопросом: если бы Сталин прожил еще год-два, не последовала ли бы за процессом «врачей-вредителей» массовая депортация евреев куда-нибудь в Сибирь, и не была ли вся эта затея подготовкой к Третьей мировой войне? Думается, в депортации евреев у Сталина просто не было нужды. Затея эта была крайне дорогостоящей и вряд ли осуществимой, учитывая дисперсное расселение советских евреев. Он собирался лишь почистить от них высшую партийно-хозяйственную номенклатуру, армию, органы госбезопасности.

И насчет возможности новой мировой войны есть большие сомнения. К началу 1953 года в войне в Корее обозначился позиционный тупик. Миллионы китайских добровольцев не смогли завалить американцев трупами. И тем более этого не сделала бы Красная Армия, чьи ресурсы после кровопролитной Второй мировой были на порядок меньше, чем у китайской армии. А вот возможность ядерного и термоядерного шантажа Европы со стороны Сталина исключить нельзя, особенно после того, как в 1953 году у него появилось бы готовое к бою термоядерное оружие.

—

Борис Соколов, опубликовано в газете День