Как политический террор разрушает экономику

Вопреки распространенному представлению, само по себе авторитарное правление — и сопутствующие ему политический террор и коррупция — в краткосрочной перспективе обходятся экономике не так уж дорого. Но их долгосрочные последствия могут оказаться чудовищными.

Почему ядерная бомба американское, а не немецкое изобретение?

Проблему политического террора и подавления инакомыслия, которые в той или иной форме сопутствуют любому авторитарному правлению, исследователи чаще всего рассматривают с социальной точки зрения. Но для экономики эффект сильной руки может принять самые неожиданные формы.

Профессор Юрий Аммосов в одной из своих публикаций задал вопрос в жанре «альтернативной истории»: что, если бы Третий рейх в годы Второй мировой войны смог бы установить ядерные боеголовки на ракеты, созданные великим инженером Вернером фон Брауном?

В действительности история боевого применения ракет «Фау» оказалась не очень впечатляющей. Но с точки зрения технологии это было колоссальное достижение. Достаточно сказать, что в октябре 1942 года впервые в истории ракета фон Брауна достигла границы открытого космоса на стокилометровой высоте.

А возможности сделать бомбу у немцев были: в начале 1930 годов ХХ века немецкая школа физики была самой передовой в мире, да и Вернер Гейзенберг в самом конце войны все-таки построил ядерный реактор. Но Германию подвел «недостаток человеческого капитала».

Уничтожение евреев как основы государственной политики заставило покинуть рейх многих выдающихся ученых.

А в июле 1938 года противники нацистского режима помогли бежать из Германии физику Луизе Майтнер. Уже через полгода гениальный ученый Майтнер открыла деление ядер урана и доказала, что избыток массы ядра при этом превращается в энергию. Это был теоретический фундамент для создания атомной бомбы.

История героического спасения Луизы Майтнер могла бы стать сюжетом захватывающего триллера. Но последствия ее побега для судеб человечества были грандиозны.

Как писал Аммосов, никто из ученых — современников Майтнер — не разобрался в результатах опытов по облучению урана медленными нейтронами (в том числе и сами авторы опыта немецкие физики Отто Хан и Фриц Штрассман). Так что, если бы не открытие Майтнер, овладение ядерной энергией могло быть отложено минимум на несколько лет. 

Но, главное, те, кто «сделал ракеты», и те, кто «сделал бомбу», оказались по разные стороны фронтов Второй мировой войны. А ведь откажись гитлеровцы от политики антисемитизма — германские физики и ракетчики вполне могли бы дать в руки фюреру «ядерный меч».

Что сломалось в Аргентине

Но это все-таки военное дело, скажете вы. А как политический террор повлияет на экономику невоюющей страны? Тут есть хрестоматийный пример — Аргентина.

После Второй мировой войны это была преуспевающая страна первого мира, в Западном полушарии уступавшая разве что США.

В то время «подушевой ВВП» Аргентины составлял 50% от североамериканского и 75% от шведского.

Чтобы было проще сравнить: сегодня 50% от американского уровня подушевого ВВП — это Италия. А в 1950 году Италия по уровню подушевого ВВП уступала Аргентине в полтора раза. 

По итогам 2020 года подушевой ВВП Аргентины, по прогнозам Всемирного валютного фонда, окажется в три раза меньше итальянского, в пять раз ниже шведского и в шесть раз ниже американского.

И дело здесь не в карантинах. Примерно так же аргентинская экономика соотносилась с другими и до эпидемической вспышки.

Страна первого мира за 70 лет скатилась во второй мир и продолжает свой путь вниз, в компанию к африканским «сырьевым сверхдержавам». Вернее, Аргентина топчется на месте, а вот первый мир идет вперед.

Как так получилось?

Ведь у Аргентины масса возможностей для экономического лидерства. Это и выход к открытому океану, и никакого враждебного окружения, и запасы ресурсов… Да, экономика Аргентины и сейчас «хоть куда» — общий объем ВВП позволяет ей претендовать на место «в первой двадцатке» мировой экономики.

Но благосостояние жителей страны определяется не тем, сколько они производят «в целом», а сколько «достается каждому». А с этим у Аргентины неважно — ее подушевой ВВП уступает, например, российскому процентов на пятнадцать.

И промышленность у Аргентины есть, и «импортозамещением» Аргентина занималась, и «продовольственную безопасность» себе обеспечила. И ничего не сработало. 

При этом аргентинские власти — что при каудильо Пероне, что при его преемниках — валили деньги в аргентинскую промышленность не считая.

Тут были и запреты на импорт, и государственные заказы, и инвестиции, и ограничения зарплаты — все, чтобы аргентинские промышленные олигархи, догнали и перегнали весь мир.

И было время — в 60-е годы ХХ века, — когда аргентинская экономика вполне себе росла. 

Президент Аргентины Хуан Перон с супругой Евой, 1950 год.

А потом все посыпалось. Не помогли ни самые современные станки, ни репрессии против противников режима, требовавших повышения зарплат и обуздания коррупции.

Что-то сломалось.

Объяснение — что именно «сломалось», причем не только в Аргентине, а во всех странах, где делали ставку на «железо», на «физический капитал», на «реальное производство» в противовес всем этим «услугам», — помог найти израильский профессор Гур Офер, автор знаменитой статьи «Советский экономический рост 1928–1985». 

Гур Офер обратил внимание на примечательную статистику: в 1960–70-е годы СССР честно тратил нефтедоллары на станки и машины — «физический капитал». Эти инвестиции увеличивались на 7–8% в год! А вот темпы роста советской промышленности составляли 2%, темпы роста экономики — 1%. То есть техники у вас много, а толку от нее мало.

Что здесь не так?

Все так, говорит российский экономист Константин Сонин.

За счет «физического капитала» страна может расти только до определенного момента: дальше за счет увеличения физического капитала расти невозможно, нужно развитие человеческого капитала.

Но экономика, в которой растет человеческий капитал, может расти и тогда, когда физический капитал находится «на пределе». «Принципиальное различие человеческого и физического капитала в том, что экономический рост за счет физического капитала ограничен, а за счет человеческого — нет», объясняет профессор Сонин. 

А разве что-то не так в СССР было с «человеческим капиталом»?

А как же «лучшее в мире школьное образование», «хоккейная коробка в каждом дворе», журнал «Ералаш» и лагерь «Артек»? Если уж кто и вкладывался в человеческий капитал, так это Советский Союз, разве нет? 

Полицейские и профессионалы

Мало просто «вкладываться» в человеческий капитал, нужно сделать так, чтобы эти вложения — в виде книжек, игрушек и образовательных программ — были востребованы не только «девчонками и мальчишками», но и «их родителями».

Причем востребованы активно и постоянно. А здесь мы вступаем на зыбкую почву человеческих мотиваций, которыми авторитарный режим управляет не в пользу экономического роста. 

Яркое объяснение мотивации к формированию человеческого капитала при авторитарной власти предложил профессор Милан Сволик, автор книги «Политика авторитарного правления».

В качестве примера он выбрал как раз Аргентину, предложив рассмотреть ситуацию «выбора профессии», в которой оказался молодой житель Буэнос-Айреса во времена военной хунты. 

Карьерных трека у такого человека по большому счету всего два. 

Он может получить образование, позволяющее ему жить своим трудом (неважно каким — хоть слесарем, хоть стоматологом).

Здесь есть свои риски: нет гарантированного заработка. Но зато нет зависимости от политики режима — будь у власти хоть каудильо, хоть народный совет, но кто-то должен чинить краны или вставлять зубы.

Такой профессионал имеет мотивацию к инвестициям в свой человеческий капитал — это пригодится ему при любом начальстве.

Но вместо «профессиональной карьеры» наш условный аргентинец может выбрать «полицейскую карьеру» и записаться в отряды вооруженных наемников власти — на таких тоже немалый спрос.

Плюсов здесь много: гарантированный доход, карьера, а также личная безопасность.

Правда, в обмен на лояльность режим потребует от «полицая» соучастия в своих преступлениях. Может быть, в мелких, а может быть, в значительных — в убийствах и пытках.

Поэтому инвестиции в «полицейскую карьеру» при авторитарном режиме профессор Сволик называет «нетрансферабельными» — они могут оправдаться только при сохранении режима. Сменись власть — и «полицаю» придется отвечать за содеянное.,

«Сделать правильную оценку рисков в подобном положении совсем непросто.

Если режим находится на пике своего могущества, создается впечатление, что подавляющее большинство его слуг просто проецируют сегодняшнюю ситуацию на будущее, полагая, что им ничто не угрожает», — комментирует сложившуюся ситуацию российский экономист Иван Любимов.

Почему такой выбор плох для экономического развития? Потому что чем больше людей выбирают (в той или иной форме) «полицейскую карьеру», тем больше сокращается рынок «профессиональной карьеры». 

Чем меньше спрос на «профессионалов» — тем меньше мотиваций для инвестиций в образование и высокие технологии. 

Люди прекрасно отдают себе отчет, что нет смысла тратить время, силы и средства на «образование», когда те же самые блага можно с меньшими затратами времени и сил получить просто в нужном месте и в нужное время, присягнув начальству. 

Чем больше спрос на «полицейских» и «охранителей», тем меньше спрос на «профессионалов» и «инноваторов».

Точка невозврата

Особенно плохо здесь то, что последствия выбора между «профессионалами» и «полицаями» становятся заметны не сразу. 

В исследовании Всемирного банка Returns to Education in the Russian Federation приводятся примечательные данные о том, имеет ли смысл россиянам инвестировать в «человеческий капитал»?

Return to education — отдача от образования или доходность инвестиций в образование.

Это зависимость между количеством лет обучения и заработком: показатель «индивидуальной отдачи» означает рост заработка за каждый дополнительный год образования, «социальная отдача» измеряется как прирост национального дохода за каждый год увеличения средней продолжительности обучения.

Так вот, в 90-е годы ХХ века т.н. личная отдача от образования в России резко возросла. Чем более образован был человек, тем на большую зарплату он претендовал. 

Все разговоры «заводы встали, доктора наук пошли в челноки» — не подтверждаются статистикой. Если настоящие «доктора наук» и пошли «в челноки», то это были какие-то очень хорошо оплачиваемые «челноки».

В целом же действовала четкая зависимость: больше знаний — больше денег. 

К началу нулевых return to education в РФ достиг пика — 9%. Нормальный мировой уровень. Причем для женщин этот показатель был даже выше: девушка «с образованием» зарабатывала заметно больше, чем без него.

Короче, «знание — сила».

Но потом, в 2002–2004 годах, что-то «сломалось», и «отдача от образования» начала устойчиво снижаться. И сейчас в два раза уступает среднемировой. Все поняли, что «сила» не в «знании», а в чем-то другом. 

В российском исследовании «Социально-экономическое и гендерное неравенство при выборе образовательной траектории после окончания 9-го класса средней школы», опубликованном в журнале «Вопросы образования» еще в 2016 году, говорится следуюющее: «…в последнее время в России распространился миф о всеобщем высшем образовании: якобы большинство молодых людей и девушек поступают в высшие учебные заведения.

Однако, согласно данным переписи населения 2010 г., в когорте 1981–1985 годов рождения лишь 37% людей получили высшее образование (правда, в Москве этот показатель выше — 57%).

Акцент в дискуссиях об образовательной политике в России исключительно на высшем образовании едва ли обоснован... В 2013 г. лишь 57% учеников, окончивших 9-й класс, продолжили свое обучение в 10-м, и этот показатель неуклонно снижается с середины 2000 годов».

Опять рубеж — середина нулевых. Людям по большому счету все было понятно уже тогда.

Отсюда и замедление роста производительности, и преобладание на российском рынке труда «элементарных профессий», и отток самых квалифицированных и конкурентоспособных кадров.

Для серьезного развития человеческого капитала нет рынка, нет спроса. Авторитаризм тормозит экономику страны «вдолгую», потому что деформирует систему стимулов для инвестиций в человеческий капитал.

Поэтому экономики стран с такими режимами никак не могут пробить потолок «среднего дохода», несмотря на все усилия начальства — инвестиций нет, потому что «нет людей с нужными компетенциями», а «людей нет», потому что люди не видят смысла в получении таких компетенций — просто они зарабатывают на жизнь иначе и прикладывают усилия в другом направлении.

Все эти сокрушения «ах, нет профессионалов» бессмысленны: сегодня мы пожинаем то, что было посеяно в середине нулевых, когда и были окончательно приняты ключевые политические решения, определившие сегодняшний экономический и социальный облик страны.

P.S.

Могут возразить, приведя примеры экономически успешных, но авторитарных стран вроде Сингапура при Ли Куан Ю или Руанды, в которой уже 20 лет правит Пол Кагаме, совсем не «демократ».

Знатоки могут вспомнить еще и Республику Гану во времена «председателя Революционного совета вооруженных сил» Джерри Роллингса. Придя к власти с автоматом в руках, лейтенант Роллингс начал экономические реформы с расстрела прежних хозяев Ганы.

Но всех этих действительно авторитарных правителей объединяет одна нестандартная для диктаторов характеристика. Это огромные инвестиции в образование в своей стране.

При Кагаме в Руанде процент детей, посещающих школу, стал выше, чем где бы то ни было в Африке. Роллингс, было дело, тратил на школы и больницы треть государственного бюджета Ганы.

Ну а Ли Куан Ю в Сингапуре сделал из образования настоящий культ. Но это исключения из правила. Как еще в XVII веке говорил кардинал Ришелье: «Лучшие солдаты королевства воспитываются в грубостях невежества, а не в изяществах науки».