Аспирантура, часть 9

 Часть 9.

Название моей повести вовсе не предполагает подробного описания процесса обучения — скучного и неинтересного для любого читателя, даже если он сам прошёл через муки написания научного трактата.

Главное в любом повествовании — это окружающие тебя люди, которые остались в памяти, каждый со своим привычками, особенностями в поведении и внешнем облике.

Изобразить человека по происшествии нескольких десятков лет - задача трудная, иногда совсем невыполнимая, но, надеясь успешно распечатать залепленные воском соты памяти, всё-таки попытаюсь это сделать добросовестно и с долей качества.

У разных писателей способы обрисовки литературного героя имеют одно общее — это поступки и образ жизни человека. Но этого мало. В плане общей значимости изображённого индивида большое место занимает описание внешности. У Л.Н. Толстого, например, немаловажную роль играет деталь — в лице или в облике в целом. Одну из любимых своих героинь - Марью Болконскую, сестру Андрея Болконского, великий романист наделил прекрасными большими глазами: «...глаза княжны, большие, глубокие и лучистые (как будто лучи тёплого света иногда снопами выходили из них), были так хороши, что очень часто, несмотря на некрасивость всего лица, глаза эти делались привлекательнее красоты».

И вот эта деталь — глаза — проходит красной нитью через весь образ княжны Марьи, и рядом с удачно выбранными различными определениями она делает портрет героини незабываемым и ярким. И всё отрицательное в образе: некрасивое лицо, тяжёлая походка, неграциозность движений — всё стирается и забывается, кроме прекрасных лучистых глаз.

Сергей Бондарчук, тщательно подбирая актрис для исполнения роли Марьи Болконской в фильме «Война и мир», всё же нашёл самый удачный вариант для реализации толстовского образа — это Антонина Шуранова, актриса с довольно крупными чертами лица, но с такими запоминающимися огромными голубыми глазами.

У нашего знаменитого современника — Василия Шукшина, другой, не менее интересный, чем деталь во внешнем облике, способ изображения героя - через особенность речи, через реплики, занимающими в повествовании чуть ли не половину текста.

А вот у Чингиза Айтматова яркий образ любимой девушки возник в самом начале, в заголовке рассказа - «Тополёк мой в красной косынке».

Пусть читатель простит мне долгое лирическое отступление от темы разговора, но мне показалось интересным вспомнить, как известные писатели достигали незабываемой образности в своих произведениях.

Я в этой части попытаюсь создать образ человека необычного, умного, но с некоторыми особенностями в поведении.

При редких встречах мы с сыном вспоминаем былое в нашей нелёгкой жизни во время моей учёбы в Ростове.

Несмотря на скудную аспирантскую стипендию, мы редко, но всё-таки бывали в ростовском драматическом театре. И при разговоре о нём обязательно всплывает в памяти заядлый театрал — Евгений Алексеевич Хлопцев, мой коллега по работе в Армавирском пединституте. Он в это время пребывал в Ростове в качестве слушателя четырёхмесячного ФПК (факультет повышения квалификации), в группе иностранных языков. Случись у него встреча с тогда ещё здравствующим Василием Шукшиным, он наверняка бы стал героем его юмористического рассказа, в общем-то незлобивый, в чём-то оригинальный человек с эдакой чудинкой.

Так сложилось в обществе, что о человеке судят в первую очередь по внешности, о внутренней же сути узнаЮт потом, при близком общении. Но первое впечатление настолько сильно, что оно, как грязь, прилипает к чистому белью, и в суждении о ком-то мы непрочь вначале снисходительно улыбнуться, если не хихикнуть, а потом уж в уступительной форме выразим мысль о достоинствах предмета разговора. Это как раз тот случай, когда внешность — одежда, движения, походка — не обычные, а с долей чудинки.

Но давайте представим себе ситуацию наоборот. Ах, как она прекрасно выглядит: платье сидит на ней как влитое, всё подобрано по цвету и тону, походка королевы с высоко поднятой головой. Однако в процессе работы выясняется недалёкость, а то и просто наплевательское отношение к своему делу этой самой королевы. Всё!  Внешние атрибуты для нас просто стираются, как в густом лондонском тумане, и остаётся впечатление сути человека.
Величие человека — в его способности мыслить и дело делать.
Евгений Алексеевич в совершенстве владел двумя языками — немецким и английским. Женат никогда не был, жил с мамой, и где-то в Средней полосе России обитала его сестра, кажется, старшая, куда он в летний отпуск ездил ежегодно с заготовленными на свой вкус подарками.
Внешность его сразу бросалась в глаза: затёртая, чуть ли не кирзовая сумочка в согнутых руках, расположенных на уровне груди, придавленные, вроде как напомаженные волнистые волосы, которые он нежно и часто прижимал своей женской, не знающей физического труда ручкой, быстрая походка мелким шагом — и постоянная готовность говорить, говорить, говорить.

Поэтому и получил он прозвище Колокольчик, незлобное, с уменьшительно-ласкательным суффиксом, отражающим его суть.

Человек, совершенно далёкий от чувства коллективизма, он с трудом переносил проживание в комнате на четырёх человек. Вдали от семьи и обязывающей работы командированные мужчины не прочь были расслабиться: выпивали, спорили, часто приглашали женщин-эфпэкашниц — и всё это не выходя за пределы определённых норм поведения, преподаватели всё-таки! Евгений Алексеевич был далёк от таких развлечений и старался после занятий зарулить на какое-нибудь культурное мероприятие, но больше всего обожал театр.
Театральные постановки, как правило, заканчивались поздно, да ещё пока доберёшься до общежития на сокращённом к ночи транспорте, так что наш герой вначале стучал в закрытую дверь проходной общежития, разбудив недовольную вахтёршу, а потом — к нам в комнату, если сквозь неплотно прилегающую дверь просматривался свет настольной лампы. Тихонько приоткрывая дверь, прижав палец ко рту, давала понять, что ребёнок мой спит, но одна нога ночного гостя уже ткнулась в мой носок, и - куда деваться? — надо посторониться и дать место для второй. А пройти с ходу было некуда: посередине комнаты стояла раскладушка, на которой спал Серёжа.
- Шурочка, мне только стакан чаю, мои коллеги все спят, их разбудишь — горя не оберёшься, а у тебя, знаю, тихо и спокойно.

Только неспокойно было моему сыну, которого, чтобы подойти к столу, надо было, сонного, перенести на мою кровать.
- Я вот вам беляшиков принёс, - и вытаскивал из своей легендарной сумочки в промасленной газете твёрдые, наверное, позавчерашние мучные изделия.
Тут же переключался на разговор на достоинства и недостатки театральной постановки, на игру актёров и т. д. и т. п. Причём умудрялся разговаривать и есть и даже когда поглощал чай. Как ему удавалось совмещать еду с непрерывной болтовнёй — до сих пор удивляюсь. Услышав нервное ворочанье сына в постели, я снова прикладывала палец к губам, кивала головой, соглашаясь со всем сказанным, и, притворно зевнув, показывала на часы, мол, поздно, пора спать.

В следующие дни история позднего визита повторялась, и однажды сын мой, не выдержав бесконечного театрального анализа, вскочил на кровати и заорал: «Я спать хочу!» А после быстрой ретировки гостя подбежал к двери, плюнул и выдал подслушанную фразу: «Хат такой, речевым поносом страдает!».

На другой день, после школы, пробовала провести с ребёнком воспитательную беседу, дескать, Евгений Алексеевич - человек одинокий, поговорить ему особо не с кем, и надо понять его и простить поздние визиты. Молчит. Чувствую, что я его ни в чём не убедила.
Зато всё понял Евгений Алексеевич и стал заходить только днём, но с одной и той же просьбой: «Шурочка, можно я у тебя оставлю вот этот свёрточек, в нашем общем шкафу всё навалом набросано.»
- Можно, конечно, кладите на верхнюю полку, она наполовину пустая.
Вскоре эта половина была забита до отказа, а он всё нёс и нёс, всякий раз извиняясь и обещая забрать дня через три-четыре.

Как выяснилось позже, в небольших свёртках, скатанных в трубочку и завязанных посередине ниткой или шпагатом, скрывались куски мерного шёлкового лОскута, т.е. остатки ткани, которые шли в продажу по весьма сниженной цене. Мужику надо было умудриться в огромном городе найти такой магазин и воспользоваться выгодной ценой; как говорится, и дёшево, и сердито.
При отъезде любитель одаривать женщин скользящим расписным материалом преподнёс и мне на память свёрток в благодарность за сохранность имущества. До сих пор фартушек с розовыми лилиями на тёмно-синем поле красуется на моём животе, когда я вожусь с тестом.
Примерно через месяц он решился-таки отъехать в Армавир и отвезти всё, что накопилось не только на верхней полке, но и в двух выдвижных ящиках. Для этого ему понадобился вместительный клетчатый баул, с какими торговки приезжают на рынок со всяким барахлом.
- Шурочка, ты проводи меня до проходной и там, чтоб слышала вахтёрша, громко скажи: «Возвращайтесь скорее, Евгений Алексеевич, мы вас ждём».
- А... зачем мне так надо говорить? - удивилась я.
- Ну, чтоб не подумали, что я кого-то обворовал.
Да уж ладно, подумалось, скажу, ведь у каждого человека свои тараканы в голове.

При всех своих странностях Евгений Алексеевич был отличным преподавателем на кафедре иняза; занимаясь репетиторством, успешно готовил выпускников школ для поступления в вузы. Переступив порог дома или квартиры (к себе он никогда никого не приглашал), сразу же начинал говорить на иностранном, тем самым обучая учеников разговорной речи. Его можно было встретить в любой части нашего города, осенью и даже зимой в расстёгнутом пальто с развевающимися полами, в одной руке его потёрханная сумочка, прижатая к груди, а другой он то и дело придавливает свои напомаженные волнистые волосы. Летом — в неизменной жилетке поверх рубахи в клеточку, в устаревших, но начищенных до блеска тупорылых туфлях.

Таков был наш Колокольчик, и таким мы его запомнили.