«Доброволец» в Аушвиц

Мало найдется книг, которые меня так захватили, так разъярили и так долго не выходили у меня из головы, как «Доброволец». Порой что‑то заставляло меня отложить книгу. А порой, когда я читал ее, часы пролетали, казалось, вмиг. Я говорил себе, что мне невмоготу ее дочитывать — черт с ней, с рецензией! — и тем не менее торопился добраться до конца. Дела Витольда Пилецкого и прекрасный рассказ Джека Фейрвезера о них непременно вызывали уйму сильных эмоций.

Вначале — драматичный пролог. В 38 лет Пилецкий, ротмистр польской армии, выжил (побывав на грани смерти), когда немцы напали на его страну, и в 1939 году стал участником подпольного движения сопротивления в оккупированной Варшаве. Летом 1940 года начали поступать сообщения о концентрационном лагере в армейских казармах вблизи деревни Освенцим, в 50 километрах западнее Кракова, — туда нацисты отправляли поляков, которых считали врагами государства. Рассказывали, что заключенные умирают, и подполью понадобился доброволец, чтобы, как пишет Фейрвезер, «внедриться в лагерь, добыть разведывательные данные, а по возможности создать ячейку движения сопротивления и организовать побег».

Пилецкий знал, что это задание, по всей вероятности, равносильно смертному приговору, но, хотя он был женат и имел двоих маленьких детей, поставил интересы страны выше интересов семьи и сумел устроить, чтобы его арестовали в ходе проводимой СС облавы. В сентябре 1940 года Пилецкий, обозначенный в документах как «заключенный 4859», вошел в жестокий новый мир — Аушвиц.

Тем, кто уже читал о Холокосте, покажется знакомым тот дантовский ад, где оказался Пилецкий. Но знание фактов не ослабляет того потрясения, которое испытываешь от жестокости, описанной Фейрвезером: этот бывший военный корреспондент «Вашингтон пост» опирается на подробные донесения (и послевоенные мемуары) самого Пилецкого о пережитом, а также на целый ряд архивных ресурсов, по преимуществу на польском языке.

В первые часы пребывания Пилецкого в лагере охранники‑эсэсовцы расстреляли колонну мужчин, когда те вышли из прибывшего эшелона. У другого заключенного спросили, кто он по профессии. Когда тот ответил: «Судья», немец‑капо стал бить его дубинкой, пока он не перестал шевелиться. Пилецкий получил беспощадный удар в челюсть, чуть не выбивший два коренных зуба. Он оказался в числе тех, кому еще посчастливилось. Страшнее всего избивали заключенных‑евреев, ну а Пилецкий евреем не был.

Новоприбывших заключенных раздели донага, побрили тупыми лезвиями и выдали им полосатые, синие с белым, робы. Их предупредили: «Даже не думайте, что кто‑нибудь хоть когда‑то выйдет отсюда живым», а затем повели — они еле передвигали ноги — в переполненные бараки и велели нашить на робы красные треугольники — мету политзаключенных. Хотя Пилецкий успел повидать войну, он никак не представлял, что человек может обращаться с другим человеком настолько жестоко. Но впереди его ждало нечто намного хуже. То был лишь ранний период Аушвица, и массовое уничтожение еще не начиналось.

Вскоре Пилецкий понял: ему сильно повезет, если он вообще проживет еще несколько недель, а уж надеяться, что он успеет создать движение сопротивления и передавать на волю донесения о том, чему он стал свидетелем, тем более не представлялось возможным. Когда он открыл свои планы одному из тех, кого первыми вовлек в движение, тот сказал: «Вы либо величайший герой, либо самый большой глупец». Как ни удивительно, Пилецкий уцелел, и его подпольная организация месяц от месяца разрасталась.

Витольд и Мария вскоре после свадьбы.

Около 1931Фото предоставлено семьей Пилецких

Когда Эли Визель попал в 1944 году в Аушвиц, ему дали совет: «Здесь нет ни отцов, ни братьев, ни друзей. Каждый живет и умирает в одиночку». За четыре года до этого Пилецкому и его подпольной сети все еще удавалось действовать на основе более широкого понимания человечности. Стараясь облегчить жизнь заключенных, они контрабандой доставляли в лагерь еду, подкупали капо, чтобы смягчить наказания, а нескольким узникам даже помогли бежать.

В конце 1940 года влиятельные родственники одного заключенного добились его освобождения, и Пилецкий уговорил его выучить наизусть свое подробное донесение об Аушвице для передачи варшавскому подполью. Наряду с подробностями многочисленных ужасов, обрушившихся на заключенных, в нем была и просьба Пилецкого: он умолял страны антигитлеровской коалиции разбомбить лагерь, чтобы положить конец этой «чудовищной пытке». Донесение и просьбу передали британскому правительству. Но вначале официальные лица усомнились в достоверности документа, а затем Чарльз Портал, командующий британскими ВВС, счел, что операция по бомбежке лагеря «отвлекла бы силы, что нежелательно, и вряд ли достигла бы своей цели». Идею отложили в долгий ящик.

Все это Фейрвезер излагает в первой трети книги, а затем показывает превращение лагеря в эпицентр Холокоста. Этот рассказ пробуждает сильный гнев и омерзение, особенно когда речь идет о мелких подробностях: шуба на мертвом теле, то, как перегретые крематории поливают водой из шлангов, гогот охранников‑эсэсовцев.

В Аушвице недели переходят в месяцы, а месяцы — в годы. Пилецкий пережил и тиф, и многочисленные селекции, когда заключенных убивали, выбирая наугад. Фейрвезер описывает, как разведчик постоянно старался расширять организацию и передавать польскому подполью письма — некоторые из них дошли до стран антигитлеровской коалиции. В особенности Пилецкий стремился, чтобы они поняли, что происходит истребление евреев, достигшее дьявольского размаха.

К концу книги не остается никаких сомнений, что Пилецкий был не глупец, а герой, а то, что он нашел в себе силы побороться с Аушвицем, сохранить веру в свою миссию и завоевать доверие сотоварищей‑заключенных, — нечто воистину необыкновенное. (Рассказ Фейрвезера о том, как в апреле 1943 года Пилецкий в конце концов бежал из лагеря, читаешь, затаив дыхание.) Донесения Пилецкого, подкрепленные рассказами других очевидцев, неопровержимо показали, каково было истинное предназначение Аушвица. Тем не менее руководители Великобритании, США и польского подполья все еще отказывались как‑либо воспрепятствовать работе лагеря, а именно разбомбить подъездные железнодорожные пути или поддержать вооруженное восстание в лагере. Такое бездействие — Фейрвезер, описывая его, выносит недвусмысленный обвинительный вердикт — вызовет негодование читателей, которым известно, что каждый день люди продолжали гибнуть там тысячами.

Возможно, книга выиграла бы, будь в ней больше высказываний самого Пилецкого из донесений вместо фраз, «профильтрованных» авторским голосом Фейрвезера. Было бы весьма кстати глубже взглянуть на воспитание и внутреннюю жизнь Пилецкого: какие сущностные черты его натуры позволяли ему со столь упорным мужеством превозмогать все препятствия? Но это лишь мелкие критические замечания.

Несколько лет назад я раздумывал, не написать ли мне об этом малоизвестном польском герое. Но после того, как я исследовал и описал охоту за Адольфом Эйхманом, еще одно обращение к теме Холокоста было выше моих сил. Я рад, что за эту работу взялся такой прекрасный писатель и неутомимый исследователь, как Фейрвезер. Эту историю давно уже следовало рассказать обстоятельно и правдиво, и Фейрвезер справился с задачей.