Как Германия превратилась в арену уличной войны

15 января 1919 года произошло жестокое убийство двух лидеров германских марксистов – Карла Либкнехта и Розы Люксембург. Фрайкоровцы избили их прикладами, расстреляли в упор и выбросили в реку. Событие еще пару лет назад было немыслимым – в империи, объединенной прусскими руками, до этого всегда царил порядок. Но тогда улицы Германии превратились в арену не только политической, но и военной борьбы. Побеждал тот, у кого имелся самый безжалостный и умелый отряд. Как такое могло получиться?

Великое разочарование

Первая мировая стала войной, разрушившей старую Европу. Каждая великая империя Старого Света падала в бездну по-своему. Кто-то разваливался от старости, кто-то активно воевал сам с собой, кто-то еще оставался жив, но подрывал физические и моральные силы, чтобы не выстоять уже в следующем раунде великой борьбы. А кто-то был слишком молод, чтобы умереть от одряхления, и слишком зол на все происходящее, чтобы просто успокоиться. Это как раз была Германия.

Изматывающие окопные бои Первой мировой приводили в ужас целые народы, поднимались массовые бунты, солдаты самовольно оставляли окопы. Немцы держались долго. Мало того, судьба вколола им адреналин поражения. Ведь проигрыш Германией войны хоть и был предрешен с материальной точки зрения, но вовсе не выглядел таковым для германского народа.

Задавленная числом и промышленным производством Антанты, Германия до последних месяцев одерживала яркие победы. Обывателю казалось, что все тяготы окупятся большой победой в самом конце, но в итоге этого не произошло.

Сдача Германии, разочарование ее условиями, которые все время ухудшались (от самой сдачи до подписания Версальского договора прошло более полугода!), в итоге породили яростное желание отомстить. Захлестнув и левые, революционные, силы, оно определило весьма специфический характер происходивших после окончания боевых действий на внешних фронтах событий.

Ноябрьская революция, стартовавшая в 1918 году, привела к свержению кайзера и приходу к власти умеренных левых. В отличие от революции в России, она стала результатом не разочарования народа в умении власти вести войну, а разочарованием в том, что война была проиграна.

При этом новая власть тут же директивно разрешила рабочий вопрос, введя восьмичасовой рабочий день и социальные гарантии. Внешней войны в Германии больше не было, цели умеренных левых были уже достигнуты. Казалось, можно было всем бы и успокоиться, но хаос, порожденный резким свержением монархии и всеобщим разочарованием, никуда не делся и продолжал менять общество.

Фрайкоры

Внешне революционные события выглядели, как и в февральской России. Командование армии теряло авторитет, создавались солдатские Советы. Но сказывалась все та же злость из-за проигранной войны. Поэтому левые радикалы, желавшие «мира без аннексий и контрибуций», закрепиться в Советах никак не могли. Мир у солдат уже был, а пацифизм и интернационализм воспринимались как слабость, провокации и вообще подрывная работа.

Не дав спуску левым и в то же время отринув старое, «респектабельное и спокойное», командование, Советы в итоге дали дорогу тем, кто пользовался наибольшим уважением в массах фронтовиков.

Ими стали «люди дела» – храбрые, но жестокие бывшие офицеры, лично водившие свои части в атаку и рисковавшие наряду с солдатами. И разговор с врагом у них был короткий.

На роль врага же отлично подходили левые радикалы, которые обладали убийственным (для себя) сочетанием качеств – нерешительностью и теоретической радикальностью. При том, что они (как, например, Роза Люксембург) отвергали террор, считая, что крушение капитализма и радикальная пролетарская революция неизбежны в любом случае, были достаточно раздражающими как для правых, так и для патриотически настроенных масс. Просто тем, что хотели радикально менять общество, и тем, что во время войны декларировали подрывные и пацифистские идеи.

Массы левые радикалы поднять не могли – в Германии не было, как в России, кровавой революции 1905-1907 годов, прославившейся массовыми поджогами усадеб и расправами. Там уже имелась система социальных гарантий, введенная еще Бисмарком. Поэтому шансов завоевать массы, как это получилось у большевиков и эсеров в России, у германских леворадикалов не было.

Зато они едва ли не случайно спровоцировали восстание в Берлине в январе 1919 года. И в итоге сами не знали, что с ним делать – леворадикальных мятежников не поддержали ни армия, ни массы. На Октябрь в Петрограде это явно не тянуло – зато развязало руки фрайкорам. Их призвали другие левые – умеренные и пришедшие к власти в результате событий ноября предыдущего года.

Фрайкоры были тем самым порождением солдатских Советов. Это были добровольческие отряды из фронтовиков, имевшие вооружение, броневики и легкую артиллерию, ведомые теми самыми харизматичными экс-офицерами, о которых говорилось выше. Они обладали тремя главными качествами: безжалостностью, антикоммунизмом и потрясающей эффективностью в условиях сложившегося хаоса. Поэтому леворадикалы были разгромлены везде – и в Берлине, и в Баварии, где они успели объявить Советскую республику, и во всех других местах, где бы ни подымали голову.

Недоброе завтра

Гражданская война в Германии последовала сразу за началом революции, но эффективно завершенная фрайкорами, закончилась, толком не успев начаться. Но она оставила в германском обществе глубокий след.

Фрайкоры показали стране, привыкшей к порядку и законности, что политические вопросы вовсе не обязательно могут решаться законным путем. Все может быть определено и по-другому – через уличные побоища фанатичных и мотивированных групп. Благо, противоречия между левыми и правыми в целом никуда не делись, а подготовленных и привыкших к насилию фронтовиков имелось навалом как с одной, так и с другой стороны.

В результате Германия на десятилетия превратилась в царство уличного произвола – ту самую идеальную питательную среду для решительных радикалов всех мастей. В итоге из этой среды выросла идеология нацизма и Гитлер – и последовавшая за Первой мировой Вторая приобрела беспрецедентно бескомпромиссный характер, став для многих из воюющих сторон экзистенциальным вопросом жизни или смерти.