Элитные военнопленные в красногорском концлагере после войны

Зигфрид Кнаппе (1917-2008)  -  офицер генерального штаба Вермахта. После падения Берлина оказался в советском плену. Был освобожден в 1950 году. В 1945-47 годах он находился в заключении в Красногорском концлагере неподалеку от Москвы. Позднее он прошел  и через другие коммунистические  лагеря, но наиболее значительная часть его мемуаров посвящена Красногорскому концлагерю.

"Мы спали на трехъярусных нарах. Временами барак был так переполнен, что вшестером приходилось спать там, где было место для двоих. В такие моменты по ночам повернуться можно было только тогда, когда все поворачивались одновременно. Спали мы на набитых соломой матрасах.В проходе между нарами стоял небольшой стол. Стульев к нему не полагалось, но мы могли сидеть на нижнем ряду нар

Каждое утро в 6.00 была утренняя поверка. Комендант лагеря, сопровождаемый младшим офицером, пересчитывал нас дважды в день. Он говорил нам по-русски: «Военнопленные, доброе утро», и мы должны были хором, тоже по-русски, отвечать «Доброе утро». Затем нас пересчитывали. Если цифры по каждому бараку сходились, мы могли идти на завтрак..

После завтрака мы шли в открытый сарай, через который проходила металлическая труба. Вода лилась через просверленные в трубе отверстия в расположенное ниже деревянное корыто. Мы стояли по десять человек по обе стороны от корыта и ополаскивались холодной водой выше пояса.

После поверки, завтрака и помывки те, кого отправляли работать, выстраивались возле барака и маршировали на рабочее место. Старшие офицеры по личному приказу Сталина были освобождены от работы. Все офицеры чином до гауптмана включительно должны были работать, но некоторые старшие офицеры добровольно присоединялись к рабочим бригадам, чтобы иметь возможность выбраться из лагеря. Большинство военнопленных работали на лесоповале, но некоторые трудились на предприятиях в Москве или в самом лагере (в бане, прачечных, на кухне и т.д.). 

Нас кормили в 7.30 утра, 12.30 дня и 5.30 вечера.  Еда состояла из небольшой миски супа, подаваемой три раза в день. Супы были двух типов – капустный суп и каша. Хотя каша была довольно густой, нам доставались очень небольшие порции. В капустном супе кроме капусты попадались картошка и иногда маленькая рыбка – с головой и внутренностями. Я заставлял себя съедать ее, так как вкус был и запах были ужасными. Хотя эта еда была отвратительной, через несколько недель в лагере мы рассматривали такие куски как подарки судьбы. У нас не было выбора – приходилось есть это или голодать.

Коммунистическое правительство выделяло для лагерей определенное количество граммов мяса в день на человека, но в эти граммы входили кости, рога и копыта. Естественно, охранники забирали себе лучшее мясо, а нам доставались головы и костистые части туш. Повара просто бросали коровьи головы в суповые котлы – с волосами, глазами, ноздрями – там было все! Хотя они делали попытки удалять волосы, мы быстро сообразили, что лучше не разглядывать вплотную то, что приходилось есть. Если нам доставалось немного мяса, мы считали, что нам повезло и не жаловались на то, что на нем остались волосы. 
Нам также давали жиденький чай или эрзац-кофе, сделанное из какого-то обжаренного зерна. В дополнение к супу, чаю или кофе нам выдавали триста граммов хлеба в день, но хлеб на две трети состоял из воды, и когда он высыхал (сушили его на печке в бараке), от трехсот граммов оставалось сто. Кроме хлеба мы получали тридцать граммов сахара и двадцать граммов жиров (масло, маргарин или заменитель).

В лагере были военнопленные из всех европейских стран: болгары, румыны, чехи, поляки, австрийцы, венгры, итальянцы, испанцы – люди из тех стран, которые были союзниками Германии. Но, конечно, основная масса военнопленных состояла из немцев. От 10 до 15% лагерного контингента были младшие офицеры (чином ниже майора), которые попали в этот лагерь из-за своей принадлежности к какому-либо дворянскому или знаменитому семейству. Около 5% были гражданскими лицами, попавшими в лагерь по той же причине, и 80-85% - старшими офицерами (от майора и выше). В целом, мы поддерживали в лагере немецкую военную иерархию. Мы не носили знаки различия и не использовали в обращении чины и звания, но все знали воинские звания друг друга, и большинство из нас поддерживали соответствующие отношения.

Я быстро обнаружил, что Красногорский лагерь был заполнен  представителями военного и гражданского сословия со всей Европы и Азии: исследователями, учеными, дипломатами, артистами, генералами, людьми дворянского звания – людьми, которых коммунисты находили полезными и интересными для них. Я чувствовал, что мне выпала удача находиться в заключении с самыми лучшими и яркими представителями народа Германии, но, вместе с тем, мне казалось, что коммунисты расстреляют нас одного за другим, когда получат от нас все, что им нужно, поскольку эти люди могли оказать огромное влияние на события у себя дома. Я понял, что оказался в лагере потому, что в свое время был офицером оперативного отдела у генерала Вейдлинга ( умер в Бутырской тюрьме в 1955 году), и они хотели получить цельную картину того, что происходило в последние дни войны в Берлине и, в особенности, в бункере Фюрера. В их руках также были сам Вейдлинг, фон Дюфвинг (TheodorevonDufving(1907 - 2001) – вернулся в Германию из советского плена в 1955 году - ВК), Рефиор (Refior) и другие старшие офицеры, которые в последние часы были в Берлине. Другими словами, я был в этом лагере, а не в обычном рабочем лагере, только из-за своего местонахождения в последние недели войны. Русские отнеслись к мне с интересом только из-за моего участия в обороне Берлина... Мне было трудно «оправдать» ту удачу, которая сопровождала меня всю войну и после войны в плену, потому что мне не нужно было работать в то время, как многих немецких солдат и младших офицеров морили до смерти работой в коммунистических трудовых лагерях.

Я пришел к заключению, что коммунисты свозили нас в Красногорск потому, что мы располагали необходимой им информацией, или потому, что они рассчитывали рекрутировать, обучить и вернуть в Германию людей, которые будут шпионить или работать на них. Они полагали, что любой человек с известной фамилией может быть особенно влиятельным у себя дома, и мысль у них работала в двух направлениях: находясь в лагере, эти люди не смогут настроить своих соотечественников дома против коммунистического режима , а если удастся завербовать людей с громкими именами, их можно будет послать обратно в Германию для того, чтобы они расположили людей позитивно по отношению к коммунистическому строю. 

Со временем я лично познакомился со всеми жителями нашего барака, знал по имени, вероятно, половину лагеря и в лицо – большинство заключенных (что-то около 600 человек).

Я также знал большинство из тех, кто сотрудничал с коммунистами  в обмен на дополнительные пайки, и тех, кто отказался от сотрудничества.

Раз в неделю мы получали по ведру теплой воды для мытья. Это был Банный День. В этот день мы шли в помывочную и получали по крошечному куску мыла, которого должно было хватить на неделю. Мы получали по деревянному ведру, в котором помещалось около двух галлонов воды,и брали ведро в помещение, в котором раздевались и мылись. Затем мы принимали холодный душ. У нас были маленькие полотенца, которые использовали от одного Банного Дня до другого. В этот же день мы брились. Русские, само собой, держали бритвы под замком, а брил нас парикмахер из числа немецких военнопленных. 

Вероятно, наихудшим аспектом лагерной жизни после потери свободы и голода были постельные клопы – миллионы клопов. Их было так много, что они кусали нас и в дневное время. Убивать их смысла не было, поскольку им не было числа. Самые крупные из них были величиной с божью коровку. 

Мы носили одежду, в которой прибыли в лагерь.  Согласно Гаагской конвенции нам должны были разрешить носить награды, но коммунисты этого не позволяли.
В первое время я носил сапоги и галифе. Позднее я купил пару сделанных в лагере сандалий на деревянной подошве, и с ними я стал носить длинные брюки, что позволило продлить срок жизни сапог и галифе.  Наше белье стирали раз в неделю заключенные.  Мы не могли стирать какую-либо одежду, кроме белья. Зимой нам давали старые рубашки и изношенные ватные телогрейки. Мы поставили на них заплатки и носили их. Во всяком случае, они были чистыми и согревали. 
Время от времени комендант лагеря пытался заставить старших офицеров работать. Тем не менее, мы знали номер и дату подписанного Сталиным приказа о том, что старшие офицеры не обязаны работать, и когда бы нам не пытались говорить нам о том, что надо потрудиться, мы цитировали им этот приказ. Когда это случилось в первый раз, нам было приказано выйти из барака и построиться. Затем комендант заявил, что нас отправляют на работу. Мы процитировали ему приказ Сталина, и он начал орать на нас: «Вы – преступники! Вы будете делать то, что вам говорят!» Затем немецкий полковник, знавший приказ досконально, процитировал приказ с большей детальностью. Какое-то время комендант продолжал орать, но затем сдался. Мы подозревали, что он получал деньги за каждого работающего заключенного...

Никого не заставляли трудиться так много, как немецких военнопленных, оказавшихся в коммунистических трудовых концлагерях, в них старших офицеров также заставляли работать. Наши товарищи работали 8 часов в день. Они никогда не жаловались. Если они работали в лесу, им удавалось принести в лагерь немного дров и продать их другим заключенным. Если они работали на фабриках, им удавалось стащить небольшие кусочки металла и плексигласа и продать их в лагере тем, кто мог сделать из этих материалов что-то полезное. Они также вступали в контакт с русскими рабочими, которым они могли продавать сделанное руками мастеровитых заключенных – портсигары, рамки для картин и шахматы. Здесь они действовали в качестве посредников и получали комиссию...

Заключенные, работавшие на фабриках, продавали русским рабочим созданные лагерными умельцами различные изделия. У меня до сих пор хранятся подарки: складной набор рамок для картинок и фотографий, резной портсигар.

Привезенные Зигфридом Кнаппе из России подарки, сделанные заключенными-умельцами.

Мы все постоянно ходили голодными, но я был все время чем-то занят, и у меня не оставалось времени на думы о пище.  Когда я начинал впадать в депрессию, я напоминал себе о всех тех немецких солдатах, которых морили и убивали непосильным трудом в рабочих лагерях.

Нас регулярно допрашивали нас на протяжении всего срока пребывания в лагере. Обычное интервью состояло из следующих вопросов: «В каких частях вы служили?», «Что вы делали?», «Где в России вы побывали?», «Когда это было?». Они знали названия и номера наших воинских частей и имели довольно четкое представление о том, где и когда побывали эти подразделения. 

Порядок допросов со мной с самого начала отличался от вышеописанного, потому что я был офицером оперативного отдела 56-го Бронетанкового Корпуса в период обороны Берлина и бывал в бункере Фюрера в последние дни войны. Коммунисты хотели составить цельную картину того, что происходило в эти последние дни, поэтому они взялись за всех, кто был там. От меня, прежде всего, им нужна была информация о Гитлере, Геббельсе, Бормане и других крупных фигурах в партийной иерархии. Они хотели найти тех из немецких лидеров, которые были в Берлине в последние дни Рейха. Их также интересовали немецкие методы ведения войны и военные концепции. Они собирали информацию об этом ото всех и на всех уровнях. 

Путем внимательных наблюдений можно было идентифицировать будущих агентов, завербованных коммунистами. Им доставались лучшие рабочие места или другие небольшие привилегии. Было заметно, что время от времени эти люди посещают административный корпус тогда, когда не было допросов. Но наиболее весомым свидетельством были напряженность и сдержанность в их поведении по отношению к другим заключенным, особенно тогда, когда вы их уже знали на протяжении какого-то периода времени. Те, кто знал их, видели изменения в их поведении, хотя НКВД делало все возможное, чтобы замаскировать свои действия в этом направлении...

Доверительное товарищество стало моим спасением от постоянных попыток со стороны коммунистов завербовать  меня. Поддержание стойкости и должного расположения духа было для нас самым важным. Когда кто-то из нас показывал признаки негативизма или пораженчества, мы шли ему навстречу и помогали преодолеть это настроение. Важным подспорьем для нас был доступ к интеллигентным и поднимающим дух людям, которых в лагере было много. Их ценность для нас была выше, чем усиленный продуктовый паек."