Фридрих Энгельс: Марксист-русофобии

Михаил Смолин.

Фридрих Энгельс (1820–1895) родился в семье фабриканта. Его отец, а затем и сам Фридрих владели хлопкопрядильной фабрикой Ermen & Engels вместе со своим партнёром Эрменом. Учился в гимназии, но по настоянию отца её не окончил. Продолжил образование в Бремене на торгового работника. Затем слушал лекции по философии в Берлине, но так и не получил университетского диплома.

Фридрих Энгельс и классовый взгляд на семью

Фридрих с молодых лет любил породистых лошадей и хорошеньких женщин, этаких «гризеток» из простых и не сильно социально ответственных. Эти интересы он пронёс через всю жизнь. На склоне лет, в 1893 году, в одном из писем своему брату Герману Энгельсу он в шутливой форме писал: «Я никогда не прощу Бисмарку, что он исключил Австрию из состава Германии, хотя бы из-за одних венок» (ПСС. Т. 39. С. 97).

Венок он ставил на одну доску с парижанками, а вот северных немок считал менее ветреными и оттого более скучными.

К институту брака Энгельс относился отрицательно. В одном из своих наиболее известных сочинений «О происхождении семьи, частной собственности и государства» он пытался доказать, что единобрачие является лишь одной из эксплуататорских форм семьи. Ему казалось, что изначально в человеческом обществе господствовали беспорядочные половые связи. Они ему казались более свободными, а оттого и более симпатичными и не вызывающими никакого отторжения.

Моногамная семья для Энгельса была столь же классово неприемлема, как общество и государство. «Семья, — утверждал классик марксизма, — даёт нам в миниатюре картину тех же противоположностей и противоречий, в которых движется общество, разделённое на классы со времени наступления эпохи цивилизации, и которые оно не способно ни разрешить, ни преодолеть» (ПСС. Т. 21. Происхождение семьи, частной собственности и государства).

Продав в 1870 году свою долю буржуазного бизнеса, Энгельс жил в Лондоне, состоял членом разных элитных клубов и предавался весьма дорогим удовольствиям, например, охоте на лис.

Как истовый борец с частной собственностью и прочими буржуазными пережитками Энгельс к моменту своей смерти имел в Лондоне огромный дом, немалые деньги и многочисленные «ценные бумаги» (согласно последнему завещанию. Т. 39. С. 429), «в виде государственных бумаг, акций» (Т. 39. С. 431), приносивших ему всю жизнь приличные проценты. Судя по завещанию, он имел своих постоянных маклеров — «господа Клейтон и Астон» (Т. 39. С. 431), повара и секретаря.

Отношение Фридриха Энгельса к России

Основатели марксизма преподносились нам всегда как последовательные интернационалисты. Но именно марксистские взгляды не позволяли Энгельсу взглянуть на Российскую Империю и славян спокойным отстранённым взглядом аналитика.

Как немец и революционер Энгельс был ужасно испуган венгерским походом русской армии в революционную Венгрию в 1848 году. Русская армия и славянское ополчение, подавлявшее венгерское восстание, создало в голове Фридриха неустраняемый страх перед панславизмом.

Немецкие и мадьярские цивилизаторы в глазах Энгельса втягивали славянских «варваров» в европейское движение (Борьба в Венгрии. ПСС. Т. 6. С. 176-177). И он искренне негодовал на их «варварскую» неблагодарность.

Идеолог марксизма, даже в семьях видевший классовую вражду, разделял нации на революционные и на контрреволюционные. «На стороне революции, — писал Энгельс, — оказались немцы, поляки и мадьяры; на стороне контрреволюции — остальные, то есть все славяне, кроме поляков… Откуда появилось это разделение наций, какими причинами оно объясняется? Это разделение соответствует всей прежней истории данных народностей… Среди всех больших и малых наций Австрии только три были носительницами прогресса, активно воздействовали на историю и ещё теперь сохранили жизнеспособность; это немцы, поляки, мадьяры. Поэтому они теперь революционны. Всем остальным большим и малым народностям и народам предстоит в ближайшем будущем погибнуть в буре мировой революции. Поэтому они теперь контрреволюционны» (Т. 6. С. 178-179).

Фридрих видел большую заслугу Австрии перед славянами в том, что те не превратились «в турок». И считал, что славянам «за неё стоит заплатить даже переменой своей национальности на немецкую или мадьярскую» (С. 180). Он предлагал им ассимилироваться в знак «благодарности».

Для Энгельса как немца ужас перед Русским царём первичен, хоть и завуалирован. Он писал: «Непосредственной целью панславизма является создание славянского государства под владычеством России от Рудных и Карпатских гор до Чёрного, Эгейского и Адриатического морей — государства, которое, помимо немецкого, итальянского, мадьярского, валашского, турецкого, греческого и албанского языков, охватывало бы приблизительно ещё дюжину славянских языков и основных диалектов. Всё это вместо взятое связывалось бы не теми элементами, которые до сих пор связывали Австрию и способствовали её развитию, а абстрактными качествами славянства и так называемым славянским языком, разумеется, общим для большинства населения» (С.181).

Почему Австрия лучше России как объединяющая сила для Энгельса? Да только потому, что она немецкая и европейская. И он грозит России, славянам, что «при первом же победоносном восстании французского пролетариата… австрийские немцы и мадьяры освободятся и кровавой местью отплатят славянским варварам. Всеобщая война, которая тогда вспыхнет, рассеет этот славянский Зондербунд и сотрёт с лица земли даже имя этих упрямых маленьких наций.

В ближайшей мировой войне с лица земли исчезнут не только реакционные классы и династии, но и целые реакционные народы. И это тоже будет прогрессом» (С. 186).

Такой вот нескрываемый марксистский интернационализм, который и в советском изводе главной целью себе ставил борьбу с «великорусским шовинизмом». И, надо признаться, сильно в этом преуспел…

В другом своём сочинении «Германия и панславизм» наш мстительный культуртрегер заявляет, что «славяне… путём постепенного распространения панславизма впервые заявляют теперь о своём единстве и тем самым объявляют смертельную войну романо-кельтским и германским народам, которые до сих пор господствовали в Европе. Панславизм — это не только движение за национальную независимость, это движение, которое стремится свести на нет то, что было создано историей за тысячелетие; движение, которое не может достигнуть своей цели, не стерев с карты Европы Турцию, Венгрию и половину Германии, а добившись этого результата, не сможет обеспечить своего будущего иначе, как путём покорения Европы… Он ставит Европу перед альтернативой: либо покорение её славянами, либо разрушение навсегда центра его наступательной силы — России».

Энгельс о Польше как опоре против России

Для Фридриха Энгельса не все славянские народы были варварскими. Поляков он выделял. Потому что те, по его мнению, не связывали свою судьбу со славянским братством, с идеями панславизма, а тяготели больше к свободе и революции. В европейском стиле.

Он даже заявлял, что для рабочего класса «его внешняя политика с самого начала выражалась в немногих словах — восстановление Польши…» (Какое дело рабочему классу до Польши? Т. 16. С. 156). А само восстановление Польши было необходимостью как «отпор русской угрозе Европе» (Т. 16. С. 157).

Россия обвинялась Энгельсом в поглощении Польши. Тогда как в реальности Речь Посполитая была разделена между Россией и любимыми Фридрихом Пруссией и Австрией. Но к последним у немца претензий нет. «Что же касается России, — по мнению Энгельса, — то её можно упомянуть лишь как владелицу громадного количества украденной собственности, которую ей придётся отдать назад в день расплаты» (С. 160).

День расплаты — это день революции.

Энгельс приписывал России совершенно сумасбродные действия. Якобы используя принцип национальности и идеи панславизма, Россия ведёт дело к уничтожению Германии, Австрии и Турции. А также ведёт пропаганду по разрушению Швеции во имя «варварских» финских лапландцев. «В настоящий момент русское правительство, — утверждал он без всяких на то оснований, — имеет агентов, разъезжающих среди лапландцев Северной Норвегии и Швеции для агитации среди этих кочующих дикарей в пользу идеи «великой финской национальности»… под протекторатом России» (С. 162).

Редчайшая антиисторическая чушь…

При этом надо отдать должное проницательности Энгельса. В отличие от очень многих европейцев, он правильно понимал часть русских устремлений. «Едва только Константинополь попал в руки турок, — писал он, — как великий князь московский вписал в свой герб двуглавого орла византийских императоров, объявив себя таким образом их преемником и мстителем в будущем; с тех пор, как известно, русские стремились завоевать Царьград, царский город, как они называют Константинополь на своём языке» (С. 163-164).

И «первое и главное притязание России — объединение всех русских племён под властью царя, который называет себя самодержцем всея Руси (Samodergetz vseckh Rossyiskikh), в том числе Белоруссии и Малороссии» (С. 166).

Не выходя из шор классового сознания, Энгельс даже в покорении Польши видел классовую войну: «Россия начала подобную войну в Польше ещё около 100 лет тому назад, и это был превосходный образчик классовой войны, когда русские солдаты и малоросские крепостные вместе шли и сжигали замки польских аристократов лишь для того, чтобы подготовить русскую аннексию» (С. 165).

Но и «классовая война» в исполнении русских Фридриху не нравилась. Она была не искренней… а завоевательной.

Россия — не европейская страна

Почему же Энгельс был так критичен по отношению к Российской Империи? Да, это была монархия, а Энгельс был республиканцем. Да, Россия была традиционным обществом, а Энгельс проповедовал его разрушение. Да, Русские Самодержцы боролись с революциями в Европе, а ему хотелось революции по всему миру.

Но было и нечто другое, как мне кажется, по-настоящему определяющее позицию Энгельса.

В своей статье «Эмигрантская литература» он выразил её очень чётко: «Как ни развилась Россия со времени Петра Великого, как ни возросло её влияние в Европе…  всё же она по существу оставалась такой же внеевропейской державой, как, например, Турция» (Т. 18. С. 506).

Чужеродность России для Европы, её «варварство» в глазах европейца — глубочайшее убеждение Энгельса. Его стремление «избавиться от русской реакции и русской армии» (С. 508) не исчерпывалось его революционизмом. Оно было глубже, это было цивилизационное неприятие России средним европейцем, каковым был Энгельс по своим бытовым и интеллектуальным стереотипам. Стереотипам глубоким, многовековым, германским, откровенным…