Лисициан, Павел Герасимович

На модерации Отложенный Лисициан, Павел Герасимович

Лисициан, Павел Герасимович (1911-2004).

https://www.youtube.com/watch?v=3agDIVdli0Y

https://youtu.be/3agDIVdli0Y

 

“Ты, Лисициан, сказал, что сын рабочего? А твой отец был фабрикант”

31 октября, 2016 - 13:19

В ближайшие дни исполнится 105 лет со дня рождения культового в 1930-1970 гг. оперного певца, прославленного солиста Большого театра СССР, народного артиста СССР Павла Лисициана(1911-2004). Предлагаем читателям воспоминания сына, заслуженного артиста России, профессора Рубена Лисициана. Публикуемый материал предоставлен журналом «Литературная Армения» в рамках совместного творческого проекта «Сотрудничество».

Павел Лисициан – выдающийся оперный певец, один из лучших баритонов XX века - родился 6 ноября 1911 года во Владикавказе в музыкальной семье. Его родители, а также старшая сестра Рузанна пели в хоре армянской церкви города. Уже в четырехлетнем возрасте он, сидя на коленях у старших, давал первые концерты - исполнял соло и дуэтом с отцом не только армянские, но и русские, украинские и неаполитанские песни. Позже - несколько лет занятий в хоре под руководством композиторов Сардарьяна и Манукяна - сыграли важную роль в дальнейшей судьбе Павла Лисициана. В 1937 году певец получает приглашение в Ереванский театр оперы и балета имени Спендиарова на первые партии. Три с половиной года работы в Армении были весьма плодотворными - он исполнил пятнадцать партий в классических спектаклях: Евгения Онегина, Валентина, Томского и Елецкого, Роберта, Тонио и Сильвио, Маролеса и Эскамильо и других. Особый успех выпал на долю певца в дни Декады армянского искусства в Москве в октябре 1939 года. Он исполнил две героические партии - Татула и Грикора, а также принял участие во всех наиболее ответственных концертах. Лисициану присваивается звание заслуженного артиста Армянской ССР, он награждается орденом Трудового Красного Знамени, избирается депутатом Ереванского горсовета. Его дебют в Большом театре СССР состоялся в марте 1941 года в «Пиковой даме». В годы Великой Отечественной войны Павел Лисициан часто ездил на фронт с концертами. За самоотверженную работу на фронте Павел Лисициан был отмечен командованием действующей армии, награжден медалями, а также личным оружием от генерала Доватора.

Лисициан гастролировал более чем в тридцати странах. В одном только Большом театре он провел 26 сезонов, 1800 спектаклей! Его записи и по сей день остаются непревзойденными, эталонными. По крайней мере в I960 году New York Times отметит: «Павел Лисициан - первый советский певец, выступивший в знаменитой нью-йоркской «Метрополитен-опера» в «Аиде». Успех превзошел все ожидания. Господин Лисициан впечатляет вокально и музыкально. Его баритон изумительно вышколен и дисциплинирован, он обладает всеми атрибутами бельканто. На оперной сцене он вдохновенный певец, создающий характер одинаково хорошо как голосом, так и актерской игрой. Голос его ярок, компактен и рождается без малейшего напряжения на всем диапазоне. Королевский класс!»

Трое из четверых детей Павла Герасимовича Лисициана – Карина, Рузанна и Рубен – выбрали для себя певческую стезю. А старший сын Герасим – актерскую. Семейный квартет Лисицианов - уникальное явление в отечественном профессиональном исполнительстве. Как единый коллектив они дебютировали в 1971 году , исполнив все партии - сопрано, альта, тенора и баса - в “Реквиеме” Моцарта. В 2005 году Карина, Рузанна и Рубен Лисицианы создали благотворительный Фонд имени Павла Лисициана (умер 6 июля 2004 года), в рамках деятельности которого организуются многочисленные концерты, мастер-классы, творческие семинары…

БАЛОВЕНЬ СУДЬБЫ

Об истории рода рассказывает Рубен Лисициан

Шла запись передачи к 100-летию со дня рождения моего отца. Сестры уже ответили на вопросы. Подошла моя очередь.  И вот меня спрашивают: «Ваш отец всегда был баловнем судьбы... Он был сыном простого рабочего... Его предок был кучером...» Но мой дед не был простым рабочим, он был мастером, фабрикантом и общественным деятелем. Мой предок не был кучером, он был городским головой… Жизнь моего отца - это и безоблачное детство, и полная лишений юность, и пришедший на смену успех, и счастливая старость в кругу любящих его родных и друзей.

Все началось с Христофора

Моего прапрадеда, как и Колумба, звали Христофор. Нехорошее имя для османского окружения. Но он жил и был крещен на своей земле, а потом вынужден был оставить там свое детство.

Турция, середина XVIII века. После очередного армянского погрома несколько семей вышли в Черное море, но были застигнуты штормом, где многие погибли. Два-три десятка изможденных людей выбрались на берег в районе деревни Туапсе.

В то время недалеко от этого места находился великий русский полководец Александр Васильевич Суворов. Услышав о бедственном положении своих соотечественников (мать Суворова, в девичестве Манукова, была армянкой), он распорядился позаботиться о них. Позже он обратился к императрице Екатерине II с просьбой дать возможность беженцам-христианам остаться в России. Получив высочайшее соизволение, Суворов поселил людей в небольшом городке Моздок. Среди них был энергичный молодой человек, который, довольно быстро изучив русский язык, активно включился в общественную жизнь городка и через несколько лет стал городским головой Моздока. Звали его Христофор, а фамилию он почему-то взял Лисицев. От него и пошел наш род в России, Армении и Грузии.

Один из сыновей Христофора - Даниэль получает дворянское достоинство, чин генерал-майора медицинской службы и становится действительным статским советником. Сын Даниэла Степан - выдающийся этнограф. По его учебнику армянского языка до сих пор учатся армяне Малой Азии.

Мавритания на Кавказе

Братья упомянутого Степана Лисицева-Лисициана осели на Северном Кавказе, среди которых был и Герасим. Получив специальность бурового мастера и работая по этой специальности, он открывает собственное производство. Благодаря финансовой поддержке своего друга табачного магната Багратиона Вахтангова, отца знаменитого режиссера, он строит фабрику по производству папиросных гильз. Продукция фабрики пользуется спросом, и Герасим, разбогатев, покупает у эмира бухарского виллу в мавританском стиле в Кисловодске, но остается жить во Владикавказе. Я видел этот архитектурный шедевр, находясь на гастролях в Кисловодске. Он принадлежал к историческим памятникам города и охранялся государством, но недолго. Через несколько лет нужно было найти место для строительства санатория ЦК КПСС в самом красивом месте города. Местом, выбранным эмиром, воспользовались, виллу разрушили. Еще через пару лет я опять был в Кисловодске. И вот случай: на мой концерт пришел директор краеведческого музея и зашел за кулисы. Нас познакомили, и я спросил о вилле. Он сразу же ответил, что в музее даже есть фотография “Мавритании”, так она называлась при эмире бухарском. Я попросил его дать мне ее, поклявшись, что верну через час. Я долго не мог уснуть, представляя себе, как будет счастлив мой отец, увидев ее. На следующий день, еще до открытия музея, я уже был там и ждал в такси. Через час фото было уже опять в музее, а негатив у меня.

Купил мой дед виллу в 1912 или 1913 году. Приближался 1915 год, самый страшный год для армянского народа. Младотурецкое правительство Турции, воспользовавшись бушующей в Европе мировой войной, начинает тайно проводить первый в мировой истории геноцид - планомерное и поголовное истребление коренного армянского населения Турции. Миллионы людей становятся жертвой этой катастрофы. Спасаясь от страшной смерти, десятки тысяч обворованных, голодных, измученных, полуголых людей хлынули в армянские области России и Ирана. Герасим Павлович Лисициан избирается председателем Владикавказского комитета по оказанию помощи беженцам-армянам.

До сих пор у нас хранится серебряный портсигар - подарок от одной семьи беженцев, которых приютил, снабдил деньгами и отправил в Париж мой дед. Оказавшись потом во Франции, глава этой семьи по фотографии, которую ему подарил Герасим, заказал этот портсигар с изображением дедушки и моего отца в детском возрасте.

Но беда не приходит одна. Наступает революция и Брестский мир, по которому Ленин дарит братской Турции две армянские провинции с символом Армении - библейской горой Арарат. Многие уезжают. Мой дед покупает паспорта и готовится отправиться с семьей за границу. Его мать категорически отказывается, и дед решает остаться. Решение его оказывается роковым. Во Владикавказ входят большевистские соединения. Начинаются повальный грабеж, аресты, расстрелы.

Из “Крестов”

Перебираются в Питер. Лишенный всего, вчерашний успешный фабрикант вместе с сыном начинает новую жизнь. Нет ничего. Ни виллы в Кисловодске, ни дома там же, в пригороде, ни нефтяного промысла в Грозном, ни дома в родном Владикавказе, да и фабрики нет - станки увезли и оставили под открытым небом, где они превратились в груду металла. В начале 70-х я был на гастролях в Северной Осетии и, приехав во Владикавказ, зашел посмотреть на армянскую церковь, где крестили папу. Осмотрев церковь, я увидел на паперти старика. Я спросил его, где Тарская улица, там родился мой отец. Он показал мне направление. Разговорились. Я спросил его, не знает ли он, где улица, на которой была гильзовая фабрика моего деда. “Вай! - воскликнул он. - Ты внук Герасима? Я был совсем молодой и нас, нескольких парней, попросили помочь вынести станки из фабрики. Они были тяжелые, все хорошо смазанные. Твой дед был хорошим хозяином - рабочие любили его”. Мы обнялись с ним, и я горько заплакал у него на плече. Он ласково утешал меня. Это была моя вторая косвенная встреча с моим дедушкой.

Подобно Фениксу дед пытается возродиться и отдает этому годы жизни. Мы его почти не видели, говорил мой отец, он все время работал. Смеялся он редко. Заработки были маленькие, жили мы очень скромно.

И вот в один несчастный день, вернее ночь, деда забирают. В двадцатиметровую камеру знаменитых “Крестов” набиваются 200 заключенных. Из еды только селедка, в алюминиевые кружки разливают кипяток. Держать их в руках невозможно, согнуться, чтобы опустить на пол, тоже. Все стоят плотно. Так, стоя, и спят. В туалет водят раз в сутки. Люди теряют сознание от чудовищного запаха из-за невероятной жары и от скученности и отправления своих нужд на месте. Их выносят на несколько минут в коридор. Отдышался - обратно в камеру. Каждые два дня изнурительные допросы: “Где прячешь золото, сволочь? Куда запрятал деньги, гнида? И обратно в переполненную камеру.

И так почти целый месяц. Прогулка раз в день. В смежной камере стоит сын. Отцу разрешают соединиться, чтобы стоять вместе - по гуманности. Через месяц неожиданно выпускают. Еще не 37-й. Открываются двери, они на улице, уходят подальше. Белые ночи. Папа начинает смеяться, за ним дед, смех переходит в рыдания. Надо спешить домой, в комнату в большой коммунальной квартире. Ноги не идут - сильно опухли. Входят под утро. Бабушка бросается к ним, берет папу за рубашку, она остается у нее в руке - все истлело от пота. Она падает им на руки. Они несут ее на кровать и приводят в чувство. Лезут в тайник, рвут и сжигают документы на вклады в банк, красивые такие. Жечь! Жечь! Хватит одного раза в “Крестах”! Мы вместе! Уже счастье! Потомки поймут и простят.

Отец поступает в Питерскую консерваторию. Как-то дед приходит домой в ознобе, он должен был провозиться у какой-то трубы, из которой сильно дуло. На следующий вечер температура под 40. Деда увозят в больницу. Крупозное воспаление легких. Антибиотиков еще нет. Сохранилась фотография: бабушка и папа после похорон. Черные лица.

Спасает учеба. После болезни голос начинает раскрываться. Новый набор. В коридоре встречается сосед по Владикавказу. Удивленно поднятые брови.

- Ты здесь учишься?

- Уже второй год.

- Молодец, видишь и я поступил.

Через два дня вызов в кадры.

- Ты, Лисициан, сказал, что ты сын рабочего? А твой отец был фабрикант.

- Я сын мастера. Он все отдал, у нас ничего не осталось.

- Иди, мы примем решение.

Приказ был готов уже утром... за сокрытие социального происхождения...

Балтийскому заводу нужны были чернорабочие. Опять с нуля. Не знал этот, хлебнувший лиха юноша, что пройдет время и сам лучший друг всех народов заметит его и изменит его судьбу. Но это уже известный Лисициан.

«ЗДЕСЬ ПОСТРОИМ НОВУЮ ДАЧУ»

Из воспоминаний Рубена Лисициана об отце Павле Герасимовиче

...Я помню моего отца с мамой ещё молодыми и такими красивыми! На них смотрят, их узнают. Тогда узнавали без телевидения и кино. Тогда очень любили искусство – советское искусство. Другого не было. Даже детей узнавали. “Смотри, сын Лисициана!” Мне стыдно, я прячу глаза, хочу скорее уйти!

Большой театр. Мир мечтаний, отдохновения, когда-то и дом моего детства. До сих пор помню запах кулис. Стоит дядя Серёжа Лемешев с дочкой Машкой. Бегу к партеру, сажусь с мамой, верчусь, как полагается детям. “Если ты будешь крутиться, я скажу Василию Васильевичу и он тебя прогонит из театра”. С ужасом смотрю на дирижёра. Кажется, пронесло. Сижу тихо.

Звучит музыка Чайковского – он умер всего шестьдесят лет назад. Открывается занавес. Варят варенье. Красивые декорации. Поют. Вдруг входят папа и дядя Серёжа. Гром аплодисментов. Я сижу и боюсь Небольсина – у него такая острая палочка, – но тихо горжусь. Смена декораций. Дуэль. Папа побеждает, и я счастлив. Про дядю Серёжу я и не думал. Сам виноват. Зачем вызывать на дуэль, если стрелять не умеешь? Я надеялся, что дома ещё успею поиграть, но не тут-то было. Сначала целый час какая-то женщина на сцене никак не могла прочитать то, что написала. Потом какой-то дедушка очень долго объяснял папе, что она ему нравится. В общем, в этот вечер игры не получилось. Приходит папа – у него лицо после грима такое мягкое, доброе… “Ты считаешь, что достаточно сегодня позанимался на виолончели?” Неужели нельзя придумать другую фразу? Почему надо всегда спрашивать про эту проклятую виолончель? Мало того, что я оеё ненавижу, я ещё должен её таскать в школу через весь бульвар. Сам-то ничего не носит! Вот бы мне петь! Это всё дядя Слава Ростропович виноват: “У твоего сына виолончельные руки, я с ним буду заниматься”. А меня спросили?

…Дача догорала. Папа с мамой стояли, взявшись за руки, и смотрели на угли. Сгорело всё: их молодость, наше детство, старость моей бабушки. Сгорел весь папин архив со старыми бесценными фотографиями, сгорела Детская энциклопедия 1905 года, по которой мы учились, две совершенные пластилиновые копии фарфоровых бюстов Листа и Вагнера, которые вылепил папа.

Сгорела висевшая в дальней комнате маленькая акварель – две лисицы стоят на задних лапках на прописной букве “А”, под которой примостилась маленькая буква “н”. Они пригнули друг к другу свои фигурки и соединили мордочки. Внизу надпись: “Мой конферанс без слов всегда доходит. Рисую двух лисиц – Лисициан выходит”. Подпись – Александр Венцель. Мы его никогда не видели, но очень любили эту акварель и стихи к ней. Здесь же, в нашей комнате, мой старший брат, играя тенью, при помощи рук показывал мне целые спектакли. Сгорел стоявший на веранде стол-сороконожка для встреч с близкими и друзьями.

Здесь, на медвежьей шкуре, папа любил отдыхать. Как-то он спал, и бабушка села рядом сторожить его сон и тоже уснула. Увидев эту идиллическую картину, я прокрался в чулан, достал старое духовое ружьё и вложил бабушке в руки: солдат спит – служба идёт. Я позвал всех, кто был в это время в доме, раздался дружный смех. Проснулись папа с бабушкой и начали так хохотать, что бабушке чуть не стало плохо. Здесь я подрался с домработницей Нюрой. Она сложила верёвку и стегала кошку, стащившую кусок колбасы. Я уже тогда очень любил животных, у меня и сейчас целый зверинец. Зимы на даче были снежные, и мы, дети, чистили дорогу, когда приезжал папа. Раздавался сигнал его “Победы”, он въезжал, и мы бросались к нему обниматься и целоваться. Вечером при свете керосиновой лампы он что-нибудь рассказывал нам…

Всё исчезло как дым, поднимавшийся от пожарища. От дома остался только выпавший из пекла обуглившийся холодильник и две бронзовые тарелки с крышками, которые папа привёз из Индии. “Здесь построим новую дачу”, – сказал он. Ни отчаяния, ни слёз. Это была данность. Как будто гены древнего народа подсказали: “…И это было…” Папа с мамой ещё крепче сжали руки, повернулись и ушли. (Супруга певца Дигтара скончалась летом этого года в возрасте ста лет. «НВ»).

Фуга Баха

Эту школу никто не называл – Центральная музыкальная школа, она всегда была ЦМШ. Моя старшая сестра готовилась к экзамену по специальности и пропустила несколько уроков. Пришлось сидеть за полночь и навёрстывать упущенное.

– Что ты делаешь? – спросил папа, проснувшись среди ночи. Она рассказала про свои мученья.

– Покажи!

Она показала ему фугу Баха.

– Ладно, ложись спать, – утро вечера мудренее.

Наутро, когда моя сестра проснулась, все ноты были аккуратно транспонированы. Она бросилась к папе со слезами благодарности.

– Постарайся больше не пропускать уроки, – сказал он.

«Это не мой ребенок! Принесите мне моего!»

Он только что вернулся из Москвы и с нетерпеньем ждал. Ему принесли очень красивого мальчика. Лицо его резко изменилось:

– Это не мой ребёнок! Принесите мне моего!

– На бирке ваша фамилия!

– Вы ошиблись, принесите мне моего ребёнка!

– Мы не ошибаемся!

– Я прошу вас показать мне всех детей – я найду своего.

Ему разрешили.

Он пристально осматривал ряды малюток. Вдруг лицо его засветилось:

– Вот он!

Стали проверять записи. Ошибку нашли не сразу. Провожали его заворожёнными глазами. Он гордо шёл со своим узнанным и оттого ещё более дорогим существом к моей маме, чтобы она напитала его крохотное тельце своим тёплым молоком.

 

«Кто поедет со мной?»

Вязьма. После концерта все расположились ночевать. Неожиданно вошёл молоденький офицер со слезящимися глазами и предложил желающим ехать в Москву. Грузовик уходил через несколько минут. Никто не хотел ехать. Папа встал и направился к выходу. Все начали его отговаривать. Он молча слушал, потом спросил:

– Кто поедет со мной?

За ним нехотя пошли ещё двое. Большинство решило остаться и уехать утром. Он с двумя попутчиками вышел и сел в грузовик. Мотор тяжело вздыхал. Сильно трясло. Утром, полуживые, добрались до дому. Позже стало известно, что немцы десантом взяли Вязьму. Евреев из их концертной бригады тут же расстреляли, остальных отправили в лагерь. Их поместили в школе. На каждой койке по два артиста. Папа с Межинским, великим исполнителем Наполеона и Гранде. Бомбёжка утихла. Межинского трясло.

– Сеня, пойдём спать на поляну, мне что-то не по себе.

– Там опаснее!

– Как хочешь, я пойду.

Межинский поплёлся за ним. Поляна была занята множеством солдат. Они пошли дальше, нашли немного соломы и улеглись.

Светало. Их словно подбросило. Взрыв огромной силы прогремел рядом. Они вернулись. Школы не было. Папа стоял онемев. Сзади плакал Межинский:

– Павлик, Павлик, как же это?

 

Связанные красной нитью

В больнице умирала его младшенькая. Сепсис. Чёрные дни тянулись медленно. Врачи отводили глаза: “У вас останется ещё трое детей”. – “Четверо! У меня было и останется четверо! Это моя девочка! Мой обожаемый ребёнок! Я не отдам её!” Казалось, он обезумел…

Они лежали друг с другом рядом, связанные красной нитью. Её лицо розовело. Дыхание выравнивалось. Горячая его кровь несла ей жизнь. Господь вернул её в нашу семью с папиной кровью. Какое это счастье, когда кому-то удаётся спастись!

 

Конкурс в ГДР

Конец 60-х. Мы с папой на конкурсе в ГДР. Он меня распевает перед турами. Сегодня третий тур, я не могу заснуть – папа немного простудился и храпит.

– Папа, не храпи, мне обязательно надо выспаться, голос не будет звучать.

Он встаёт, садится за стол. Утром просыпаюсь – папа сидит за столом, смотрит на меня.

– Ты не спал! Из-за меня!

– Сегодня твой день. Ты должен победить. Одевайся, приводи себя в порядок, завтракаем – и на распевку.

Вечер, ждём результатов. Входит маэстро Христо Брымбаров из Болгарии. Проходит мимо нас и показывает один палец – говорить ещё нельзя. У папы в глазах слёзы – мы победили!

 

«Пора»

2004 год. Я на даче. Сидит папа, обхватив голову руками.

– Папа, давай сыграем в нарды.

– Не хочу.

– Давай разложим твой любимый пасьянс.

– Не хочу.

– А что ты хочешь?

– Ничего. Пора.

– Нет, не пора, не пора!

Я целую его руку. Она тёплая…

Мы стоим в Армянской церкви на Ваганьково, четверо его детей. Никого нет, нас оставили одних, чтобы не мешать. Я целую его руку. Холодная. Слёзы текут у нас, у его детей. Мы ещё много раз скажем “папа”. Ответа уже не будет никогда. Он ушёл. Звезда погасла. Сто лет – это так мало!

На снимках: Павел Лисициан - Онегин; Павел Герасимович слушает игру Рузанны; Карина, Рузанна и Рубен Лисицианы.

Подготовил Валерий ГАСПАРЯН