Юбилей школы.

За окном тревожно гудел лес. Деревья покачивались, словно команда матросов, сошедшая на берег после долгого противостояния осенним штормам. Просеянный сквозь бегущие облака лунный свет создавал иллюзию чёрно-белого кино.

Когда вечер обернулся ночью? Как долго крутится кинолента с повторяющимися кадрами на экране-окне? Не всё ли равно. Я взяла на себя обязательство прибыть в этот город на встречу с чужими и давно не интересными мне людьми, потому что это было хорошим поводом отпустить своё прошлое.

Всё началось со звонка. Обычного звонка, удачно заставшего меня в нудной автомобильной пробке. Всё как раз окончательно остановилось, потому что скорая оказывала помощь пострадавшим в аварии, люди в одинаковых комбинезонах возились с двумя легковушками, сцепившимися в крепких объятиях, а половину дороги занимала лежащая на боку фура. Было понятно, что домой я попаду не раньше полуночи, а потому звонивший попал, как говорят мои студенты, под раздачу.

- Лариса Борисовна Грановская?

- Будьте добры, представьтесь, - официальным голосом потребовала я.

- Я Вадим Бутов, член организационного комитета по организации юбилея старейшей школы города Борска, которую вы заканчивали ровно двадцать пять лет назад.

- И чего же вы хотите, Вадим Бутов, «член оргкомитета по организации»?

- Мне поручено пригласить вас на юбилей школы. Мы приложили много сил, чтобы разыскать выпускников юбилейных выпусков. И, если вы согласны приехать, если вы приедете, то есть…. В общем, мне поручили обзвон, чтобы, значит узнать… У вас есть в нашем городе родственники или нужно зарезервировать номер? Мы хотим предложить нашим гостям комфортабельную турбазу почти в черте города, «Сосновый бор». В общем, там и тихо, и кухня хорошая. Кстати, один из дней юбилейных мероприятий будет проводиться как раз на этой турбазе.

- Вы хотите сказать, что праздновать юбилей школы планируется не один день?

- Да, мы расписали программу на три дня, не считая дня заезда и дня разъезда.

- Уважаемый Вадим, давайте начнём наш разговор с самого начала. И я прошу вас чётко и внятно ответить на мои вопросы.

- Я готов.

- Итак, вопрос первый: уверены ли вы, что я та самая Лариса Борисовна? Моя фамилия Левина.

- У меня так и записано: Левина, в девичестве Грановская. Мы…

- Понятно. Вам известно, где и кем я работаю?

- Конечно, мы…

- В таком случае вы должны понимать, что я довольно занятой человек, моё время расписано, как минимум, на полгода вперёд, и вам, прежде всего, нужно связаться с моим секретарём, сообщить ему всю информацию о времени и месте планируемого мероприятия, сроках и условиях проживания, а потом уже, после согласования, беспокоить меня.

- Извините, мы не знали.

- У меня высветился ваш номер. Я дам задание своей помощнице, и она с вами свяжется.

- Тогда до созвона? - в процессе разговора мой собеседник всё понижал и понижал тон, а последний вопрос прозвучал уж совсем жалобно.

Я нажала отбой с чувством «глубокого удовлетворения». «Тогда – никогда, до созвона, перезвона, пустозвона, му…» Этот Вадим Бутов, косноязычный любитель тавтологий, слишком самоуверенно начал разговор, да ещё о возрасте мне намекнул. «Вы двадцать пять лет назад закончили школу. Выпускница юбилейного выпуска». Впрочем, для своих сорока с хвостиком я, как принято говорить, неплохо сохранилась и кое-что успела.

Неужели прошло так мало времени? Мне казалось, что и Борск, и школа были в другом столетии, в другой жизни и, возможно даже, на другой планете.

Конечно, я могла сама узнать у этого мальчика и сроки, и место. Но правила нарушать нельзя, даже если ты сама эти правила придумала.

Пункт первый. Никогда нельзя соглашаться на первое приглашение. Если тебя не уговаривают достаточно долго, значит условия договора будет диктовать приглашающая сторона, т.е. тебе это будет заведомо невыгодно.

Пункт второй. Чем больше посредников и дольше переговоры, тем выше тебя будут ценить и уважительнее относится.

Пункт третий. Держи дистанцию. Всегда и со всеми.

Пункт четвёртый. Будь лаконична сама и требуй того же от окружающих. Молчание золото. Болтовня – раздача мелочи в пользу бедных… умом.

Сколько раз нужно было наступить на грабли, чтобы это придумать? Мне хватило одного. Я вполне обучаемая дама, несмотря на образование и учёные степени. Ведь что нам мешает учиться, делать открытия, формулировать смелые гипотезы? Знания. Чем больше их объём, тем выше барьер нежелания учиться. Полученные знания мы принимаем за абсолют и даже не думаем копаться в исходниках, ставить под сомнения авторитеты. Видимая «понятность» и «очевидность» – это самообман. На этом поле открытия невозможны. Усомнись, удивись, полюби парадоксы и развивайся бесконечно. Впрочем, я тоже не сразу это поняла.

Моя помощница, мой незаменимый секретарь, Анна Ивановна, с удовольствием включилась в эту историю с юбилеем, и несчастный Вадим к концу переговоров научился излагать только информацию по существу, без перечисления своих заслуг и непосредственных эмоций по поводу и без. Но он твёрдо настаивал каждый раз, чтобы мне передали, что звонил Вадим Алексеевич Бутов. У парня неожиданно прорезалось отчество, и он, видимо, его запоминал, используя метод многократного повторения.

Я не приезжала в город своего не очень счастливого детства больше двадцати пяти лет. На это были свои причины. Кроме того, в Борске не осталось ни одного человека, с кем бы я дружила или просто была в приятельских отношениях. Если мой характер у кого-то и ассоциировался с кактусом, то величина иголок была не на моей совести.

За десять школьных лет, не одиннадцать, а именно десять (начальная школа у нас была три года, а потом мы перешли сразу в пятый класс), только одно лицо вызывало у меня чувство приязни. В параллельном классе учился мальчик Алёша, который играл на гитаре в школьном ансамбле и чудесно пел:

Этот синий вечер летний закружил ребят,

Я на школьный вальс последний пригласил тебя…

У этого Алёши было ангельское лицо: бледненькое, с тонкими носиком и губками. Белокурые кудри только усиливали это ангелоподобие. Мои одноклассницы, и не только, визжали от восторга, говорили о нём на переменках исключительно трагическим шёпотом и закатывали глаза, видимо, от восторга. Общий психоз влюблённости не обошёл стороной и меня. Но как-то проявлять свои чувства я не решалась, да и не умела. Нет. Пожалуй, просто не видела в этом никакого смысла.

Я росла, твёрдо уверенная, что красотой, умом и талантами не обладаю. Когда это всё, по мнению окружающих, раздавали другим младенцам, я, видимо, или спала, или ещё не успела родиться.

Жила я с отцом и матерью в двухкомнатной квартире одноподъездного трёхэтажного дома, стоявшего в конце улицы, у глубокой балки. Улица называлась Красивая, словно в насмешку. За наш дом, в балку, выбрасывали мусор те, кто пропустил специальную машину, проезжавшую раз в два дня. Мусорных контейнеров в городе не было вовсе. Большая зелёная машина кружила по улицам и бульварам, два мужика с лопатами бросали отходы от края в глубь вонючего чрева. Женщина со свистком шла впереди, оповещая всех о приближении мусоросборщиков, она заскакивала в подъезды и свистела там пронзительно и страшно, так что уши закладывало. Беда была в том, что ездила эта машина по городу с восьми утра до шести вечера, ровно в те часы, когда большинство «производителей мусора» были на работе. В семьях, где жили старики и школьники, вынос неароматных ведёрок становился их «почётной» обязанностью. Чуть зазевался и всё. Машина уехала. Вот и топали все опоздавшие из ближайших домов к нашей злополучной балке.

Я этого места боялась панически, потому что обитали там огромные крысы, а возможно, и змеи, так мне в то время казалось.

Родители не баловали меня нарядными платьями, кружевными воротничками на школьную форму и белыми фартуками с красивыми накрахмаленными крыльями. Да и сама форма была у меня дешёвая, штапельная. Ткань ужасно мялась, висела на моей нескладной фигуре бесформенным мешком, вытянутом и блестящем на тощей заднице.

В начальной школе меня постоянно ругала учительница за то, что родители не вовремя вносили плату за обязательное горячее питание, и, когда в пятом классе это самое питание стало необязательным, я с облегчением вздохнула.

Мне нечем было привлечь к себе внимание одноклассников: ни внешности, ни одежды, ни особенных карандашей или обложек для учебников у меня не было. Мне не давали родители с собой в школу шоколадных конфет или фруктов, мне никто не дарил маленьких куколок или мягких зайчиков, которые можно было бы носить в портфеле. Училась я тоже очень средненько. На родительских собраниях меня никогда не хвалили, но и не ругали. Отец горестно вздыхал, называя меня «бесцветной личностью», которая была не достойна отца – ударника Коммунистического труда и передовика производства.

Мать работала на том же заводе, что и отец, поваром в рабочей столовой, поэтому её он называл «обслуживающим персоналом» и относился соответственно. В выходные дни, когда отец «на законных основаниях» отдыхал, то есть пил и играл на гармошке «Во саду ли, в огороде», мы должны были сидеть рядом и слушать, какой он заслуженный человек, как моей матери повезло, что он на ней женился, сделал одолжение, так сказать. А она «не оправдала», родила не парня, а дуру-девку, из которой путного ничего не вырастет.

Мать отца обожала, смотрела на него с собачьей преданностью, дёргала меня за косички и отвешивала подзатыльники при каждом упоминании моих недостатков.

Самое странное, что я была уверена: так живут все.

По мере взросления стала ненавидеть выходные дни, а вместе с ними и своих родителей, а особенно безвольную мать. Меня бесила её собачья преданность, её обожающий взгляд, всегда обращённый на мужа, её шёпот: «Терпи и слушай отца. Он тебе добра желает».

Моя бабушка, мать отца, тоже обожала своего сыночка, считала, что никто его не достоин на всём свете, а так как причиной брака стала беременность, в результате которой я появилась на свет, то меня бабка называла подколодной змеёй, подрезавшей «крылья» её сыночку. Ей же принадлежала идея «не спускать с меня глаз», потому что вслед за матерью, я непременно должна была согрешить до свадьбы, а так как «таких благородных людёв», как она и её сын, больше нет, суждено мне остаться «с пузом, без мужа, позором семьи».

Гулять во двор с ровесниками меня не отпускали, и главным развлечением было, спрятавшись за герань на подоконнике, слушать дворовые песни под гитару и разговоры тех, кто не мог стать позором семьи и не нуждался в неусыпном надзоре.

Читала я много, но абсолютно бессистемно. Книги рассказывали о жизни, которая когда-то была или будет, но не у меня.

По задумке отца, чтобы стать человеком, мне нужно было приобрести настоящую рабочую специальность. Поэтому после девятого класса планировался мой переход в ПТУ, где учили на токарей, плотников, каменщиков и поваров. Но планам помешала болезнь бабушки, которую неожиданно весной парализовало. Моя проходная комната превратилась в больничную палату, поэтому я переехала жить на кухню, а письменный стол стал заменил подоконник. Всем стало не до меня, а потому я продолжила учиться и закончила десять классов.

Год после школы я честно отработала на заводе ученицей, а потом и фрезеровщицей второго разряда. Весь год я по копеечкам откладывала деньги, планируя побег из ненавистного мне дома.

Бабка выздоравливала, но речь никак не хотела восстанавливаться, поэтому, завидев меня, она только мычала и грозила мне скрюченным пальцем.

Весной у отца случился отпуск, и он решил перевезти бабку в её дом, на свежий воздух. Там они и погибли все в одну ночь: и мать, и отец, и бабка. Они угорели. Ночью весной в наших краях ещё прохладно, затопили печь, а дымоход не проверили. Так я в один момент стала сиротой.

Похоронил всех «родной завод». На могиле поставили железный, сваренный умельцами, обелиск с красной звёздочкой. Мамины приятельницы-поварихи устроили поминки в заводской столовой. Они же надоумили меня поискать бабкины и материны заначки, ведь я даже не знала о существовании таковых. Они же разыскали сестру матери, о существовании которой при мне никогда не говорили. И не удивительно. Отец таких, как она, называл «гнилой интеллихенцией» и непременно сплёвывал, словно на язык попало что-то ядовитое.

Так у меня началась новая жизнь, появилась первая подруга и любящая мама, так я попала в мир, который до этого существовал только в книгах.

Когда Фаина Никифоровна, моя чудесная Фаечка, приехала за мной, чтобы увезти в новую жизнь, за окном так же гудел ветер, так же раскачивались деревья, а ночью на небо вдруг выплыла огромная жёлтая луна, и я впервые услыхала слова, показавшиеся мне волшебными: «Вальпургиева ночь накануне пасхи, это, девочка моя, хороший знак. Теперь всё у тебя будет хорошо».

Как всегда, когда я вспоминала Фаечку, на душе у меня становилось тихо и тепло. Мне захотелось спать. Завтра предстоял утомительный день. Согласно юбилейному буклету, который мне вручили при встрече на вокзале, планировалась экскурсия по городу и его окрестностям, обед, посещение краеведческого музея, где предстояло заполнить какие-то анкеты, и встреча с учителями школы за ужином в местном ресторане.

Утром в просторной столовой турбазы, украшенной букетами хризантем, собралось человек пятьдесят. Это были люди разного возраста. Как я поняла, собирали по всей стране только юбилейные выпуски: тридцатый, сороковой, пятидесятый, шестидесятый… И почему-то двадцать пятый. Интересно, в честь кого такое исключение из правил?

Было интересно наблюдать, как расшалились седые «девчонки и мальчишки» за завтраком, как угадывали, кто есть кто, кокетничали, ахали и не очень естественно смеялись.

- Вы из юбилейного заезда? – спросили меня при входе в ресторан санатория.

Я назвала год выпуска и получила карточку с номером. За моим столом сидел уже довольно пожилой человек, с красивой седой шевелюрой, породистым профилем и яркими почти чёрными глазами под лохматыми седыми бровями. Что-то удивительно знакомое было в посадке головы, которой совершенно не подходила дряблая тонкая шея и сутулые плечики старика.

Я вежливо поздоровалась, села напротив в ожидании своего завтрака, мучительно вспоминая, где видела этого человека раньше.

- Неужели не узнала? Лариса, голубушка? А я был уверен, что уж кого-кого, а меня забыть нельзя, - молодым, хорошо поставленным голосом заговорил седовласый.

- Натан Самуилович? – я неожиданно для себя искренне обрадовалась встрече со своим бывшим учителем химии.

- То-то же. А то села, бровки сдвинула, будто на контрольной забыла что-то…

- Каюсь, забыла. Давно с химией никаких дел не имела, - продолжала улыбаться я.

- А вот сие, голубушка, невозможно. Всё, что нас окружает: воздух, вода, наша одежда, да и мы сами – всё состоит из химических элементов.

- Ладно я, а вот как вы меня узнали, Натан Самуилович?

- А по взгляду и вот по этим подвижным бровкам. Удивительно, но ты всегда была похожа на фотографии моей бабушки в молодости. У нас дома хранился архив семьи. Я сам бабушку никогда не видел, только фотографии. Когда ты в седьмом классе вошла в мой кабинет, я прямо ахнул. Никогда не мог поставить тебе двойку, рука не поднималась.

Нам принесли огромные оладьи, с киселём и сметаной. Раньше такие готовили в нашей университетской столовой, и я ужасно их любила. Мой муж смеялся и говорил, что мне нужно было родиться на Полтавщине, носить венок с лентами и блузку, вышитую алыми петухами.

- Тоже, наверное, с кисельком любишь? – усмехнулся мой учитель.

- Как вы угадали?

- А ты, как я, сметанку в сторонку отодвинула. Нет, правильно я тебе двоек не ставил. Во-первых, ты всегда старалась, во-вторых, на химии свет клином не сошёлся, а главное, человеком ты, я вижу, выросла хорошим.

- Не всегда и не для всех. Глупцов на дух не выношу.

- Это у тебя защитная реакция. Это не считается, - как-то преувеличенно убеждённо произнёс Натан Самуилович, и мы оба рассмеялись.

Подали автобусы. На каждом был написан год выпуска. Какая-то женщина громко объявила, что бывшие учителя могут садиться в любой автобус, какой им понравится.

Мы с Натаном Самуиловичем сели рядышком в серединке автобуса, потому что первые места были заняты более шустрыми выпускниками.

- Ты, по-моему, в классе особо ни с кем не дружила, так что на меня никто из твоих бывших поклонников не обидится.

- Это точно, - усмехнулась я. – Практически никого из класса и не помню.

- Ты ведь в «В» училась?

- Точно. Ну и память у вас.

- А там тебе и не с кем было дружить. Девчонки - все смазливые погремушки. Старостой у вас была Наташа Осипова, внучка нашего завхоза. Такую из себя начальницу строила, куда там. Она главная была доносчица: всё про всех в учительской рассказывала. Вот ей я двойки ставил с удовольствием. Она потом на заводе какое-то время профсоюзом командовала.

- А где вы теперь живёте, Натан Самуилович? Раз вас устроили на турбазе, значит вы из города тоже уехали.

- Уехал, голубушка, и давно. Дети в Москве себе работу нашли, а как моя жена умерла, купили мне хороший домик в подмосковье. Каждые выходные, то дети, то внуки наезжают. У меня ведь пять внуков. Двое уже женаты, вот собираюсь до правнуков дотянуть. А ты что-то про себя ничего не рассказываешь. По виду – деловая женщина, прямо директор.

- Я живу в краевом центре, преподаю в университете.

- Замужем?

- Вдова. Муж погиб в автокатастрофе.

- Прости старого дурака, что напомнил.

- Ничего. Я уже переболела.

- Да видать, не очень, раз второй раз замуж не вышла.

- Не за кого. Вот были бы вы, Натан Самуилович, помоложе, за вас бы пошла.

- Небось муж евреем был?

- В точку.

- И умный, и обаятельный, и весёлый… Тогда лучше точно не найдёшь, разве что судьба какую-нибудь штуку про тебя удумает.

Автобус остановился возле нашей школы. Два десятка человек добавилось к тем, что уже сели возле турбазы. Появился молоденький Вадим Алексеевич Бутов. Это он меня встречал, устраивал на турбазе и очень старался угодить. В автобусе стало шумно. Люди узнавали друг друга, пересаживались, перекрикивались, громко смеялись.

Вадим взял микрофон и сообщил уже известную программу дня. Мы кого-то ждали, двери автобуса не закрывались пока в салоне не появился здоровенный дядька в форме офицера полиции.

Все опять закричали, замахали ему руками. Он по-хозяйски объявил, что начнём мы экскурсию с вокзала, куда через пять-семь минут прибудет его брат, танкист и настоящий полковник, Пётр Васильевич Дубцов.

- Неужели хулиганы Петька и Пашка оба носят форму? – ахнула я. Вот кого бы я никогда не узнала! Эти близнецы были самыми злостными разгильдяями в школе. Они срывали уроки, натирали доску восковой свечой, врывались в раздевалку к девочкам перед физкультурой, дрались, курили в школьном туалете, писали на партах неприличные слова…

- Кто меня не знает или не помнит, сообщаю: я Павел Васильевич Дубцов, со вчерашнего дня полковник полиции, дорабатываю последние деньки в должности начальника отдела по борьбе с экономическими преступлениями. Уже получил приказ о переводе в краевой центр, где возглавлю антикоррупционный комитет.

Раздались крики и поздравления с мест. Мне показалось, что Павел или уже выпил, или вчера крепко праздновал. Словно прочитав мои мысли, он вдруг стал извиняться, что вчера пришлось «проставиться» по поводу нового назначения. Автобус одобрительно загудел.

На вокзале, который был отреставрирован и сиял свежей жёлтой краской и белизной колонн, нас уже ждал бравый полковник Петя с большущим чемоданом.

- Святые Пётр и Павел, - усмехнулся Натан Самуилович. – Хорошие мужики выросли, не потерялись.

- Я думала, они или сопьются, или в тюрьму попадут.

- Нет. Они больше видимость создавали, чем хулиганили. Есть такая порода мужчин – артисты по жизни. Азартные, шумные, но нутро у них настоящее. И ведь учились оба неплохо.

- Интересно, а где теперь наш отличник Илюшенька?

- Ну отличник-то он был дутый. У него мать работала в горкоме партии, вот наша администрация и облизывала этого Илюшеньку.

Сивко его фамилия. Мать потом его куда-то пристроила учиться, но с образованием по понятной причине не сложилось. Она сунула его в горком комсомола, а тут как раз всё разваливаться стало. Так что пошёл парень в святые отцы. Рясу надел. Мать тоже при церкви пристроилась. Какая разница, где идеологией заниматься.

- Вы меня убили. Наповал убили. Илюша стал попом? Он же такие политинформации готовил перед пасхой, выявлял, кто красит яйца, а кто нет. Руки у всей школы проверял… Вот уж точно, неисповедимы пути «святого» Илюши.

Мы ещё продолжали хихикать, а экскурсия уже началась. Придумана она была весьма интересно: кроме городских новых и старых достопримечательностей, автобус останавливался у дома каждого присутствующего выпускника, сообщалось кто и что закончил, у кого-то перечислялись должности, у кого-то количество детей и внуков, в общем, кто чем был богат.

На улице Красивой не оказалось ни старых домов, ни оврага. Там теперь стоял спортивный комплекс с ледовой ареной, стадионом и зданием спортивной школы.

- А на этом самом месте, в доме номер 162 жила Лариса Борисовна Грановская, ныне Левина, доктор философских наук, профессор, проректор по науке областного университета. Лариса Борисовна, встаньте, пожалуйста, а то одноклассники ваши вас не видят.

Я поднялась в полной тишине, поглядела на обалдевшие физиономии бывших одноклассников. На моё счастье тут же завёлся мотор и экскурсия продолжилась.

- Это ты их здорово огорошила. А мне сказала «преподаватель».

- Так я же преподаю.

- Доктор наук, профессор философии, а я с тобой на «ты».

- Так для вас я бывшая ученица, а никакой не профессор.

- Молодец. Правильно ответила. «Отлично» тебе за сегодняшний урок. И не говори никому, что вдова, не давай повод позлорадствовать.

- Ни за что не дам.

- Ну и правильно.

На очередной остановке, у центральной городской библиотеки, где работала какая-то «девочка» из класса «А», кто-то громким шёпотом, для всех, спросил у Вадима:

- А профессорша наша со своим стариком-мужем прикатила?

Вадим ответил в микрофон:

- Рядом с Ларисой Борисовной Грановской –Левиной, с нами по когда-то родному городу путешествует ваш замечательный учитель химии, Натан Самуилович Полянский. А кто не узнал своего учителя, получит двойку и на банкет без родителей допущен не будет.

Все засмеялись, над нами нависли физиономии тех, кто хотел поздороваться, лично поприветствовать человека, который многим помог с выбором профессии и отличался честностью и объективностью во всём. Женских лиц при этом я не заметила.

В музее ко мне неожиданно подошёл довольно интересный мужчина и представился:

- Леонид Аркадьевич Махнёв - директор музея и ваш ученик. Не помните меня, Лариса Борисовна?

- Леонид Аркадьевич?- я выдерживала паузу, чтобы свою «загадку» он уже разгадал сам.

- Лёнька Махно.

- Так вы теперь Махнёв? – я сразу вспомнила смешного конопатого шкета, который всех в университете донимал со своей «проблемной исторической» фамилией. Ему было стыдно из-за однофамильца, наследившего в истории отечества, а отец ничего менять не разрешал.

- Убедил отца, что никакой должности мне не светит. Глупо же звучит «директор школы Махно».

- А вы директор школы?

- Бывший. Вот теперь музеем этим занимаюсь. Современный музей – это так интересно, я просто влюбился в это дело.

- Поздравляю. Это здорово заниматься любимым делом.

- А пойдёмте, я вам покажу нашу фильмотеку. Мы её сейчас отцифровываем. Скоро мониторы будут во всех залах. Это ж не обычный рассказ экскурсовода, это исторические кадры, живые лица наших земляков. Вот вы сейчас анкету заполните, а мы приедем и снимем вас во время лекции скрытой камерой. Вы же гордость не только школы, но и города, доктор наук, профессор…

- Что-то мне эта идея не очень нравится, - воспротивилась я напористому «ученику».

- А вот это позвольте уже решать нам, музейщикам-собирателям. И ваша ложная скромность, Лариса Борисовна…

- Вы напрасно сменили фамилию. По напору вы, безусловно батька Махно, - в сердцах перебила его я.

Леонид Аркадьевич хотел было обидеться и вдруг громко и заразительно рассмеялся:

- Я обожал ваши лекции именно за такие неожиданные повороты. Как жаль, что видео камеры в музее не пишут звук. Вот как в провинции появляются такие самородки? Вы же из обычной рабочей семьи, учились в школе средненько… Просто чудо какое-то!

Словоохотливого директора отвлекли, а я незаметно выскользнула из музея, чтобы подышать свежим воздухом осени. Обойдутся они без моей анкеты и без современной легенды об учёной Золушке.

Фаечка год выбивала из меня «наследство передовика производства», мою провинциальность и убогость миропонимания. Она, в буквальном смысле слова, учила меня заново говорить и ходить, не сутулясь, не глядя только под ноги, сидеть за столом, пользоваться столовыми приборами. Мы вместе шили и перешивали мне наряды, читали книги, тараторили скороговорки, просто разговаривали обо всём, «за жизнь», как говорила она.

Я много успела прочитать в школьные годы, поскольку других развлечений у меня не было, но, разговаривая с Фаей, мне казалось, что я читала другие книги. Я снимала для себя только сюжетный слой, не вдумываясь в философское содержание, не связывая повествование ни с исторической подоплёкой, ни с биографией автора. Передо мной с подачи Фаечки, по словам Ломоносова, «Открылась бездна звезд полна; Звездам числа нет, бездне Дна».

Всё, к чему прикасалась моя поздно обретённая мамочка, наполнялось светом, оживало. Герои книг становились реальными людьми из плоти и крови, писатели оборачивались мудрыми собеседниками, исторические события выстраивались в логическую цепочку, великие правители становились заложниками обстоятельств, а гении в утопистов, указывающих направление, но не путь.

Через год я поступила в университет, но это уже была совсем другая девочка. Если бы отец увидел меня такой, он умер бы ещё раз, но уже от классовой ненависти.

В последний год Фаечка сдала. Мой муж с нашим сыном Данькой повезли её на Мёртвое море. Она внушила себе, что море добавит ей пять лет жизни как минимум. У моего Юлика родственники жили в Тверии, это такой городок на берегу озера Кинерет или Галилейского моря, как оно именовалось в древности. Доброжелательные улыбчивые люди не раз уже принимали нашу семью на постой, а вернее, на ночёвки. Дело в том, что, оказавшись в стране, где древняя история была буквально везде в шаговой доступности, усидеть в четырёх стенах было невозможно. В тот год я не могла лететь с ними, на носу была защита докторской, готовилась к выходу моя монография и дел было невпроворот.

Они все были счастливы последние дни и часы своей жизни. В экскурсионный автобус, вёзший их из отеля на Мёртвом море в Иерусалим, сел и религиозный фанатик-смертник. Никому не удалось спастись: после взрыва автобус упал в пропасть. Это было через день после моей защиты…

Я вернулась из Израиля через месяц. Квартиру, где мы жили с Юликом и Данькой, продала. Поселилась опять у Фаечки. Мне там было спокойно, там каждый предмет разговаривал со мной её голосом. Она меня опять спасла. Позвонила её подруга из Германии и пригласила почитать курс «Русская философия и литература девятнадцатого века». Потом я работала в Италии, в Израиле, в Канаде. Вернувшись в родной университет, стала проректором по науке. Нет, я не «железная тётка», как зовут меня студенты. Боль притупилась, но оставлять меня она не собирается. Просто я научилась с этим жить. Крест на свою голгофу нужно нести достойно. Обиды, истерики, депрессии – удел слабых. Часы жизни заведены в час рождения, и, пока не раскрутится пружинка до конца, нужно жить так, как положено разумному человеку.

У автобуса маялся Вадим. Он оказался славным мальчиком, у меня возникло ощущение, что он за меня заступился.

- Вадим Алексеевич, сколько времени у меня есть до банкета?

- Вы хотите куда-то съездить? Ой, извините, это не моё дело. До банкета почти два часа.

- Отлично. Я бы хотела побывать на кладбище.

- Лариса Борисовна, вы давно не были в городе. Старое кладбище закрыли, так как оно оказалось в черте города, и пускают туда четыре раза в неделю. Сегодня оно закрыто.

- А там есть какая-то администрация?

- Нет. Там только сторожа и работники, что дорожки от листвы и мусора чистят. А администрация в Управлении городского хозяйства, это второй этаж нашей мэрии.

- А где я могу заказать памятник, вернее, надгробье и его установку?

- Этим занимается несколько частных предприятий. Обратитесь в «Гранит», там бывшие вояки заправляют, у них всё всегда вовремя и качественно.

- А как бы мне туда попасть?

- Садитесь в автобус. Я только предупрежу, что отъеду на полчаса, и мы с вами туда сгоняем.

- Спасибо вам, Вадим Алексеевич, я не ожидала…

Контора «Гранита» располагалась недалеко от городской больницы, что было стратегически правильно. В просторном помещении на первом этаже жилого здания стояли вдоль стен образцы памятников. Пока я договаривалась об установке гранитного надгробия и диктовала фамилии, имена и даты рождения-смерти, Вадим о чём-то шептался с солидным мужичком, зашедшим с улицы. В автобусе, на обратной дороге, он заверил меня, что всё будет исполнено «в лучшем виде».

«Ну вот, - подумалось вдруг, - если я и должна была, что-то своим родителям, будем считать, что расплатилась. И даже хорошо, что кладбище сегодня закрыто. Памятник установят, мне позвонят, вот тогда я и посещу это невесёлое место. Меня отвезут «принять работу» и только после этого я оплачу вторую часть немаленькой суммы. На всё про всё мне половины дня хватит».

Заметно улучшилось настроение, словно груз с души сняла…

На вечернем банкете в ресторане «Клёвое место» было шумно и как-то суматошно. Нынешний директор школы, маленький, лысенький и удивительно шустрый мужичок, по фамилии Данилкин, представил педагогов разных лет. Кто-то просто кланялся, кто-то произносил тост. Это всё напоминало мне пионерское приветствие делегатам двадцать седьмого съезда КПСС, только с выпивкой и репликами с мест.

- Как хорошо, что я отказался произносить этот зарифмованный кошмар, который они называют тостами, - вздохнул Натан Самуилович. - Ларисонька, такое действо раньше называли «монтаж», если я не ошибаюсь?

- Точно. В лучших пионерских традициях кто-то наваял.

- По-моему, навалял. Нет?

- Согласна. А вы, я смотрю, не очень дружили со своими коллегами.

- Я приятельствовал с Артёмом Самсоновичем, физиком. Помните, такой был большой седовласый армянин. Он умер лет пять назад. Да ещё был фронтовик Захарыч, который НВП вёл. В шахматы играл виртуозно. Так он уж тогда стариком был. А с тётками у меня дружить не получалось, да и жена ревновала…

Но в это время говорящие педагоги закончились и на эстраду вышел интересный мужчина, явно привычный к вниманию публики. Он поздоровался под аплодисменты и визг толпы, в которой градусы выпитого были прямо пропорциональны восторгу.

Вдруг заиграла знакомая до слёз мелодия того самого вальса с выпускного:

Этот синий вечер летний закружил ребят,

Я на школьный вальс последний пригласил тебя…

- Вы не знаете, кто это? – спросила я у своего замечательного спутника.

- Это Алёша Бутов. Ты его не помнишь? Он же в твоей параллели учился.

- А наш экскурсовод Вадим…

- Его сын. Чудный парень! Говорят, что он отличный тренер, велосипедист.

- А его папа?

- Алёша мэрствует уже второй срок, а до того был главным инженером нашего резинотехнического завода.

- Так вот почему наш выпуск попал в список юбилейных!

- А ты не знала?

Это была хорошая идея: поселить «выпускников» на турбазе, вдали от шумных центральных улиц. Так хорошо после ресторанного гама оказаться среди шороха облетающих листьев… Усталость и спокойствие… Привычная усталость от мелькания лиц и удивительное спокойствие.

В ресторане никто из одноклассников ко мне так и не подошёл. Общения с ровесниками я боялась больше всего, потому что совершенно непонятно, о чём с ними говорить. У меня в классе не было друзей. Одно время со мной за партой сидела Рая Сохина. Или Сохнина? Уже не помню. Мы с ней разговаривали на переменах, она угощала меня конфетами, а я давала ей списывать домашние задания. Но после седьмого класса она с родителями уехала из города. Больше никто не садился рядом, и моё изгойство в классе стало очевидно. Меня не дразнили, не обижали, просто не замечали. Я была пустым местом. Но почему-то это обстоятельство меня не задевало. Мне было спокойнее в школе, чем дома, а вернее, никак. Эмоционально нейтрально. Силы копились для будущих сражений. С кем? Наверное, с самой собой…

А ещё в школе была библиотека. Как я могла забыть. Мне так нравилась тишина и неоновый свет над рядами стеллажей – коридоров.  В библиотеке работала чудесная старушка. Как же её звали? Мальчишки обзывали её Верандой… Ну конечно, Вера Андреевна. Она вечно что-то писала, заполняла какие-то амбарные книги, таблицы, карточки читателей. В любое время года у неё на плечах была серенькая ажурная шаль. Уже тогда она была совершенно седой. Я бы даже сказала, белоснежно седой. «Барышня, - говорила она, - что вы намерены прочесть в ближайшие дни? Вам для души или что-то программное?» Ох, это «что-то». В её произношении «ч» никогда не превращалось в «ш». И мне это так нравилось… Про неё почему-то говорили «несчастная женщина», но, в чём заключалось её несчастье, я так и не узнала. Мне она казалась счастливой: у неё под рукой всегда было столько книг, она так много знала и так интересно рассказывала, когда у нас вместо занудной литературы проводились «библиотечные уроки».

А ещё я любила дворника Ивана Ивановича. Он жил при школе. Тогда у школы была своя котельная, для которой привозилась целая гора угля. Старшеклассники помогали переносить уголь в подвал, ближе к огромной печи. Там была целая огромная комната для блестящего антрацита. Туда же мы раз в год приносили списанные книги и учебники.

Как-то в начальной школе меня почему-то очень рано родители привели к закрытой парадной двери и наказали ждать. Дело было поздней осенью. После дождя ветер казался особенно холодным. Я быстро замёрзла и начала прыгать на месте.

- Ты чего, пигалица, в такую рань? – спросил у меня огромный сутулый дядька с метлой.

- Родители привели.

- А скачешь чего?

- Озябла.

- Так ты зяблик? – рассмеялся он. – Горячего чаю хочешь?

- Хочу.

- Пойдём, зяблик. До уроков ещё, почитай, цельный час.

Я до сих пор помню клеёнку на кухоньке в его жилище: кремовая в квадратик, а в каждом квадратике или курочка, или петушок зелёного цвета. Помню, я тогда спросила, почему они зелёные, а он только рассмеялся:

- Видать, тоже озябли…

Мы даже подружились. Я всегда прибегала утром поздороваться с Иваном Ивановичем, а если отменялся какой-нибудь урок, я шла к нему пересидеть это время. Он наливал мне крепкий сладкий чай в эмалированную голубенькую кружку и расспрашивал об уроках и учителях.

После реконструкции котельной не стало. Исчез и Иван Иванович. Двор стал мести долговязый дурковатый парень, которому все мешали, особенно ученики, любившие побегать перед уроками.

Вряд ли кто что-то знает о судьбах этих людей. Но без них я не представляю своей школьной жизни. Да и школы тоже.

Второй  "юбилейный" день в школе мне даже понравился. Мы переходили из кабинета в кабинет, решали тесты по школьным предметам, шарады и головоломки, получали символические медали. В школьной столовой нас кормили молочным супом, макаронами и котлетами, как много лет назад. А чай с коржиком был встречен аплодисментами.

Во второй половине дня дали время для неформального общения. Меня и Натана Самуиловича Алексей Сергеевич Бутов похитил и увёз на свою дачу.

Он жаловался по дороге, что устал от кресла мэра, что бывшие одноклассники считают, что он им что-то должен, что мечтает вернуться на завод, а его толкают в политику…

Потом, выпив, он пел нам чудесные грустные песни, которые сам сочиняет много лет, а его сын и жена Светлана подпевали слаженно и очень музыкально.

Прощаясь, Алексей признался, что я нравилась ему именно потому, что не бегала за ним, не писала записок, то есть за безразличие к его талантам. Оказывается, я всё-таки кому-то нравилась, не для всех была пустым местом.

Если бы я знала, какую пытку приготовили выпускникам на третий день юбилейного марафона, уехала бы ночью. Нам решили напомнить все школьные праздники: с первого звонка до последнего. Рассказ о школьных традициях сопровождался песнями и танцами нынешних учеников. И эта псевдо-линейка с выносом девочки с колокольчиком, и прощание с букварём, и игра в «Зарницу» - всё перемежалось концертными номерами. Конца и края этому действу не было.

Я в принципе не переношу самодеятельность, а так называемую «художественную» в особенности. Но когда на сцену вышла девочка с мандолиной и на одной струне начала играть вальс «Школьные годы», делая паузы, непредусмотренные автором вальса, я начала мысленно считать от ста до одного. Вдруг послышалось всхлипывание. Через три человека от меня, спрятавшись за впереди сидящих, заходилась от истерики пожилая женщина. Периодически она всхлипывала и хрипела: «Остановите её. Я сдохну от смеха.» Женщине принесли стакан холодной воды и под руки вывели вон.

- Я вижу, наши зрители расчувствовались, сказал конферансье.

- Да уж, - тяжело вздохнул мой верный спутник, Натан Самуилович.

- Очень хочется уйти, - шёпотом проговорила я.

- Детей жалко. Они стараются, - возразил добрый учитель.

Действо происходило на летней эстраде. Несмотря на солнечный день, было нежарко. Бесшумно опускались на асфальтированные дорожки пёстрые листья, но не замирали сразу, а какое-то время скользили, словно маленькие самолёты по взлётной полосе, гася скорость своей короткой жизни.

Маленькие артисты, сидели в дальней ажурной беседке. За ними прибегала маленькая женщина, выкрикивала фамилии и уводила за собой очередных выступающих.

Вдруг на сцену вышла девочка подросток с отчаянно синими глазами. Голенастая, нескладная, как породистый щенок. Она звонким от волнения голосом объявила сама:

- Борис Пастернак «Импровизация».

Потом опустила голову с тяжёлой русой косой, выдержала паузу и совсем другим, грудным глубоким голосом начала плавно и как-то интимно, что ли…

Я клавишей стаю кормил с руки

Под хлопанье крыльев, плеск и клекот.

Я вытянул руки, я встал на носки,

Рукав завернулся, ночь терлась о локоть.

И было темно. И это был пруд

И волны.

Меня вдруг унесло. Я перестала видеть эту девочку, слышать её голос. Осенняя Ницца, пляж. Мы с Юликом пришли на берег, чтобы просто насладиться музыкой прибоя и помолчать. У нас с собою был пакет со свежими булочками, которые божественно пахли ванилью. Юлик протянул одну булочку мне, и тут налетели чайки и стали бить его крыльями, стараясь выхватить булку. Он отбивался, крошил булку и кидал кусочки. Он так громко и заразительно смеялся, а на обратном пути к гостинице читал мне именно это стихотворение.

Артистке громко аплодировали.

- Как зовут эту девочку. Я прослушала.

- А её никто не называл, - отозвался Натан Самуилович.

- Это Серафима Подкидыш, - ответил кто-то за моей спиной.

- В каком смысле подкидыш? – обернулась я.

- А во всех. По судьбе и фамилия, - незнакомая женщина вздохнула сочувственно. – Её подбросили в детскую больницу зимой. Как она не замёрзла в одном одеялке на снегу. Вот её и назвали подкинутым ангелом.

- И никто не удочерил?

- Да кому нужны чужие дети? – искренне удивилась неожиданная собеседница.

Я закрыла глаза и вдруг совершенно отчётливо поняла, зачем приехала в этот город. Я должна отдать долг, должна удочерить эту синеглазую артистку. Она мне нужна, эта чудная девочка, этот подкинутый в мир ангел. Я привезу её в квартиру Фаечки и стану ей настоящей мамой, опорой, поддержкой. Я сильная, мне есть, что передать этой девочке, у меня хватит любви.

На душе стало вдруг спокойно и легко, будто Фаечка присела рядом и обняла меня за плечи.