3 часть 2 глава Инкассатор

2 глава. Инкассатор

   Петрович хотел направиться домой, потом передумал, пошёл в депо, проведать своего товарища Николая Ивановича.

   Проходя по скверику, который посельчане после войны украсили кустами сирени, беседками, а потом плюнули: пусть парк сам тужится, выращивай сам себя, нам нужно своё обустраивать, а не надрываться над тем, что не твое. он увидел на скамье ребят 14-18 лет, присосавшихся к бутылкам пива. Под ногами валялись окурки, клочья бумаги, остатки колбасы, одноразовые шприцы. Они кого – то материли, не обращая внимания на прохожих, а прохожие не обращали внимания на них.

- Смертники, - бросил он. – Пьем и колемся. Неделю назад одного увезли на кладбище, вчера второго, и ничто вас не останавливает.

   Не понимаешь ты, Петрович, современную молодёжную жизнь. Они твои слова затопчут, заплюют, пиво и наркотики слаще твоих слов.

   Вчера, кого хоронили? Шесть месяцев парень был на реабилитации. Вернулся. Тут и дружки подскочили. Не выдержал. Кольнулся. Потерял сознание и к земле приложился. Дружкам бы скорую вызвать. У всех мобильники. Откачали бы. Да куда там. От греха подальше дёру дали. Вот тебе и реабилитация, и шесть месяцев.

- Уберите хотя бы грязь возле скамейки. Развели помойку. Противно смотреть. Урна же рядом стоит.

- А ты проходи и не смотри. Закрой глаза и так на ощупь, на ощупь. – Издевательский смех. В душу бьёт, - бросили, да ещё с плевком. – Ты нам не командир. Не дорос ещё. Мы сами командиры. И не указывай нам.

- Я не указываю, а делаю, - ответил Петрович.

   Он не хотел драться. Не дело с пацанами связываться и учить их кулаками, но как-то так пошло, душа просить стала, что подбородок старшего завис на кулаке Петровича, подбросил его вверх и выкинул за скамью.

- Мы на тебя заяву в полицию кинем, что избил нас, - завопили со скамьи.

- Кидайте. Я выйду и не такое еще всыплю. На глаза не попадайтесь.

   Ребята начали орать и грозить, увидев, как Петрович пошел на них, быстро рассосались.

- Страна загнивает от таких, а государству хоть бы хны. Все заняты, как побольше денег хапнуть, до воспитания почти никому нет дела.

   Он ожидал услышать за спиной голос, как это случалось раньше. Даже остановился, навострил уши, но напрасно. Тишина.

- Слава тебе Господи, - бросил он. – Галлюцинации, кажется, проходят.

   Прошагав по шаткому деревянному настилу между рельсами, он вышел к твёрдо утоптанной тропинке и через пять минут оказался возле депо. Ещё не упавшее. Крыша латана и перелатана. Кое – где рельсовые подпорки. Когда построили его, Петрович не знает. Мужики разное говорят. Кто до батюшки – царя, кто после батюшки. Если до батюшки, то хорош был батюшка. Страну, как тряпку на полосы распустил, а революция её красными нитками застрочила.

   А сколько лет проработал Петрович в нём? Из школы вышел и в депо пошёл. Сменил школьную тропинку на деповскую. Сначала учеником токаря. В три смены заколачивал. Самой трудной сменой была третья. Ночная. Спать хотелось. Толька отгонял сон холодной водой, а когда становилось невмоготу, булавкой руку колол. Лучше руку кольнуть, чем головой под патрон токарный попасть. Жизнь быстро текла, бурлила, как горная речка, а после пенсии, словно в болото превратилась.

   Петрович до сих пор ощущал свежесть холодного металла, жару каленного, Мазут отдавал валерьянкой, а солярка накрывала резким, удушливы запахом. И всё   таки это было хорошее время. Молод, силен. Крылилась душа. В самостоятельность пробивалась. Не путался во времени, а сейчас вольным стал. С утра до вечера хозяйство. А когда ложится спать чувствует: не приживается душа к сделанному. Отворачивается или обижается, словно беду на неё нагнал. Пустой день.

   Когда работал на токарном станке, ему нравилось, как вьется блестящая металлическая стружка, она была похожа на траву – вьюнок, как с бешенной скоростью крутится патрон, словно живой, сверкая вычищенной поверхностью, как из болванки вырисовывается острый конус или шар.

В мороз, жару, дождь он всегда шагал в депо с хорошим настроением, думая о том, что придется вытачивать и как половчее и быстрее сделать. Он любил, когда к нему приходили ученики из школы на практику и всегда говорил: лучше досконально и профессионально знать одно дело, чем десяток других, но кое как.

   Он прошелся по токарному цеху. Пустота и мертвая тишина. Время не обеденное. В других цехах было тоже самое. Петрович подошёл к своему станку. Старый товарищ. Он погладил станину.

- Убываешь в силе, ломает тебя работа. Служил ты исправно, а награды тебе никакой, но ты не расстраивайся. Имеется у меня одна задумка на тебя.

   Потянулись воспоминания, как Настя во время обеда приходила к нему, принося в авоське бутылку молока, пару сваренных яиц, кусок хлеба и говорила: Толь, дай крутнуть.

- Что крутнуть?

- Да что – нибудь, что крутится.

- Зачем?

- Хочу поработать.

- Работница, - цедил Толька. - Что ты за человек, Настя. Ничего не знает в станке, а лезет.

- Вот поэтому и лезу, что не знаю. Хочу научиться.

- Мы уже научились в этом году. Проехали.

- Не кисни, а то развалишься. Ничего такого не произошло, что в этом году не поступили в институт, набираемся жизненной закалки, - она взламывала скорлупу яйца и совала Тольке в рот. – Жуй. И нос держи в порядке, а то прорвёт его. Закалка главное. Ты за станком, а я за тяпкой, в следующем году рванём.

   Но институт соскочил после ухода Насти, а уезжать в город, поступать в институт, как не просили его родители, он на отрез отказался.

- Настя здесь, и я здесь.

- На инженера выучишься. Найдешь городскую дивчину, женишься.

   Толька полыхал глазами, выскакивал из дома, уходил к могилке Насти и просиживал, пока ночь не накрывала посёлок. Как рвало душу, когда он уходил, но никому до этого не было дела. Подушку не мочил, не засыпал до утра. Видел, как в темноте светилась Настя.

   Постояв немного, он пошёл к кабинету начальника депо. Николай Иванович, увидев Петровича, улыбнулся. Вместе отстраивали депо после войны, ремонтировали путь, таская рельсы, шпалы. Петрович хотел было спросить, куда рабочие запропастились, но Иванович опередил его.

- Редко заходишь в депо, Петрович? Почему? - спросил Николай Иванович. – Закопался в своей пенсии. Встряхнись. Разве раньше ты был таким. Всё в руках плавилось и горело.

- Как – то невесело стало после пенсии. Вокруг станки были, а сейчас картошка и, - Петрович махнул рукой.

- А ты не думай о ней. Приходи. Я тебе дело найду. Отвлечешься.

- Зайду, - пообещал Петрович.

- Буду ждать.

   «Хороший мужик. Толковый, - подумал Петрович. - Не пьёт. Не матерится. Мужиков не пригибает. Если кто-то не явится на работу, так он вместо него за станок становится. И вкалывает. Если кому-то нужно помочь с шифером, досками, разобьется, но достанет. Такого нужно беречь и хворостиной пороть не стоит».

- А куда рабочие подевались? – спросил он.

- Некоторые по домам разошлись, ремонтники в посадках маленько отдыхают. Станки у нас знаешь сам какие. На день по сто поломок. А новых не дают. Денег, мол, нет. Через час приедет один городской гусь, начнет распекать меня. И тепловозы плохо ремонтируете, и вагоны. Все плохо. Новенький. Иван Иванович Похмелкин.

- Хорошая фамилия, - засмеялся Петрович. – Соответствует?

- Хочешь узнать? Присаживайся. Посмотришь. Скоро заявится. Сам поймешь, почему он на меня налетает, но у меня защита имеется.

   В это время без стука в кабинет, сильно раскачиваясь вошел высокий, с плоским, словно тщательно выглаженным лицом, в чёрной, с обвисшими полями шляпе мужчина.

- Всё плохо, - с ходу заорал он. – Все хреново. Руководства начальства не выполняются. Увольнять нужно.