Хорошего решения нет

Предстоящая 9 апреля конференция ОПЕК+ будет иметь далекоидущие последствия для России вне зависимости от того, какие именно решения будут на ней приняты. Проблема не в самой постановке вопроса о сокращении добычи, проблема в модели российской экономики, для которой сокращение добычи нефти станет ее крахом.

При этом нужно отдавать себе отчет в том, что само по себе сокращение добычи никак не снимает основное противоречие, возникшее на волне эпидемии. Базовая проблема — в сокращении спроса. Мировая экономика вошла в цикл спада, и оценить его масштабы можно уже по китайской экономике — она застыла на 85 процентах от докризисной. Падение показателей в мировых отраслях идет неравномерно, и кризис перепроизводства нефти и газа как раз и произошел из-за того, что резко, буквально рывком, сократился спрос, а предложение осталось на прежнем уровне, да еще и война, которую на ровном месте развязали абсолютно некомпетентные российские «нефтяники» (хотя в реальности про нефть они знают только то, что ее продают за доллары), привела к всплеску ее дополнительного перепроизводства.

Итог — резкий рост ненормативных запасов. Если в начале 2020 года запасы нефти оценивались в 100 млн баррелей, то сейчас они составляют примерно 1,4 млрд баррелей — то есть, выросли в 14 раз. Если не учитывать мартовское повышение добычи нефти арабскими странами, то можно расчетным путем установить: в среднем ежедневное превышение предложения над спросом в течение этого года составило примерно 13 млн баррелей.

За три месяца каждый день в хранилища приходилось закачивать дополнительные невостребованные 13 млн баррелей, что в итоге привело к сегодняшнему циклопическому навесу над рынком почти в полтора миллиарда баррелей. При нынешнем упавшем до 80 мл баррелей в сутки спросе на этих запасах мир может жить 18 дней. Уже поэтому новая сделка ОПЕК+ вообще никак не разрешает проблему. Сегодняшний спрос — 80 млн баррелей в сутки. Даже если соглашение ОПЕК+ снимет с рынка 10 млн баррелей предложения, оно все равно будет превышать спрос примерно на 10 млн баррелей. Переполнение хранилищ (а их объем конечен и небезрамерен) будет происходить медленнее, но и только.

Восстановить спрос может только снятие карантина и восстановление экономической активности по крайней мере на трех крупнейших рынках — китайском, американском и европейском. Но Китай уже исчерпал возможности для восстановления, эпидемия в США продолжается, карантин в Европе — тоже.

Смысл карантина заключается лишь в том, чтобы более равномерно распределить нагрузку на систему здравоохранения. При отсутствии лекарства эпидемия пойдет на спад лишь тогда, когда переболеет не менее половины популяции, но даже при том, что медицинская помощь требуется примерно пяти процентам заболевших, они гарантировано «завесят» не готовую к таким объемам систему оказания помощи.

При этом разворачивать мобилизационные мощности на случай войны никто не спешит. Во-первых, а вдруг и правда, война, а мы уже исчерпали возможности готовности к ней. А во-вторых, вполне возможно, что даже этих мощностей просто недостаточно. Поэтому карантин — паллиативное, но все-таки решение. Растянуть эпидемию по времени, снизить нагрузку.

Но такой подход спасет жизни, убив при этом экономику. Замкнутый круг.

Системного решения ни проблемы эпидемии, ни проблемы восстановления мировой экономики в сложившися обстоятельствах нет. Только временные, локальные, несистемные и паллиативные. Поэтому и нефтяная проблема (а заодно и газовая) тоже будут решаться несистемно в расчете на прилет возможного «белого лебедя».

Во всяком случае, сокращение добычи — добровольное или принудительное (в случае срыва сделки ОПЕК+ к нарушителям, без сомнения, будут применены жесткие санкции вплоть до заградительных пошлин и эмбарго) — в общем, сокращение неизбежно. Борьба идет лишь за размеры и квоты этого сокращения для каждой страны.

Для России сокращение будет означать, что выработанные и трудноизвлекаемые месторождения будут фактически потеряны. Восстановить их будет практически невозможно, а значит — упав один раз, добыча уже не сможет подняться до сегодняшних объемов. Кроме того, сокращение добычи и неизбежное сокращение экспорта приведет и к потере рынков. Уйдя или сократив на них присутствие, Россия вернуться уже не сможет. Более технологичные конкуренты будут занимать их по мере восстановления спроса. Это — плата за варварское отношение путинских олигархов к отрасли, из которой выжимались последние соки, но в которую не вкладывались достаточные инвестиции.

Собственно, все это и означает крах путинской модели энергетической сверхдержавы. Сокращение добычи неизбежно, восстановление после подъема спроса невозможно. Россия сместится в списке добывающих стран на более низкое место, но главное — бюджет потеряет значительные поступления валюты, и это теперь навсегда. При этом замены выпадающих нефтегазовых доходов нет и не предвидится — в путинской модели вся остальная промышленность, работающая на экспорт, давно и надежно уничтожена.

В определенном смысле Россия становится Венесуэлой, которая смелыми экспериментами кокаиновой мафии, руководящей страной, уничтожила свою нефтяную промышленность и самостоятельно исчезла как игрок на нефтяном рынке. Российская команда, управляющая страной, ничем принципиально от своих коллег из картеля-Де лос Солес не отличается. Для страны, по крайней мере, результат ее управления выглядит аналогичным.