Собака Янка

В куртке под мышкой я несу домой маленького щенка, тёплого, мягкого и с мокрым носом, который тычется мне в голую руку и кажется ребёнком, таким безобидным и беспомощным. Час, проведённый на остановке и в троллейбусе, сделал нас почти родственниками: я — человеческая большая мама, а она (это была именно она) — крохотное собачье дитя, данное мне на воспитание одной собачницей, которая долго думала и выбирала хозяев для четырёх кутят от всеобщей любимицы Янки. Всех девочек заботливая хозяйка называла тоже Янками, мальчиков — именами папы, соседского звонкого кобелька с пушистым хвостом и ушками домиком.
Моя Янка толстая, с маслянистыми, ещё не совсем раскрытыми глазками и короткими ногами. Кряхтя, она направилась к батарее, где тепло, как у мамки под мягким боком.
Ночью она начала жалобно и тонко скулить. Включаю свет: беспокойно кружит по паласу, принюхивается и плачет. Ах вот оно что: ищет отхожее место! И где это сделать, когда нет вокруг мягкой податливой землицы? Жёсткая цветная подстилка не поддаётся, как ни скреби, чтобы сделать удобную ямочку для таких целей.
- Яночка, моя хорошая, иди, вот твой туалет.
Я опускаю её в обувную коробку с ворохом мелко порванной газетной бумаги.
Обрадовалась! Греблась, тщательно усаживая свой зад в сделанное гнёздышко. С минуту сидела, задумчиво уставившись мокрыми глазками в никуда. Выбираясь из коробки, смешно ткнулась носом в петельчатую подстилку, но тут же, перебирая передними лапками, понесла своё облегчённое тело опять к теплу.

Ранним утром мы уже сидим в электричке; рядом на сиденье из лукошка с дугой-ручкой выглядывает перепуганная мордочка. Мать моя собачья! И куда это мы попали? Под нами что-то так громко и страшно стучит: сты-дык, сты-дык, сты-дык... Какие-то неугомонные, резко пахнущие люди, с большими сумками, которые они выставляют вперёд и подталкивают собою, словно они у них живые.
- Нечем платить, нет денег — выходите на следующей остановке, - кричит разбушевавшаяся тётка, обтянутая синим форменным пиджаком и с сумкой на животе.
Несколько молодых цыганок орут наперебой, машут руками, поправляют на голове шёлковые сползающие платки и трясут подолами длинных рясных юбок.
Кондукторша, ничего не добившись от них, подходит к нам, но уже молча шуршит длинной лентой, отрывает небольшой кусок и суёт мне в руку вместе со сдачей, смотрит преданно в глаза и с ласковой улыбочкой зажимает мои пальцы, ну прямо будто ей, голодной, дали плохо обгрызанную косточку, такую аппетитную и пахучую.

И снова бесконечное сты-дык, сты-дык, сты-дык...
Наконец стало тихо, и мы оказались на свежем воздухе среди множества людей, которые быстро исчезли, направившись в разные стороны.
Я выпустила кутюху на травку, и она сразу поняла, что ей надо сделать — опустить задок и посидеть подумать.

Мы идём по каменистой дороге, лукошко мерно покачивается наискосок, заставляя кланяться маленькую псинку. Нас догоняет фыркающая, резко пахнущая удушливым газом машина. Остановилась, гостеприимно распахнув перед нами дверцу. Полчаса урчания и частого подпрыгивания на крупных булыжниках — и мы дома.

Загороженный по улице бабушкин двор, в нём выкрашенная, давно пустующая собачья будка. Вот тут и поселим новую хозяйку всего подворья. Выпущенная
на землю, Янка с радостью стала обнюхивать своё новое место жительства: жмурила от ветра ещё не блестящие томные глазки, тыкалась носом в будку, потом со знанием дела погреблась в сырой податливой земле и не мешкая уселась в мелкую ямку, чувственно уставясь в одну точку: писаю, не мешайте процессу, как говаривал Михаил Сергеевич.

Через год по двору бегала полноправная хозяйка: приземистая, с густой рыжей шерстью, которая пробором разваливалась на спине и чуть-чуть свисала с боков. Кривоватые ножки клацали коготками по асфальту, острые ушки с закрученными кисточками всегда были настороже: не стоит ли за воротами чужак, а может, соседская кошка пытается преодолеть забор в поисках мышей потолще, а молока послаще.

Янка в первую очередь подружилась со старой Анькой: она пахнет молоком, немного навозом и каким-то особенным пОтом. Каждый вечер подходит к будке с неполным ведром пенящегося парного молока и щедро наливает в чашку. «Йишь, - говорит она ласково, - та ночью ны дуже гавкай, а то взяла моду спать ны давать».

Анькиного мужа Янка недолюбливает: от него воняет табаком и противным зельем, которое хозяйка называет ракА. Смесь табака и ракИ Янка не переносит и старается побыстрее залезть в будку, не будет же она рычать на хозяина, а тем более гавкать.

- Анька-а-а, - протяжно кричит хозяин, когда от него особенно резко пахнет этой мерзостью, а ноги идут неровно и неуверенно.
Старая Анька появляется на пороге, всплёскивает руками и почему-то не рада тому, что её Грыня пришёл домой накормленный и сытый.
- Уже нажрався, - удивляется она, но на лице её нет умиления и радости.
Она, резко повернувшись, захлопывает за собой дверь, а Грыня пытается поставить одну ногу на порог, а другой оттолкнуться от асфальта. Получилось не очень удачно, и Грыня скатился с порога до самой будки. Надо срочно звать хозяйку, пусть забирает его отсюда, ибо спать в будке будет невозможно.
- Анька, анька, анька, - звонко зовёт Янка свою спасительницу, но та не торопится выходить из дома.
Грыня тем временем хочет подняться и для упора хватается рукой за порог-перекладину собачьего жилья. Ну не изверг этот вонючий Грыня! Сейчас подвинет голову прямо к лазу и будет стонать и смердеть прямо на меня, это же гораздо хуже, чем у отхожего места за сараем.
-Грынь, грынь, грынь, - пытается защитить себя отчаявшаяся псина, не то рыча, не то уговаривая хозяина отодвинуться подальше от лаза и дать выскочить ей на свежий воздух.
Спасение наконец-то появилось на пороге, сделав руки в боки, и начало петь свою старую песню:
- Хлыбэсь, мамо, чертя впало! Та й ны вбывся ж, паразит! И колы ж ты уже нажрэсся ции заразы?
- Дык, нажрался уже севодни, больше не буду, - бурчит Грыня себе под нос, совая по асфальту ногами.
Анька хватает хозяина за шкирку и, подталкивая сзади коленом, подвигает его на порожки дома. Вытянув вперёд ногу, она открывает ею дверь и впихивает обвисшего в безрукавке, совсем обессилевшего Грыню.
Янка радостно виляет пушистым хвостом, готовая в благодарности стать на задние лапки и служить хозяйке без всякой команды.

Около будки она вдруг замечает что-то изогнутое подковой: сверху розовый ободок, из которого торчат плотно подогнанные белые зёрна кукурузы. Нюхнула — и отпрянула: пахло так же мерзко, как от хозяина. Без Аньки тут не обойтись.
-Анька, анька, анька, - заливается собака у порога. - Иди посмотри, лежит что-то непонятное и дурно пахнет, забери его и кинь в мусорное ведро.
Старая Анька, привлечённая назойливым лаем, появляется на пороге. Обрадованная псина бежит к розово-белой подкове, нагибает к ней голову, показывает, дескать, посмотри, что за вещь непонятная валяется.

Анька подбегает и, не рассматривая, хватает замысловатую вещицу и кладёт в фартук.
- От паразит, дожрався, шо уже и зубы потеряв...
Янка знает слово «зубы» и удивляется, как это можно потерять сразу столько зубов.
В прошлом году привезли на лето пятилетнего внука, и у него заболел шатающийся передний зуб. Анька сказала, что это молочные зубы и что их можно вырывать, потом якобы новые вырастут. Бабушка долго уговаривала пацана перетянуть больной зуб толстой ниткой, даже уточнила, какой, - десятым номером. Перевязанный, он перестанет болеть и сам выпадет. Внук- несмышлёныш стоял и ждал, когда же не будет больно. Тогда Анька предложила привязать нитку за дверную ручку, она медная и утолит боль даже по нитке. Бедный ребёнок на всё соглашался, лишь бы не болело. Тогда Анька подошла к нему сзади и резко дёрнула его за плечи. Серёжа крикнуть не успел, как зуб повис на нитке и тукнулся о деревянную дверь.
- Ой, лыхо мое, та я ж нычаянно тыбэ дёрнула! - уговаривала хитрая Анька внука, который, закрыв ладошкой рот, тихо скулил, ну прямо как настоящая собака.
- Ну вот, - отнимает она ладошку ото рта, - дай посмотрю. Уже ны болыть! Правда ж ны болыть?
- Пра-а-вда, - тянет заплаканный пацанёнок, приоткрыв в улыбке щербатый рот.
- А мы этот зубик в землю закопаем, и у тебя вырастет новый, белый, крепкий и никогда не будет болеть.
Так пацан же, думает Янка, потерял один только зуб, а Грыня - сразу целую жменю, наверное, ракА так подействовала.

Баба Анька ежегодно сажала в огороде толстокорую скибастую тыкву сероватого цвета. Разрубит, бывало, её пополам, выберет семечки, вычистит жабурЫння, посыплет сахарком — и в духовку.
Запах — на весь дом! Достанет запечённую половинку — ну просто загляденье: присохшая мякоть поблёскивает кристалликами сахара, а на дне крохотная лужица прозрачного сиропа. Остывать своё любимое блюдо Анька ставила на цементный пол в веранде, там было прохладнее.

Услышав о приезде гостей из Армавира, прибежали к нам две моих двоюродных сестрицы, две хохотушки, моложе меня на 12 и 10 лет. Особой разницы в возрасте мы не чувствовали, у меня наготове всегда были какие-нибудь забавные семейные истории, и девчонки, хватаясь за животы, смеялись до слёз.

Запах печёной тыквы разжигал аппетит, и мы, не дождавшись, пока она остынет, решили подшутить над заботливой бабушкой. Пока она хлопотала по хозяйству, мы поставили душистую половинку на стол и ложечками стали выбирать горячую сладкую мякоть, с удовольствием отправляя её в рот. Вскоре от половинки осталась твёрдая засохшая корка в виде глубокой чашки. Выеденную форму мы положили на место в веранде, дескать, понятия не имеем, кто так постарался над нею.
Слышим возбуждённый голос расстроенной бабушки:
- Та ны зараза оця проклята собака, уже й до гарбуза добралась!
В доказательство собачьей вины она приносит пустую «чашку» в комнату, где мы сидим.
- Ось подывиця, шо вона наробыла - выжрала гарбуз и ны вдавылась...
Мы, не выдержав, хохочем, Анька в недоумении смотрит на нас.
- Ой, цэ вы його зйилы? Ну слава Богу, а то я вже хотила палкой оттянуть нашу рыжу шельму. Вона ж на всэ способна...

История с гарбузоОм надолго осталась в нашей памяти как весёлое семейное приключение.

Сепаратора у бабы Аньки ещё не было, и она ставила банки с молоком на прокисание. Молоко было жирное, и сверху почти на треть баллона отстаивались густые жёлтые сливки, которые хозяйка аккуратно вычерпывала ложкой. А потом хоть хлебом макай в них, хоть вареники с творогом помасти  -  всяко было вкусно и сытно.
Вот и на этот раз она поставила в веранде два трёхлитровых баллона: тут было прохладно и сливки застывали, как ремень. Накрыв банки металлическими крышками, достаточно тяжёлыми, сделанными из нержавейки, бабуля ушла по своим делам с чувством сделанного большого дела.

Ища прохлады, Янка забрела в веранду. Что же здесь так вкусно пахнет? Ага, молочко старая Анька поставила... Ну можно же хоть облизать? Старательно обтирая банку своим розовым шершавым языком, Янка нечаянно — или чаянно? - толкнула крышку, и перед её подрагивающим носом заблестели ещё не застывшие желтоватые сливки. Она быстро стала их лакать, забрасывая языком в рот и немного разбрызгивая по сторонам.

Довольная и сытая, она уселась около будки, а на концах усов застыли капельки густого молока, ей уже и облизываться было лень.
Баба Анька, к обеду обнаружившая шкоду, гонялась по двору за зловредной псиной, обзывая её самыми последними словами, обидными даже для собачьих ушей.
В следующий раз на металлических крышках появились круглые, величиной с добрый кулак, камешки. Вряд ли такую тяжесть может сдвинуть собачий нос.

Один раз в году к Янке прибегали стаей женихи. Они подрывали с улицы забор, забегали со стороны огорода, безжалостно вытаптывали только что высаженную рассаду, а оказавшись во дворе, колошматили цветы в палисадах.
Бедная старая Анька сколько ни гонялась за кобелями с дрыном в руках, избавиться от них до определённого времени было невозможно. И до каких же пор можно терпеть такое безобразие?

- Дед, - просила она своего Грыню, - найди людей, которым нужна собака, и отдай её котную, от щенков она не уйдёт, а мы потом кобелька себе выберем.
Искать пришлось недолго: на конце хутора жила одинокая Марфа Гончарька, у которой старый дряхлый пёс не успел увильнуть от колёс грузовой машины.
Посадив любвеобильную Янку в мешок,  чтоб не видела, куда её несут,  дед одарил Марфу замечательной собакой, способной стеречь двор как зеницу ока. Но первое время, предупредил Грыня, надо подержать её на цепи, пока не обживётся и не родит щенков.

К Марфе Янка никак не могла привыкнуть: она и пахла совсем не так, как её крикливая, но быстро прощавшая все собачьи грехи Анька, и кормила её прокисшим борщом, и разговаривала с ней сиплым, как будто простуженным голосом.
- У, яка пындыкОва, ны хоче вона борща, захочишь йисты - усэ слопайишь.

Каково же было удивление бабы Аньки, когда  однажды утром она увидела Янку, мелко и аккуратно переставлявшую свои кривые ножки по планке, прибитой по верху штакетника. Идёт, как обученная в цирке! На улице умная псина прыгнула на лавочку, с неё - на внутренний забор, отделявший двор от палисада. Бросилась, радостная, к хозяйке, облизывая ноги и руки, и так жалобно тявкает:
- Анька, анька, анька, как я по тебе скучала, не прогоняй меня больше, буду служить тебе верно и долго...

Так Янка, бросив своих детей во дворе ненавистной Марфы, вернулась в свой двор, к родной Аньке, пахнущей молоком и немного коровой, к шебутному, но доброму Грыне, от которого постоянно несло табаком и ракОй.
И жила она у них долго, до самой старости, а почувствовав смерть, ушла ночью в овраг, как будто её и не было.
 

Сентябрь, 2014.