ДИНА РУБИНА "СПАСИБО! ВЫ ВСЕХ НАС УДОВЛЕТВОРИЛИ!"

Дина Рубина  

"Спасибо! Вы всех нас удовлетворили!" 

Я всегда ее любила - по книгам, ни разу в ней не бывав. Стоит ли объяснять, что значат для литератора эти имена - Бабель, Олеша, Паустовский, Ильф и Петров?..

Покидая в 90-м Советский Союз, я оплакивала свою несбывшуюся Одессу, так как была уверена, что уже никогда, никогда не окажусь на ее легендарных улицах и бульварах...

Но так уж случилось: в тяжелом и нищем 93-м меня - уже из Израиля - пригласили приехать в Одессу, выступить.

И вот - промозглый ноябрь, некогда очаровательные, но обветшавшие особняки, вывернутые лампочки в подъездах, выбитые окна... Первая наша встреча с легендарным городом как-то не заладилась. А может, грустно подумала я, Одессы-то уже и нет, одесситы разъехались, остались дожди, грязь, уныние и запустение...

С такими тяжелыми мыслями я взобралась в вагон пустого, по вечернему времени, трамвая.
И первым делом увидела плакат, на котором была изображена дамочка, перебегающая трамвайные пути. Рисунок был снабжен четверостишием:

Быть может, мечтая о сцене, о славе,
Она отступила от уличных правил,
Забыв, что подобная неосторожность
Буквально отрежет такую возможность!

Замерев от восторга, я опустила взгляд, и на спинке скамьи впереди себя увидела процарапанное:

"Все мущины - обманщики и притворщики!", а чуть ниже:

"Вы, Розочка, тоже не ангел!"

А уж усевшись и подобрав с сиденья оставленный газетный лист, немедленно уперлась в объявление Одесской киностудии:

"Для съемок нового цветного, широкоформатного художественного фильма требуются люди с идиотским выражением лица".

И не успев задохнуться проглоченным воплем удачи, тут же прочла в разделе "Спортивные новости":

"Вчера в Москве состоялся матч между одесским Черноморцем" и местной футбольной командой".

Нет, подумала я, Одесса никуда не уехала, ее не размыли дожди, просто она переживает очередную эпоху очередной революции...

Надо, поняла я, оказаться в одесском трамвае в час пик. И уже на другой день я висела на ступеньке трамвая, вслушиваясь в перекличку внутри вагона:

"Соня, ты вошла, Соня?!"

- "Она еще как вошла!

Она уже трижды мне на ногу наступила!"

Меня подпирал какой-то молодой человек в голубой рубахе. Он висел на подножке, двери не закрывались, и вагоновожатый время от времени говорил в микрофон:

"Ну ты, холубой... поднимись же с подножки... Холубой, я ж сейчас не знаю - шо будет... Тебя мамця не узнает, холубой..."

Наконец, он остановил трамвай, выскочил с обрубком резинового шланга в руке, подбежал к задней двери и со всего размаху ка-ак треснет по спине молодого человека!
Я со страху чуть не свалилась. Вот, думаю, будет сейчас побоище!

Ничуть не бывало. Не выпуская поручней из рук, молодой человек повернул голову в профиль и сказал спокойно:

"Не понял юмора!"

И еще одну прелестную сцену видела я в одесском трамвае. Это был полупустой вагон, и у окна сидели две то ли москвички, то ли петербуржанки.

Одна из них громко обсуждала пыльную, грязную и провинциальную Одессу, которая есть ни что иное - как литературный миф...

После этих ее слов в вагоне воцарилась тяжелая пауза.

Одесситы переглядывались и ждали - кто возьмет соло.

Наконец, маленький сутулый старичок, меланхолично глядя перед собой, сказал задумчиво:

"Да-а-а... коне-е-ечно...

Одесса могла понравиться только такому голодранцу, как Пушкин... Но он здесь полюбил, и ему ответили взаимностью!

А вам, мадам, даже если б вы и полюбили здесь кого-то, ответить взаимностью не смог бы даже такой старый еврей, как я!"

И все вздохнули с облегчением, и трамвай покатил дальше...

А объявления - одесские объявления!

Таблички, дощечки, записки... На дверях одной аптеки я видела целых два. Одно казенное:

"Аптека временно закрыта", другое рукописное, пониже:

"Фима, заходи!"

А на дверях круглосуточной аптеки висел листок с написанным от руки:

"Слышу! Уже иду!"...

В те дни я просто гуляла и гуляла по Одессе, заглядывая в какие-то лавки, посматривая в открытые окна, забредая во дворы...

С одного балкона свешивался по грудь старик в тельняшке, видно, из бывших моряков.
- "Хаю-ду-ю-ду, вашу мать! - орал он на ссорящихся во дворе соседок.

- Гуд морнинг, бл.. и!"

И вот так, гуляя, из дверей одной раскрытой настежь лавочки я услышала:

- Дама, зайдите! Такого вы еще не видали!

Я, конечно, вошла, и едва взглянула, поняла: да, такого я не видала.

Это была величавая женщина с лицом императрицы, невероятных габаритов. Третий подбородок плавно переходил у нее в грудь, грудь - в живот, живот - в колени.

И все это расстилалось вокруг и занимало всю небольшую комнатку. А на прилавке перед ней были разложены женские рейтузы невероятных расцветок, какие в народе называются "сотчные".

Увидев меня, она схватила огромные фиолетовые трико, развернула баяном на своем могучем бюсте и страстно проговорила:
- Теплые штаны для вашей мами!

Я поняла, что не могу отсюда уйти без добычи.
- Скажите... - спросила я, замирая от блаженства... - а моего размера у вас что-нибудь?..
Она смерила меня оценивающим взглядом и отрезала:
- Дама! Шо вы с себя строите?

- Понимаете... - проговорила я.

- Вот если б на этой майке были цветы...

- Да-а-ама! - пропела она презрительно.

- Вам нужны цветы?! Так по-са-ди-те их!

Именно в Одессе я увидела настоящую дощатую будку часового мастера, каких нигде уже не осталось. Накануне я сдуру купила часы, легкомысленно забыв наставления Великого Комбинатора, что вся контрабанда в Одессе делается на Малой Арнаутской.

Само собой, на вторые сутки часики мирно усопли. Так что, можно представить, с какой надеждой я кинулась к будке часовщика.
В ней сидел маленький лысый старичок, с насаженным на глаз картонным стаканом-линзой.

Мой дед был точно таким часовщиком в Харькове, поэтому я чуть не прослезилась.

- Боже мой! - воскликнула я.

- Только в Одессе остались такие часовые будочки.
Он поднял лысину, переставил стаканчик на лоб и внимательно на меня посмотрел.
- Мадам... - грустно проговорил он.

- От Одессы осталась одна интонатия...

А взглянув на мои новоприобретенные часы, вздохнул и сказал:

- Вам нужен трамвай.
- Какой номер? - встрепенулась я, думая, что он направляет меня в какой-нибудь Дом быта поблизости...
- А это вам без разницы, - ответил он без улыбки.

- Дождитесь трамвая и положите этот хлам на рельсы... Для развлечения.

Вообще, в этот, да и в следующие мои приезды со мной в Одессе происходили разные забавные и трогательные случаи и встречи, о которых когда-нибудь расскажу. Но самым страшным впечатлением был мой собственный вечер в Израильском культурном центре. Ну, думала я, одесская публика должна быть самой чуткой к юмору...

Выступаю я легко, артистично, рассказываю много смешного и, в общем, не утомляю публику своей прозой. Наградой мне обычно бывает неумолкающий смех аудитории.

Но тут...

Внимательно и строго глядя на меня, одесситы молча выслушивали всю мою ударную программу. Прошли полчаса...

Я поняла, что это - провал...

Никогда в жизни мне не было так страшно и так одиноко на сцене...

Благодаря своему опыту "вечной выступальщицы", я дотянула вечер до конца, в полуобмороке промямлила какие-то завершающие слова...


И тогда из заднего ряда поднялся здоровенный пожилой дядька с лицом персонажа из бабелевского рассказа и авторитетным тоном вежливо сказал:

- Спасибо! Вы всех нас удовлетворили!