Социолог о Путине и новых сословиях

В 90-х Кордонский работал в информационно-аналитической сфере, а когда президентом России стал Путин, оказался в Кремле, как он говорит, – "случайно". Он называет это время – "отсидел пять лет в Кремле":

После Ходорковского стало ясно, что все возвращается на советско-имперский лад

– Я на выборах что-то делал для Путина, кому-то понравилось. Началась мутотень на пять лет речи писать, послания Федеральному собранию. Никто не знает, что надо. Начальство чего-нибудь хочет такого – это называется игра "угадай-ка". Ты запирался на даче в Волынском и вымучивал из себя какую-то концепцию, текст страниц на 30–40. [Это] страдательная роль, из ни хера что-нибудь сделать. Я это стараюсь забыть как страшный сон.

– Зачем вы согласились?

– Во-первых, мне интересно было. Когда бы я попал на "включенное наблюдение" в администрацию президента, извините?

– То есть все-таки любопытство вами движет?

– Да, основной мотив был.

– Было это любопытство удовлетворено?

– Оно было до того, как посадили Ходорковского, в основном. Поначалу же было непонятно – казалось, что можно что-то сделать, что у [администрации президента] были преобразовательские амбиции. А после Ходорковского стало ясно, что все возвращается на советско-имперский лад, после [возвращения измененного советского] гимна, что там делать нечего, неинтересно стало. Стало ясно, как выстраивается система.

– А по Ходорковскому как принималось решение?

– Я не знаю. Где-то в других сферах. Я потом спрашивал, что, собственно, послужило, – очень сложная система. Его намерения продать ЮКОС какому-то западному инвестору, намерение строить газопроводы, нефтепроводы не на Китай, а на Японию. Много факторов было. Конечно, его поведение, когда он являлся в свободной одежде к Путину и говорил с ним как равный. Личного еще было много чего. Не по понятиям себя вел. Ему и показали.

Путин – талантливый вербовщик. Очень комфортный в общении. Все выходят от него с ощущением, что проблема решена

​– А Путин что за человек?

– Он очень талантливый вербовщик, в любом общении становится близким человеком. Дистанция исчезает, он просто очень комфортный в общении. Но это позиция профессионального вербовщика, а не политика. Я думаю, что это врожденное что-то. Все выходят от него с ощущением, что проблема решена. А потом люди, убежденные в том, что решение принято, начинают между собой разбираться.

– Как он принимает решения?

– Путин только визирует уже принятые решения. А как сами решения рождаются – это великая тайна, они в стенах рождаются. Аппарат живет своей жизнью. Автора решения нельзя назвать в принципе. Они не персонифицируются. Кто-то где-то в курилке что-то сказал, потом вдруг это вылезло на совещании, потом это вдруг где-то оформилось в текст, потом появилось поручение. Кто здесь автор? Сидят 20–25 человек, шуточками перебрасываются, а на следующий день кого-нибудь снимают или кого-то сажают. Все это происходит очень мягко, весело. А кто принял решение – непонятно. Оно возникло просто. Есть мифологема, что кто-то принимает решения, – но ни фига нет такого. Есть роль первого лица, которое из спектра предложенных решений выбирает то, что ему надо. Но из спектра решений уже сформулированных. Сейчас, наверное, по-другому, сейчас жесткие лоббистские группировки есть, которые знают, что хотят. Они хотят перераспределения бюджета. И в рамках возможного и желаемого перераспределения бюджета и строятся все отношения.

Вызывают меня на награждение, а у меня костюма нет

​– А что за люди там работали?

– Разные по происхождению, по истории. У меня работала секретарша, которая просидела в аппарате 25 лет, она была в Совмине еще у кого-то из первых лиц. Были люди новые, но они потом все ушли. Военных почти половина, разведчики бывшие, диверсанты бывшие. Аналитики всякие разные, пишущие бумаги.

– И в какой-то момент вам стало все это неинтересно наблюдать?

– Тягостно. Тяжело, болеть начал. Я уже начал смотреть на выход, но не отпускали. Какое-то заявление сначала подал, мне его вернули. Я не мог написать заявления об увольнении, потому что не писал заявления о приеме. Меня назначали указом президента. Потом пришел Медведев, с которым у меня были конфликтные отношения. Мне какую-то висюльку повесили, медаль, а я на работу ходил в свитерке. Вызывают меня на награждение, а я идти не могу, потому что у меня униформы, костюма нет. Он очень сильно на меня злился. Потом, когда 61 мне стукнуло, принесли на стол проект указа о продлении пребывания на службе, я должен его завизировать. Я это все положил на стол, сдал секретку, сдал машину, сдал дачу и ушел. Меня полтора месяца мурыжили. Предлагали разные варианты возвращения. Я ни в какую.

С тех пор Кордонский занимался только наукой и преподаванием. Но после "включенного наблюдения" за чиновниками в Кремле он сформулировал свою известную концепцию социальной структуры российского общества. Кордонский считает, что оно организовано по сословному принципу и занимается "промыслами", а не бизнесом:

– Раньше были рабочие, крестьяне и служащие. А сейчас кто? Закон 2003 года “О системе государственной службы” – это как раз элемент построения новой социальной структуры. Если классы – это разделение людей по уровню потребления, они возникают на рынке естественным путем, то сословия специально создаются, конструируются государством для нейтрализации различных угроз. И каждому сословию выделяются определенные ресурсы. Чем страшнее угроза, тем больше ресурсов. Есть у нас внешний враг – НАТО, Америка, значит, нужны разные виды военнослужащих, чтобы ее нейтрализовать, поэтому выделяется ресурс. Есть угроза нарушения социальной справедливости при распределении ресурсов, для нейтрализации создается сословие государственных гражданских служащих. Есть угроза нарушения внутренней стабильности – создается сословие Росгвардии для того, чтобы не допустить бунтов. Сейчас появилась угроза падения жизненного уровня, уменьшение доходов населения. Это значит, что для ее нейтрализации нужно будет выделять дополнительные ресурсы для повышения покупательной способности.

– Эта угроза реальная?

– Все угрозы придуманные. Нет падения уровня жизни, а угроза есть. Вы же видите, люди покупают то, что в магазинах, по этим ценам, значит, деньги есть у них. Просто статистика не фиксирует это как реальное потребление, она фиксирует статистическое потребление.

На разнице между реальным и статистическим можно сконструировать угрозу и получить дополнительные ресурсы на ее нейтрализацию. Зафиксировал угрозу – и пошли бабки бюджетные. С безработицей та же ситуация. То есть нет безработицы по факту, тем не менее угроза безработицы педалируется, в систему министерства закачиваются деньги, в службу занятости для того, чтобы нейтрализовать несуществующую угрозу.

– Нет безработицы?

– Никто ведь не считает доходы от самозанятости. Когда вы людей спрашиваете, сколько они получают, они говорят про пенсию, про зарплату, а все остальное они не то что скрывают, а сами не учитывают. Сдали коровку, – но это же не доход, не от государства полученное, значит, не учитывается. Вот такая двойная система получается, государство считает, что люди живут на пенсию, на зарплату, на жалование, на стипендию. Для людей это базовый какой-то доход, они очень обижаются, когда государство на него покушается. Но доходы основные идут побочные, от самозанятости.

Любую самочинную активность государство видит как угрозу своему существованию

​– Таких людей много?

– Десятки миллионов. ИП у них нет, юридической формы никакой нет. У самозанятых не было проблем до появления наших исследований. Потом государство вдруг с ужасом обнаружило, что 25 миллионов человек постоянно самозаняты, и попыталось определить их социальный статус через закон о самозанятых, было поручение президента. Потому что любую самочинную активность государство видит как угрозу своему существованию. Наши экономические и прочие ведомства ничего не поняли, они свели задачу к определению фискального статуса, чтобы все платили налоги. В результате примерно сто тысяч человек сейчас зарегистрировалось по стране как самозанятые, в основном ИП-шники, а все остальное осталось без изменений.

– Это и есть то, что вы называете "промыслами"?

– Да, они изначально были, страна жила промыслами и в имперские времена, и в советские. В Советском союзе время была мощнейшая система производственной кооперации – артели, цеха, бригады. Они в войну процентов 30 производили необходимого для войны. Сталин к этому относился с уважением, считал, что это несколько чуждая социализму форма, но тем не менее нужная. В 1956 году Хрущев начал эту систему ликвидировать, а работники якобы были переведены в государственные предприятия. Но кто-то перевелся, а большая часть ушла в тень. Собственно тогда появилась настоящая теневая экономика. Цеховики, зубные техники, швеи, парикмахеры, множество тех специальностей, которые нужны, которые работали фактически нелегально. А после появления закона о кооперативах эти промысловики советские тут же присвоили себе самоназвание предприниматели, бизнесмены, хотя они остались промысловиками по жизни.

Вся наша промысловая экономика устроена в виде разборок

​– В чем разница между бизнесом и промыслом?

– Бизнес всегда продается и покупается, промысел нельзя продать. У бизнеса капитал, а у промысла – авторитет. Заметьте, как меняются в центре Москвы заведения общественного питания. Они же не продаются, не покупаются, их можно только ликвидировать или переуступить. Поскольку промысел – это всегда совокупность отношений с местной властью, региональной властью, с населением, кто обслуживается. В промысле нет бухгалтерии вообще, как института. В бухгалтерии множество способов учета, в промысле это записи в каких-то книгах, может быть, на диске сейчас, причем диск уничтожается в первую очередь, когда приходит налоговая. Бизнес регулируется законами рынка, а в промыслах все по понятиям. Понятия – это институт невербализуемый. Это форма права специфическая, неписанная. Даже воровской закон и тот писан, в малявах, в расшифровках, в интерпретациях. А понятия не расшифровываются, они не могут быть переведены в писаную форму. Встречаются два наших промысловика, которых называют предпринимателями, в беседе, иногда стволы за спиной стоят. И предъявляют наличный объем ресурсов – силовых, финансовых, территориальных. Тот, у кого он больше, должен выйти на разборке победителем. Называется разборка по понятиям. Вся наша промысловая экономика устроена в виде разборок. Когда-то разборки были кровавыми со стрельбой, сейчас они идут с привлечением силовых структур – кто тебя крышует, какое из управлений ФСБ или какая контора из МВД.

Это экономика выживания, а не жизни. Жизнь развивается, а выживание стагнирует

​– Эта неформальная экономика может трансформироваться в нормальную рыночную?

– Нет. Там, где рынок, есть технологии, есть последовательность унифицированных операций. А у нас даже импортная технология разделяется на элементарные операции, которые делает промысловик. ВАЗ – типичный пример. Была заимствована технология, на выходе получался нормальный автомобиль. Как у нас построили этот ВАЗ, технологию разбили на отдельные части, появился спец по каждой части, появилось движение рационализаторов и изобретателей, которые упрощали конструкцию, каждый на своем этапе, добиваясь экономии, плановой экономии. В результате технология исчезла и остался по видимости технологический цикл, но на самом деле кустарное производство отдельных узлов. В каждом звене появляется человек со своими пристрастиями и, главное, умениями. В Советском Союзе существовал при шестиуровневой тарифной сетке еще неформальный седьмой разряд, слесарь-сборщик седьмого разряда. Он на работу мог вообще не ходить. Когда изделие было готово, появлялся дядя Вася поддатый и из этого изделия делал машину уже, и кроме него этого никто сделать не мог. И это никак не учитывается, нет этого в сознании. Все время пытаемся импортировать финансовые технологии, инженерные технологии, социальные технологии, каждый раз мы упираемся в то, что технологии формально есть, а фактически это люди, которые владеют конкретными навыками в конкретных операциях. Поэтому импорт тоже невозможен. С самолетами то же самое происходит сейчас: пытаются импортировать технологию, в результате она распадается на совокупность операций, а вместе самолет собрать уже не могут. Вернее, можно собрать, но это будет как "Жигули", ведро с болтами. Нет рынка, нет специализации, нет рисков, которые неизбежно связаны с рынками. Есть люди с определенными навыками, есть ресурсные потоки, которые нужно на себя ориентировать и уметь их осваивать, при этом делясь по понятиям с теми, у кого больше ресурсов. Так наше государство устроено. Другое дело, что развитие при этом невозможно, поскольку все уходит на нейтрализацию угроз, как правило, придуманных. Как бы чего не вышло. Собственно, на создание иллюзии безопасности и тратятся основные государственные ресурсы. Это экономика выживания, а не жизни. Жизнь развивается, а выживание стагнирует.