2 том Десятый кадр Афганка

На модерации Отложенный

2 том. Десятый кадр. Афганка.

   Высадив Капу и Ляптю, вдоволь посмеявшись, вспомнив. как бывшая артистка приняла Виктора за хулигана и чуть не начала атаку, которая Бог знает, чем бы закончилась, то ли растяжкой хозяйки и провинциалки на асфальте, то ли завалом бывшего мужа Полины,  и попрощавшись, не зайдя в квартиру, несмотря на настойчивые  уговоры хозяйки и квартирантки, -   попить хотя бы чаю, просто поболтать и поговорить о впечатлении от икон в музее, домашних спектаклях,  - Полина отказалась, так как  боялась не встречи с  Сергеем, с ним было уже решено, что и как, а того,  что шумная компания развеселит Виктора, и он не выдержит  и сорвётся, а не выпить ли нам по случаю знакомства,  никто, конечно бы, водку не поставил, но зародившееся желание, которое  не сработало бы сейчас, могло сработать в дальнейшем, водка «любит» ждать и порой достаточно глотка, чтобы подмять под себя и загрузить, как говорят в народе, в стельку.  Полина - то верила, то не верила, что Виктор перестал пить, а поэтому вся была схвачена напряжением, часто посматривала на него, испытывая противоречивые чувства, то родной и близкий, то чужой, словно увиденный в первый раз. Она улавливала скользящие по лицу Виктора выражения: спокойные, задумчивые, которые неожиданно слетали, уступая своё место хмурым и тоскливым взглядам. Он чувствовал пристальное внимание Полины и старался держаться ровно, однако неожиданный поворот: он не думал встретить её, вызывал у него и  радость и страх, а чем закончится встреча, но то, что бывшая жена не закрыла дверцу машины перед его носом, а пригласила – давало надежду, которая  как быстро рождалась, также быстро и исчезала. Это мучило его, и он несколько раз хотел сказать Полине: останови машину, я выйду. Её ответ внёс бы некоторую ясность в дальнейшее. Он пытался уравновесить крайние мысли, чтобы спокойно встретить слова Полины: нам не о чем говорить на его слова: давай поговорим, Полин - ка, но это не удавалось. В итоге Виктор, как казалось ему, нашёл простую и ясную мысль, а как получится, так и получится, но мысль мыслью, а вот чувства говорили: не так, как получится, а так,  как хочется тебе, а ему хотелось, чтобы бывшая жена оставалась к нему такой же неравнодушной, как и прежде пляши, студентка!

   Капа, выскользнув из машины, хотела сделать разминочку -  реверанс, но закружилась от промчавшегося вихря, из которого доносился голосистый крик: опять ящик с гвоздями и гвоздодёром украли.

- Кто это? – спросила Полина, пытавшаяся рассмотреть в вихре лицо, но разве можно было рассмотреть то, что никак не рассматривалось   в клубах пыли вихря, перерастающего в смерч.

- Наша дворовая достопримечательность, - сплюнула хозяйка. – Я тебя паразит, когда – нибудь замочу, - рявкнула она и вздохнула, - ну, что за мужик, как выпить хочет, так и кричит: ящик с гвоздями и гвоздодёр тяпнули. Я тебя, - поддала она, - в твой ящик запакую и гвоздодёром заколочу.

   Из вихря не ответили. Слова Капы только подстегнули его, и он, набрав ещё большую скорость, скрылся за углом дома.

 – Ты панночка Полина звони, - продолжила хозяйка,-  и мы будем звонить. Парубка с собой бери. Хлопець он гарный, чувствую по его молчанию,  трошки споткнулся, да выпрямится, и мы поможем.

   Оставшись одни, Виктор, обратился к Полине.

- Пляши, студентка.

- Доплясались до развода, - не весело ответила Полина.

- Я виноват. Я…

- Оба, - перебила Полина. - Я это поняла, когда осталась одна. Я была похожа на женщину, которая падает в пропасть, но не замечает этого, а смотрит в зеркало, красит губы и подкрашивает брови вместо того, чтобы цепляться за кустарники и уступы на склоне. А у тебя как?

- Водкой глушил. – Виктор помолчал. - Поль, дай – ка я сяду за руль.

- Не забыл?

- Не забыл. Поедем за город. В нём душно.

   Полина согласно кивнула головой.

- А где ты жил, живёшь?

- У своего друга. Воевал с ним в Афгане.

- Он тоже пил, пьёт?

- Нет.

- Как же он переносил тебя пьяного?

- Когда напивался, отсыпался в сторожевой будке на рынке. Там у меня знакомый. . Да мне больше и не нужно было. Меня натаскали в моей бывшей  конторе обходиться малым.

   «Мерседес» выскочил на широкий проспект с липами, промчался между каменными громадами, нырнул в ярко освещённый тоннель и оказался на федеральной трассе, по сторонам которой теснились густые лесные массивы.

     «Дорога, дорога, - думал Виктор, не глядя на зашкаливавшую стрелку спидометра. - Ты единственное спасение и надежда для меня, когда в душу накатывается грусть, перемешанная с тоской, когда я чувствую, что задыхаюсь среди людей, и мне хочется вырваться на машине в неизвестность.

   Колёса наматывают вёрсты с бешеной скоростью. По сторонам мелькают леса, посадки, подлески, бескрайняя степь с полыхающим над ней солнцем, проскакивают мимо деревни, кладбища, городишки, церквушки с позолоченными колоколами, одинокие могилки с деревянными крестами, почти такие же, как и были на Руси, переходящие из века в век. А дорога всё вьётся и вьётся, и уводит в бесконечную даль.

   О чём мечтал, то не сбылось.

   О чём не думал, то случилось.

   Как хороша ты, прекрасна и пьянящая в яркий солнечный день. Блестишь, словно отполированное зеркало. Не раз ты уводила меня в густые, рослые, тенистые леса, где я, останавливаясь, находил тропинки, протоптанные охотниками за грибами. Я выходил из машины и шёл по этим тропинкам: прямым и петляющим с чувством ожидания  и мечты увидеть что – то необыкновенное, неземное, но напрасны были мои мечты, они обрушивались из – за захлестнувшей меня обыденной жизни. Чаще всего я не выбирал тропинки, а шёл напрямик, продираясь сквозь мелкорослые кусты, колючие заросли, ощущая себя иногда одиноким и забытым, иногда свободным, и тогда в порыве свободы и восторга я, заложив два пальца в рот, издавал пронзительный, мальчишеский  свист, который срывал с деревьев птиц. Порой я скатывался в крутой овраг, родниковую балку или натыкался на небольшие лесные озерца, речушки, но не манили они меня, и я недолго бродил в незнакомом месте и снова возвращался назад. И ты опять расстилалась передо мной сверкающим, отливающим солнечным светом  полотном.

   Ты становилась жестокой и опасной, и не щадила меня, когда попадала в темень, когда покрывалась густым туманом, когда начинал хлестать ливневый дождь, когда леденела, и мне думалось, что ты заберешь меня к себе и страх наваливался на меня,  но проходило время, и ты, вырвавшись из непогоды, снова открывалась передо мной своей свежестью, чистотой. Нет у тебя ни начала, ни конца. Как много у тебя таинственного, непознанного и скрытого. Ты, словно время, бежишь без устали по земле.

   Попадались попутчики молодые, постаревшие, и в их глазах, как казалось мне, я видел туже страсть и любовь к дороге. Мчаться мимо суетной жизни, наполненной и радостями, и горестями, не останавливаться, и пусть Судьба решит, где сделать последнюю остановку».

   Съехав с трассы, Виктор остановился возле небольшого озера, берега которого были заросшими густым камышом. Тихо шумел лес. Изредка плескалась рыба, нагоняя мелкую рябь. Она была похожа на морщины.

- Искупаемся, Полинка – ка, - спросил он и, не дождавшись ответа, быстро разделся, подошёл к камышам и стал раздвигать его, чтобы пройти к воде, но застрял в муляке. передумал и вернулся назад. Разогнавшись, стремительно взмыл вверх. Крикнув «лечу», промелькнул над камышом, и  ринулся вниз, выбив столп воды.

   Он плыл широко, размашисто, выбивая ногами бураны, а Полина смотрела на него.

   «Крепкий, сильный мужчина, - думала она, - телом удержался, а психикой нет, война подкосила. Как же много боли и несправедливости».

   Полина была готова заплакать от нахлынувших к Виктору чувств. Она не жалела его. Нет. Она представляла его второй облик: опушенный, пьяный с заторможенным взглядом.

   Как быстро меняется человек. Как мучительно бывает ему, когда он  осознает, что  постоянно находится в перемещении своих крайних состояний, от которых он хочет избавиться, но напрасны его стремления: засасывает покорность и безразличие к себе. Иной выбирается с потом и кровью.

- Ты больше так не делай, - напустилась Полина, когда Виктор вышел на берег. – У мен чуть сердце не разорвалось, когда ты летел над камышом. За ним мог же оказаться камень, железка…

- Не оказалось, - ответил Виктор. – Значит, время моё ещё не подошло. У меня гнил с души отваливается. Я ведь в музей с иконами не ради любопытства зашёл. А ты?

- Не ради…

   Возвратившись к дому Полины, Виктор собрался уходить, но Полина остановила. Ей было наплевать, что она первой делает шаг навстречу. Прошлое было сильнее гордости. Да и к чему бы привела гордость?  Только углубила бы разлом и одиночество.

- Разворотили жизнь, - сказала она, - теперь нужно склеивать.

   Сидя за чаем, Полина спросила.

- А почему ты не стал делить имущество. Квартира, салон. Деньги не малые.

- Разве это главное?

- Нет.

- Делить шмотки и прочее это делиться в самом себе, А разделённый в себе человек уже не человек. Половинки.

- А помнишь, Вить, - пляши студентка?

- Ещё бы. Ни одного дня не проходило, чтобы не вспоминал. Такое не забывается. Иван Андреевич и Галина Степановна пишут?

- Нет их уже.

- И моих тоже.

   Скупой разговор. Они не переходили на обвинения друг друга, не говорили о своих чувствах Каждый из них за прошедшие после развода годы достаточно наговорился об этом сам с собой.

   Утром Полина уехала в салон. Виктор, проснувшись, сполоснулся под душем, выпил чашку кофе, выкурил подряд три сигареты.

   «А если я не выдержу. Запью снова. Это будет ударом для Полины. Она не выдержит. Может быть, мне лучше уйти. Оставить записку. Полин – ка сильная. Перенёсет. Уйти будет лучше, чем остаться. Бежать? Не нужно строить из себя мученика и страдальца». Путались мысли, путались. Ему хотелось остаться и в то же время давила думка: уйти. Войдя в большую комнату, он остановился перед шкафом с одеждой. Виктор долго стоял перед ним, не решаясь открыть. Распахнув дверцы, он увидел свои рубашки, костюмы, галстуки, офицерский мундир, чемодан. Он начал лихорадочно просматривать вещи, затем открыл чемодан: пусто. Одежда полетела в чемодан. Он сорвал мундир и нервно засмеялся. Вот она под мундиром. Его «Афганка»: полевая, военная форма с дыркой на правой штанине.

   Он помнил острую боль в верхней  части бедра.  На комбинезоне была дыра от пули: вышла, не застряла. Из чего стреляли? Скорее всего из «бура»: английская винтовка типа винтовки Мосина образца 1891 года с более крупным калибром: мощная, дальнобойная и очень точного боя. Видимо, как подумал он тогда, перебили бедренную кость в самой верхней её части. Возможно, что задели артерию или вену, лимфатические узлы.

   Расшатанные водкой нервы прихватили кровь в голове. и он словно наяву увидел, как над  бруствером окопа захлобыстали небольшие фонтанчики земли. Это пули просекали невысокий защитный земляной вал. Потом, словно из-под земли, вырвался огромный фонтан, и, высосав воздух, обрушился на него. Тугая воздушная волна, достав его, хлёстко ударила по ногам, опрокинула на спину, и, захватив,   зашвырнула  во что-то, не имевшее ни цвета, ни вкуса, ни запаха. Он не чувствовал ни боли, ни страха, а только ощущение, что он летит.

   Он не мог вспомнить, сколько прошло времени, как в  глаза ударил яркий, размашистый, разламывающий темноту свет, и он увидел блестящую пустоту, в которой не было солнца, но она светилась. На краю пустоты сидел  мальчуган, опустив голову, словно что-то рассматривая, и беззаботно болтая ногами. Это обескуражило его и перевернуло представление о пустоте. Он был убеждён, что в пустоте нет ничего, но в пустоте был свет, и  она  имела чётко очерченный край, похожий на жирную, толстую линию, на котором сидел мальчуган. Он совсем запутался: в пустоте ведь не должно быть  ни низа, ни верха Может быть,  он стал и дальше разбираться с пустотой, но мальчуган, перестав беззаботно болтать ногами,  посмотрел на него.

Он где-то видел это лицо. Память откатила назад. Точно. Это был он, но ведь, как он думал,  и в чём был уверен:  мальчуган умер, потому что он уже давно перестал чувствовать и ощущать его в себе.

- Привет, - сказал он, летая вокруг мальчугана. – Ты не узнаешь меня?

   Ему просто хотелось услышать свой голос, чтобы убедиться, что фонтан не заглотнул его, а выбросил.  На ответ он не надеялся, так как верил, что в пустоте люди не видят и не слышат друг друга, но мальчуган и увидел, и  услышал его.

- Нет, - ответил мальчуган. – Я не узнаю тебя.  А кто ты?

- Я это ты. Только взрослый. Понимаешь.

- А, - протянул мальчуган, - поэтому я и не узнал тебя.

- Что ты рассматриваешь внизу, - поинтересовался он. – Там же ничего нет.

- Неужели ты ничего не видишь?

- Нет.

- Всё вы взрослые такие, - тяжело вздохнул мальчуган, -  или вечно ничего не видите или видите, но нам не показываете и не говорите.

- Слезь с края, - сказал он. – Ты можешь упасть.

   Он окончательно  запутался. Ну, куда можно упасть в пустоте?  Мальчуган  не обратил внимания на его просьбу. Его заинтересовало другое.

- А откуда ты прилетел?

- С войны.

   Мальчуган был сообразительным.

- Значит, я тоже когда-то  буду воевать?

- Да, но твоё время пока ещё не пришло.

- И я стану героем, как ты.

- Я не герой, - ответил он, - я просто солдат.

- Солдат, - грустно протянул мальчуган. - Просто, просто  солдат? Обыкновенный солдат?

- Ну, да, - подтвердил он, -  просто, просто, самый обыкновенный.

- А ты знаешь, - мальчуган задумался, ему  показалось, что на его глазах даже зависли слёзы. – Если честно, то мне это не нравится.

- Что тебе не нравиться?

 - Я не хочу быть просто, просто, обыкновенным. Таким, как ты. Ты не герой. Хотя ты и летаешь, но у тебя нет крыльев, а я хочу, чтобы у меня были крылья, и они обязательно  будут. Я верю в это и стану летать лучше тебя.

-  Я должен огорчить тебя. Ты ошибаешься. – Он сделал несколько кругов вокруг мальчугана, раздумывая говорить или не говорить то, что он знал о его будущем, а потом решился. - У тебя  не будет крыльев.

- Почему?

   Мальчуган был не, сколько расстроен его ответом, сколько удивлён.

- Потому, что я твоё будущее. Сейчас ты мечтатель! – сказал он. -  Я тоже в твоё время  был мечтателем. И ещё каким. Ты это знаешь, но многое я забыл, и ни одна моя мечта не сбылась, помню только о крыльях, но и они пролетели мимо.

- Но ты же мечтал. Почему же твоя мечта не сбылась? Такого не может быть.

- Мало быть мечтателем, - сказал он, -  нужно ещё оказаться  в то время и  в том месте, где вырастают крылья и сбываются мечты.

- Это взрослая мысль, и она не очень  понятна мне, - откликнулся мальчуган. – Но у тебя ещё будет же будущее. Ты не умер. И у тебя обязательно должны вырастить крылья, потому что ты мечтал о них. Только знаешь, что, - мальчуган задумался. – Крылья это хорошо, но, если у кого – то нет крыльев, а они ему очень нужны, ты должен отдать свои ему.

- Ты…

   Мысль оборвалась от жгучей боли в голове. В неё, словно вшивали молнию, которой он так боялся в детстве.  Пустота исчезла. Не было и мальчугана. Он лежал на спине, всматриваясь в клубы пыли и дыма над окопом, через которые пробивалось тусклое солнце. Он не понимал, почему светлеет. То ли от того, что солнце разгоралось или потому, что рассеивались клубы дыма, но чем больше становилось света,  тем  больше уменьшалась его боль, она ходила кругами в голове, и это напоминало ему его полёт вокруг мальчугана, но не боль его беспокоила, а исчезновение мальчугана и то, что он хотел что-то сказать ему, но не успел.

    «А что я  сказал бы  ему, - подумал он, - если бы это было в действительности, если бы он стоял сейчас передо мною? Я бы сказал ему, - он перебирал свои мысли, пока, как ему показалось, не нашёл нужную, -  что, если кто-то затевает войну, значит, она ему нужна. Я бы постарался вложить эту мысль в его сердце, в его душу, в его кровь и плоть, чтобы он понял, что война это самое худшее, самое мерзкое и чудовищное, отвратительное изобретение человека». Ему показалось, что эта мысль самая верная, но через несколько секунда он отбросил её. «Нет. Это не то. Это эмоции. Не стоит отяжелять детское сердце такими мыслями. И прятаться за сказки, которые мы сочиняем для детей, чтобы они не увидели, какие мы есть на самом деле. Мы, только мы, затеваем ужас войны, и никак не можем от него избавиться. Не можем или не хотим? Наверное, и то, и другое одновременно.

   Картинка исчезла, Виктор хотел облегчённо вдохнуть, но.     в памяти вспыхнула другая картинка,

   Саманный дувал, сделанный из глины, смешанной с соломой, пуленепробиваемый. Он хотел залечь за разрушенной, искрошенной в небольшие куски его частью, чтобы вести прицельный огонь и во чтобы то не стало добить подстреленного в ноги моджахеда, который не бежал, а полз, извиваясь, постоянно оглядываясь, сжимаясь и вытягиваясь телом в простой крестьянской одежде и загребая землю руками, чтобы скрыться в низкорослых, выпаленных кустах, разбросанных по каменистому с редкими травяными прогалинами склону невысокой горы.

   Он не случайно, а специально утрамбовал ноги моджахеда свинцом, чтобы посмотреть в его живые глаза и увидеть в них тонущие живые чувства и мысли. Он добил бы его, не задумываясь, вложив  в выстрел накопившиеся за годы войны в душе месть за погибших, злость и страх, но вместо того, чтобы залечь, он  словно с помощью неизвестной силы, напружинившись, оттолкнулся ногами, намереваясь перемахнуть через дувал. Это почти ему удалось. Он взлетел в воздухе, но автоматная очередь, полоснувшая из-за скошенного пригорка, перехватила его на лету, и, опрокинув, бросила на спину. Он потерял сознание, а когда пришёл в себя, увидел лёгкий дымок, вьющийся со ствола его автомата. Дымок был маленький, щупленький. Почти точь, в точь такой же, какой он видел в детстве зимой над поселковым домом родителей.

   Он смотрел, как дымок превращался в ярко горящее, разрастающееся огромное пятно в воздухе, который был похож на зыбкую морскую рябь. Ему казалось, что это боль приближается к нему, и когда она войдёт в него, всё закончится. Он не хотел этого, но его начала душить нестерпимая, полыхающая, словно огонь боль, вызывая у  него  ощущение, будто на его лицо насыпали порох и подпалили. Его голова, словно разлеталась на осколки. Она становилась такой же, как и дымок: маленькой, щупленькой. Только в отличие от дымка она превращалось не в огромное, разрастающееся пятно, а в пустоту.

   Он немного поднялся, опираясь на локти, и снова увидел карабкавшегося по своей земле в полыхающих лучах солнца, выбивавшего светом каменистую, безводную местность до жгучего блеска, не моджахеда, а обессиленный, невооружённый  человеческий комок, похожий на подранка. Кроме них двоих поблизости, как бы  никого больше и не было, но ему почему-то казалась, он и сам не понимал: почему? -  что за ними кто-то как бы наблюдает и ждёт развязки.

   Он, сколько хватало сил, держал в поле зрения человеческий комок, потому что  сам не раз был таким же беззащитным, одиноким с единственной мыслью: выжить, и мог всё  понять, всё почувствовать, что испытывает человек, попавший в такую ситуацию. Воспоминания оказались сильнее злости, страха, боли. А угасающее сознание вырабатывало вопросы,  которые обрушились на него, будто неожиданно сорвавшийся камнеград, и которыми он раньше не задавался, словно был зазомбирован только  убивать. Кому нужны эти войны, озлобляющие и натравляющие людей друг на друга, засевающие души ненавистью, отнимающие разум, порождающие сумасшедших, обесценивающих даже собственную жизнь?

   Он облегчённо вздохнул, когда увидел, что на местности никого нет. Природа поднимала себя, возрождая искалеченное снарядами, выстрелами, а тот, кого он преследовал, исчез в низкорослых кустах. Перевернувшись на спину, он хотел посмотреть на солнце, но вместо желаемого он увидел, как над ним наклонилось лицо, неизвестно откуда вынырнувшее, но не это смутило его. Он видел это лицо, но где? Память сбоила, выгорая в остатках сознания, оставляя без ответа его вопрос. Его смутило то, что он  никогда не  признавал существование этого лица, но сейчас, несмотря на  дикую боль, разрывавшую его внутренности, он чётко и ясно видел его. Оно существовало, да, существовало на иконе в доме родителей, но почему он ни разу не обращался к нему и не верил в него?  Это, как понял он только сейчас, была самая большая его жизненная ошибка, которую он тащил в душе не один десяток лет. Она  встала перед ним во весь рост и именно в тот момент, когда он проваливался в неизвестность.

- На одного убийцу станет меньше, - подумал он, ощущая, как на него наваливается темень, проглатывая чувства и отрывая оставшиеся огрызки сознания.

- Ты плод моей  идеи, - услышал он, голос был тихий, больше похожий на шёпот.

   Добрав в себе  оставшееся живое,  он сумел всё-таки спросить, что это за идея, но вместо ответа до него долетело эхо пустоты.

- Нужно выпить, выпить, - забормотал Виктор, - иначе я сойду с ума.

   Он бросился к холодильнику, открыл. Бутылка водки.  Он вытащил её дрожащими руками, но потом, скрипнув зубами, затолкал обратно и закрыл холодильник.

- Нельзя, -  сказал он, вспомнив слова Полины: разломали жизнь, теперь нужно склеивать. – Нельзя, - повторял он, забивая слово в сознание, которое крошило завалы его мыслей, чувств, желание выпить.

   Услышав звук открываемой двери, Виктор присел на диван. Вошла Полина. В её голове промчалась тревожная мысль, когда она увидела чемодан.

- Ты хочешь уйти? – чуть не крикнула она.

- Почему ты так решила?

- Чемодан.

- Успокойся. Никуда я не уйду.

- А почему у тебя бледное лицо, что – то случилось?

- Нет. Всё в порядке. Я видел свою «афганку». Ты её сохранила. Не выбросила.. Воспоминания одолели.

   Полина обессилено присела на стул.

- Никак не можешь отделаться от них.

-Отделаться от них невозможно, потому что афганистанщина продолжается.

- Я не понимаю тебя.

- Афганистанщина для меня это война независимо, кто её ведёт и развязывает. Я, когда захожу в Интернет и читаю, смотрю, слушаю, то у меня мелькают мысли, что мир не сошёл с ума, нет, он в полном здравии,  просто  соскучился по большой войне. Ему стало скучно жить без встрясок.  Ему хочется встряхнуться, пощекотать нервы. Войны затевать гораздо легче, чем нормально жить. Впрочем, я говорю не о том.

- Ты говори со мной обо всём, что приходит тебе в голову. Ты должен выговориться и тогда тебе станет легче.

- Может быть, и так. Поль. Давай прокатимся за город. Как вчера.

- Давай. Поужинаем и катнём.

   Сидя за столом, Полина спросила Виктора.

- А как тебе Капа и Вика, которые вчера с нами ехали. Звонили сегодня мне. Приглашали. Они разыгрывают домашние спектакли. Жуть, как хочется посмотреть. Вообще интересные люди. Однокомнатная квартира, а живут втроём и весело.

- А кто третий.

- Парень. Они зовут его пан Сергей.

- У меня был товарищ. Сергеем его звали. Снайпером работал. Как – то ушёл и не вернулся. Сколько не искали ни единого следа.

- Война, - вздохнула Полина. – Я хочу посоветоваться с тобой. Давай предложим нашим новым знакомым жить у нас на даче.

- Я не против. Только, как они воспримут это.

- А мы посмотрим, как воспримут, когда предложим. И вообще. Им нужно как – то деликатно помочь. У нас же есть такие возможности. Можно помочь и с театром...