Онегин. Несколько слов в его защиту.

                                                            Господа присяжные заседатели, Ваша честь!

                     Обязанности адвоката призывают меня быть защитником Евгения Онегина, хоть я и отношусь к своему подзащитному без всякого пиетета, видя в нём абсолютно пустопорожнего барина, который беззастенчиво паразитирует на принадлежащих ему крестьянах. Но не будем отвлекаться от темы нашего судебного заседания, которое должно определить степень вины моего подзащитного в смерти Владимира Ленского, дворянина, барина N-ского уезда, «без малого осьмнадцати лет» от роду.
                     Вряд ли есть необходимость напоминать Высокому суду суть происшествия – все мы его в подробностях знаем с 8/9 класса школы, где и все единодушно, хоть и довольно неубедительно осуждали моего сегодняшнего подзащитного, исходя, в основном, из учебников литературы не особенно вникая в суть самого события.
                    Дело же было так, из показаний основного свидетеля А.С. Пушкина, мы знаем, что Онегин был раздосадован внешними проявлениями волнения Татьяны и решил за это отыграться на Ленском. Предлагаю это свидетельство принять к сведению, но не заносить в протокол, так как оно несерьёзно, некомпетентно и несущественно. Никто не может поручиться за ощущения моего подзащитного и за достоверность, его замыслов, даже А.С. Пушкин, так как он может высказывать только предположения, а Высокий суд, как я полагаю, интересуют только факты. Далее основной свидетель сообщил, что Онегин смилостивился над Татьяной и ей взором «нежность изъявил» и «сердце Тани оживил». Не исключено, что досада на Ленского у моего подзащитного прошла тоже.
Перечислим факты, которые инкриминируются моему подзащитному: он протанцевал несколько раз с Ольгой, барышней, которая предполагалась в жёны Ленскому. Это всё!? Что ещё следует делать на балу молодому мужчине, если не танцевать, тем более, что ужин уже съеден, причем почти без участия наших принципалов, которые для карт и сплетен ещё достаточно молоды, а других занятий не было предусмотрено программой бала. А почему бы на балу не потанцевать с жизнерадостной и весёлой Ольгой? Тем более, что это удовольствие было взаимным, так как она соглашалась на на последующие танцы, вплоть до мазурки. Им было приятно поболтать ни о чём и, главное, Онегин мог не опасаться, что его будут прочить ей в женихи, так как это место уже занято, а поскольку сам Онегин занят танцами, то Пустяковы и Гвоздины не будут докучать ему, предлагая представить его своим дочерям на выданье. Отказаться быть представленным не учтиво, а участие в этих процедурах, не будучи соискателем, моего подзащитного совершенно не привлекало. На балу у Лариных, говорю я, мой подзащитный вел себя самым естественным образом. Очнувшись от своих мечтаний, Ленский увидел, что жизнь, не замерев на этот период, шла своим чередом, а танец, на который он не подал заявки, но рассчитывал, уже обещан. Вместо того, чтобы условиться о следующем, перегруженный туманами немецкой учёности и парами шампанского, юноша счёл себя смертельно оскорблённым, не подумав даже, что он был бы прав только в том случае, если накануне просил Онегина не подходить к Ольге вообще, тот обещал, но слова не сдержал. Даже если записавшемуся у Ольги на все танцы подряд Ленскому она отказала бы, ради танца с моим подзащитным, то это было бы достаточной причиной для вызова только бретёру. Ленскому же более подошло бы пожаловаться Ольгиной матушке, чем принимать роковое решение совершенно не подумав о причинах и последствиях, тем более, что времени у него было для этого предостаточно.
                  Не безынтересно узнать, а чем же занимался сам Ленский. Здесь сторона защиты приведет показания основного свидетеля, и просит эти показания обязательно занести в протокол, так как это именно то, что он, и не только он, видел своим глазами:
«Подходит к Ольге Петушков,
К Татьяне Ленский»…
                 Стороне защиты хотелось бы знать, а почему Ленский не вызвал Петушкова, известного «Париса окружных городков», то есть ловеласа и соблазнителя? Это первое, а второе: не намеренно ли он лишил возможности моего подзащитного потанцевать с Татьяной? И не мог ли мой подзащитный увидеть в этом приглашение к… ответной любезности?
                 Обидевшись всё-таки на Онегина, а не на Петушкова, Ленский даже не подумал о том, что своим внезапным и необъяснимым отъездом он будет неучтив с принимавшими его хозяевами дома. Приехав домой, написал картель опять же моему подзащитному, а не Петушкову, и отослал его через Зарецкого, человека с очень сомнительной репутацией, Онегину. Зарецкий, коль ему не довелось поспать, как он нмеревался, решил поразвлечься предстоящей дуэлью и не предпринял никаких необходимых действий, чтобы примирить недавний приятелей, как сделал бы на его месте любой порядочный человек.
                 Ленский сколько угодно мог обижаться на Ольгу: милые бранятся – только тешатся, но он выбрал замысловатый и опасный путь: искать и находить во вполне невинных действиях моего подзащитного коварные происки и оскорбление, которое можно смыть только кровью. Что же более всего подвигло Ленского к мщенью: танцы с Ольгой вообще, или именно мазурка? Непонятным остается тогда, почему он не предупредил Ольгу о своём желании и праве на мазурку? Онегина понять проще – он предложил потанцевать (какое ему дело до светских условностей вообще и до сакрального значения мазурки для Ленского в частности?), а Ольга согласилась.
                 В каком таком кодексе чести было прописано, что танцевать с Ольгой мазурку никому, кроме Ленского, не дозволено? Может и говорить с ней, и смотреть на неё нельзя? Уж не Домострою ли учился Ленский в туманной Германии? – вот уж была нужда туда ездить! Тем не менее, мазурку Онегина с Ольгой Ленский, счел за оскорбление, но вряд ли кто-то из поборников чести с ним согласился бы, а вот сам же он преподнёс Онегину оскорблений… целый букет, а именно:
1. Скоропалительностью своего решения о вызове. Не потребовав объяснения самого невинного поступка, сразу же и глубокой уже ночью Ленский прислал вызов, хотя на размышление у него было больше суток.
2. Выбором секунданта. Зарецкий, это человек, как я уже говорил, с более чем сомнительной репутацией
3. Необходимостью принять секунданта – Зарецкого, которого в любом другом случае не пустил бы и на порог, тем более глубокой ночью.
4. Молчанием в течение суток перед дуэлью.
5. Онегин не знал, но знает Высокий суд, что вечером перед дуэлью Ленский в довершение всего абсурда вообразил себя рыцарем в сверкающих доспехах, призванного защитить невинность от коварного совратителя, в ранг которого он возвёл моего подзащитного, тогда как ему до Ольги было столько же дела, сколько и до Харликовой - «невесты перезрелых лет».

Уж кто другой, а Ленский знал абсолютно точно, что Онегин жил в деревне безгрешно. Сторона защиты берет смелость на время пренебречь мудростью древних «de mortuis aut bene aut nihil» и добавить соображение, что если Ленский и был рыцарем, то только с девизом: «Поспешай в глупости» на щите.
                 Итак, у Стороны защиты нет никаких сомнений, что Ленский намеревался стрелять на поражение, а, по приведенным мною признакам, и у моего подзащитного не могло быть никаких сомнений на этот счёт. Разумеется, что он не собирался быть жертвой капризного кудрявого ребёнка, поэтому принял решение стрелять первым с тем, чтобы, если и не убить своего противника сразу, то вывести его из строя надолго, подвергая свою жизнь минимальному риску. «Шёпот и хохотня глупцов» тоже сыграли свою роль в принятии решения, но отнюдь не главную.
               Чувство правоты и принятое решение позволили моему подзащитному спокойно спать всю предстоящую поединку ночь, как и предыдущую.
              Основной свидетель приводит размышления, которые, по его мнению, могли посетить и мучить моего подзащитного, но поскольку знать он этого точно не может, то Сторона защиты просит не вносить их в протокол. Потому, хотя бы, что поэтический гений свидетеля склонен всё приукрашивать или драматизировать, а прозаический ум моего подзащитного просто затруднился бы конкретизировать: какие «чувства» он мог и должен был «обнаружить» - когда и перед кем? Когда и перед кем он «щетинился как зверь»? Мог ли он «обезоружить младое сердце» если он даже не предполагал, что оно вооружено и, уже гневное неизвестно на что, унеслось домой?
              Ленский же… в ночь перед дуэлью едва смежил вежды лишь под утро, как он провел ночь после вызова нам не известно. Никакие самооправдания ему не помогали и его последние стихи – это его эпитафия. В первых строках он сожалеет о тех днях, когда его совесть ещё не омрачилась таким бессмысленным и постыдным поступком, как вызов на дуэль приятеля по совершенно надуманному поводу. Надо отдать должное Ленскому, что в его эпитафии нет упреков в адрес моего подзащитного, ведь мы же не будем считать напраслину упрёком? Но и себя он не упрекает - ни за свою глупость, ни за свою поспешность, и вполне осознавая, что будет за них наказан и принимает свою участь безропотно.
              Ленского можно было бы уважать, если бы он, отринув все условности и кодексы, явился за прощением к моему подзащитному. Разумеется, оно было бы ему даровано! Трудно сказать, что сдержало Ленского и для чего он поставил свою жизнь на карту, может он не чувствовал в себе сил для чего-то возвышенного, что в глазах света и его собственных оправдало бы его жизнь, а становиться очередным пустяковым он не желал? Может это был возрастной кризис, воздействие алкоголя, германских туманов или что-то ещё? Увы, достоверно этого мы не узнаем уже никогда и можем только делать предположения, а предаваться этому занятию в зале суда следует с большой осторожностью.
             Сторона защиты не считает, что поведение подзащитного заслуживает всяческого одобрения. Отнюдь нет! Мой подзащитный повел себя не как муж умудрённый годами и опытом, а как мальчик и не сделал никаких шагов к примирению. Он мог бы написать письмо Ленскому и передать со своим секундантом. Мог поехать к Лариным, где непременно увиделся бы с Ленским. Ларины, учинив расспросы, заметив их надутость и натянутость, обязательно бы их помирили. У барьера уже… мой подзащитный мог бы обратиться к Ленскому с вопросом: «Чему я обязан честью быть вашим смертельным врагом, а то как-то нелепо быть убитым неизвестно за что», а нам было бы интересно и поучительно прочитать тот «жалкий лепет оправданий», который смог бы придумать сей пиит. Наверное, что-нибудь во вкусе Коли из «12 стульев», что-то вроде: «Так будет с каждым, кто покусится…», а его бы совместными усилиями утишили, утешили и урезонили. Конечно, пришлось бы как-то решить с Зарецким, впрочем, его можно было утихомирить фразой: «а если вы сомневаетесь в моей отваге, то я жду ваших секундантов», которых Зарецкий, с его репутацией, просто не нашёл бы. К тому же, такой вызов без последствий вполне мог удовлетворить кровожадность Ленского.
            Сторона защиты имеет основания полагать, что, даже урезонив Ленского в этот раз, Онегин получил бы только отсрочку дуэли. Поэтому решил покончить с этим делом раз и навсегда.

             Господа присяжные заседатели, Ваша честь! Мой подзащитный не мог даже представить, что почти два века за эту дуэль будут осуждать именно его, а не настоящего её виновника. Будут предлагать именно моему подзащитному свой выстрел сделать на воздух, как будто за ним была какая-то вина, и он её признаёт. Очень сомневаюсь, что кто-то из этих моралистов сам поступил бы подобным образом не на словах, а на деле. Вообще, осуждать легко, а вот понять ход мыслей человека – не только литературного героя, гораздо сложнее и великая русская литература учит этому, боюсь, что в основном безуспешно, надеюсь, что только пока!
Господа! Противная сторона утверждает, что Онегин не потрудился соблюсти какие-то условности, которые сейчас нам кажутся пустяками, и что в те, далёкие от нас, времена они имели очень важное значение, что Онегин этим задел какие-то чувства Ленского. Вполне это допускаю, но хочу обратить внимание Высокого суда на то, что сам Ленский не затруднил себя церемониями с чувствами Ольги. Только она и Бог знают, что она испытала, когда увидела, что первый танец Ленский предпочёл протанцевать с её сестрой! Что он ни вчера, ни сегодня не условился с ней о совместных танцах и, главное, о мазурке! Была ли в таком случае у Ольги уверенность, что Ленский вообще пригласит её? Нет, не было такой уверенности! - и никто, и ничто не свидетельствует о том, что Ленский оказывал внимание своей… невесте на балу до мазурки. Представьте состояние её души и содрогнитесь: для неё рушится мир, кружится голова, трудно дышать и ужас от того, что все увидят, что, когда все танцуют мазурку, она – она(!) сидит в уголочке одна! Ну хоть с кем, хоть с чёртом лысым, а тем более с таким любезным и обходительным Онегиным, который явно почувствовал ситуацию, но не подаёт виду! Конечно, она была согласна и благодарна Онегину! И Ленский должен был быть благодарен Онегину за то, что избавил Ольгу от неловкой ситуации, но он предпочёл другое. Может быть… Ленский готовил какой-то коварный план, а Онегин сорвал его? Но Стороне защиты гадать не намерена и советует не делать этого и Противной стороне.
            В заключение своего выступления Сторона защиты простит снять все обвинения с моего подзащитного и считать его действия во время дуэли вполне оправданными, хоть и недостаточными!

Господа присяжные заседатели, Ваша честь! Сторона защиты свою речь закончила! Благодарю за внимание!