Для русских за рубежом назначен "день икс"

Виктор Мараховский

Обострение в крупнейшей экс советской республике, решившей окончательно дерусифицировать свое публичное пространство, породило ожидаемый спектр реакций.

От риторических воззваний на тему "Ну как же так можно, вы ведь сами в основном русскоязычные!" — и до слегка ехидных: "Так вам и надо. Будущим гастарбайтерам в России незачем владеть на уровне родного языком ядерной космической цивилизации, их удел — недорогой неквалифицированный труд".

На фоне украинских событий малозаметным, но тоже по-своему символичным прозвучал окончательный приговор образованию на русском языке в Латвии (некогда также наполовину русскоязычной): местный Конституционный суд признал совершенно законным перевод всех школ республики на местный же язык.

...Есть мнение, что перед нами — финальный аккорд истории самого явления под названием "русскоязычные за рубежом". В том смысле, что эта общность подходит, судя по всему, к точке исторического выбора.

Что тут нужно учитывать: послереволюционная, столетней давности, эмиграция из России в Европу и Америку не именовала себя "русскоязычной". Она называла себя "русской" вне зависимости от этнического состава и религиозных убеждений, поскольку тогда, на заре XX столетия, русскими считали себя подданные российской короны. Идея "национальности в соответствии с этническим происхождением" проникла в общественное сознание позже — и, если честно, представляла собой отголосок общеевропейских расистских штудий XIX столетия.

В общем, понятие "русскоязычные жители зарубежных республик" в том виде, в каком мы его знаем, возникло в начале 90-х. Я сам таким был, я помню.

После распада СССР в новообразованных "нероссиях" возник вопрос: как именовать и как трактовать бывших советских граждан, живущих на территориях этих "нероссий", но при этом не принадлежащих к титульным этноязыковым общинам.

Учтем: это были, если можно так выразиться, носители "культуры метрополии" — притом находившиеся с ней на прямой культурной линии. В том смысле, что в их школах от Ташкента до Таллина висели в классах литературы Пушкин-Гоголь-Некрасов-Достоевский-Толстой, а в домашних библиотеках непременно были Ильф и Петров, Булгаков и Стругацкие. Дети этих русскоязычных от Риги до Кишинева рассказывали друг дружке одинаковые анекдоты про Петьку и Чапаева и Чебурашку с Геной и играли в казаки-разбойники. Их местная интеллигенция читала модного Пелевина, а их местные радиостанции синхронно вслед за московскими и питерскими инфицировали своих слушателей песнями "Что такое осень", "Сказочная тайга", "У тебя СПИД" и, если уж на то пошло, "Владимирский централ" с "Дачей".

Признавать этих граждан национальными общинами было и не совсем верно, и не очень удобно — причем всем.

Для России, которая в 90-е путалась в собственной идентичности, защита прав русскоязычных была сплошным минным полем (потому что и сама Россия всячески открещивалась от "имперского наследия", и сами русскоязычные зарубежья не очень понимали, с кем себя отождествлять. В итоге все выливалось в беззубую риторику "за права меньшинств").

Для этнонациональных "нероссий" признание "оккупантского отягощения" полноценным нацменьшинством влекло бы необходимость признания за ним неких международно утвержденных прав — что им было не нужно от слова "совсем".

Наконец, для Европы и особенно США идея организованных многомиллионных общин русских на территории молодых антироссийских демократий выглядела попросту опасно.

В итоге был утвержден и принят "минималистский", ни на что не претендующий и ни к чему никого не обязывающий термин — "русскоязычные". Означавший, по сути, пустую, лишенную исторической и цивилизационной идентичности группу в каждой отдельной молодой демократии, просто в быту общающуюся на одном из языков восточнославянской группы.

...Разница между "русскими" и "русскоязычными" — не просто велика. Это сущностная, принципиальная разница.

Русские — любого национального происхождения — в силу исторических особенностей определяются только одним. Они декларируют свою принадлежность к русской, она же российская, она же советская, она же снова российская, цивилизации.

В понятии "русский" необязательным элементом является беспримесно белый цвет кожи (во всяком случае, на это нам намекают А. С. Пушкин и заслуженный артист РФ Г. Д. Сиятвинда). В понятии "русский" необязательным элементом является православное вероисповедание (во всяком случае, на это намекают И. А. Ефремов, Ж. И. Алферов и великий русский футболист Р. Дасаев). В понятии "русский" необязательным элементом является происхождение от великороссов (во всяком случае, на это намекают Багратион, Высоцкий, Эйзенштейн и Макаренко, не говоря уже о французском нашем Бабе-яге Милляре и ирландском режиссере-сказочнике Роу, его снимавшем).

Зато невозможно представить себе полноценного русского (любой "национальности") без Дня Победы, "Войны и мира", Штирлица и Гагарина с его полетом.

Эта система ценностей, с одной стороны, охватывает огромное число не только "этнических русских", но и "этнических нерусских", включая множественные плоды межнациональных советских браков и "цивилизационно обрусевших" представителей массы народов.

С другой стороны — эта система мер и ценностей оказалась под категорическим запретом в молодых национал-демократиях.

Поэтому идея "русскоязычности" была идеей вынужденной и временной. Она была идеей, сводящей цивилизационную идентичность двух-трех десятков миллионов носителей к каким-то бытовым признакам, к "аборигенам второго сорта" со своим языком бытового общения, случайно идентичным русскому. И этот язык был терпим до тех пор, покуда под давлением местных этнокультурных активизмов эти русскоязычные наконец не перейдут на локально ценные символы и ценности.

Русскоязычные по плану должны были заниматься непрерывной и циркулярной культурной самокастрацией. То есть любить "Колымские рассказы" Шаламова и открещиваться от "Александра Невского" Эйзенштейна; любить драмы Чехова о русской безысходности и открещиваться от "Дневника писателя" Достоевского; любить ту часть Бродского, которая против советской власти, и открещиваться от той, которая "на независимость Украины".

А итоговой целью все равно считался их окончательный переход на местные национальные языки и местных официальных героев — с упором на условных бандер.

Одним словом — задачей русскоязычных с точки зрения постсоветских республик было непрерывно доказывать, что они вынесли из канувшей "имперской" эпохи только язык общения и ту часть культуры, которая жестоко и непримиримо бичует проклятую империю.

Русскоязычные должны были на всем постсоветском пространстве отчитываться о том, насколько далеко они продвинулись в своем избавлении и отчаливании от имперской путинской авторитарной России — для чего периодически устраивались и устраиваются показательные мероприятия, доказывающие нетождественность "русскоязычных европейцев" "путинскому режиму".