Природная этика. часть 3
На модерации
Отложенный
Часть 3
1.2 Творчество
Одна фраза из статьи лишь фиксирующая некую, не обсуждаемую далее данность, вдруг (не обратил на нее внимания при первом беглом чтении) зазвучала как фальшивая нота в знакомой мелодии. Фраза такая: «Как известно, безоружность двуногих предков человека, спустившихся с безопасных деревьев на кишевшую могучими хищниками землю, предков еще неуклюжих и медленно бегавших, лишенных больших клыков, разрешилась в двух направлениях: появились не только гигантопитеки и мегантропы (тупики эволюции), но и гоминоиды, владеющие членораздельной речью, использующие орудия, а главное – существа социальные».
У человека, представляющего себе общую схему эволюционного развития животного мира по Дарвину, фраза по началу не вызывает удивления. Да, появление гигантопитеков и мегантропов вполне укладывается в нормальный процесс эволюции животного мира, с которым всех нас знакомили еще в школе. Особи со случайно возникшим стойким изменением наследственных структур организма (с мутациями), позволяющими лучше приспособиться к среде существования, выживают, а особи с мутациями, вредными, нужными им «как рыбке зонтик», вымирают. Так и появляются в природе новые виды животных.
А вот то, что гоминоиды появились в результате мутации, звучит фальшиво. Невозможно согласиться с тем, что гоминоиды такие же мутанты человекообразных обезьян, как гигантопитеки и мегантропы. Ведь гоминоиды это нечто из ряда вон.
Карл Линей, классифицируя в середине 18 века все живое в природе, включил человека вместе с обезьянами в отряд приматов. Но никакого семейства гоминоидов в нем не выделил. Потому, что никаких живых гоминоид не было, а об ископаемых останках предков человека тогда никто и понятия не имел. Семейство гоминид в отряде приматов ученые уже после Линнея «слепили» из современного человека Homo sapiens (человека разумного, так нас назвал Линей), и человека ископаемого – Homo primigenius. Оснований считать последних предками современного человека ученые имеют вполне достаточно.
Но «человек ископаемый» это не один, а череда сменявших друг друга звероподобных предков Homo sapiens. С такой интересной особенностью. Археологи находят окаменевшие останки гоминид на многих материках и в разных по возрасту геологических слоях. Самые древние из гоминид, австралопитеки, оказались и самыми примитивными. Но чем в менее древних слоях (чем ближе к нашему времени) найдены останки, тем более их строение приближено к современному человеку. Что свидетельствует о продолжавшемся миллионы лет процессе совершенствования гоминоид, процессе замещения менее совершенных более развитыми гоминоидами. Австралопитеки, питекантропы, неандертальцы и пр. не жили одновременно. И не живут сейчас. Это притом, что животные, породившие жизнеспособных мутантов, не обязательно исчезают сами. Например, человекообразные обезьяны, дав начало гигантопитекам и мегантропам, сами не исчезли (а гигантские обезьяны исчезли)
Но самое главное отличие гоминид от живших и живущих животных заключается в том, что объем мозга у сменявших друг друга гоминид неуклонно возрастал!
Ни до появления гоминид, ни после, ни сейчас, ни у кого из животных мозг не рос и не растет, с каким мозгом вид возник когда-то, с таким и остается. Даже у древних родственников гоминид по отряду приматов – у семейства антропоморфных, человекообразных обезьян, мозг не растет, а все их виды живут и сегодня (естественно, кроме видов вымерших по разным причинам, таких, как гигантопитеки и мегантропы).
Ясно, что гоминиды не мутанты. Но тогда как же возникли «гоминоиды, владеющие членораздельной речью»? И что заставляло расти мозг гоминид, что «накачивало» его массу? И в чем состоит, чем определяется движущая сила процесса, который из века в век, тысячами тысячелетий неуклонно преобразовывал звероподобного австралопитека во все более совершенное подобие современного человека?
Дарвин предположил, что в основе этого процесса, называемого антропогенезом, лежит половой отбор. Но так как, опираясь на половой отбор нельзя объяснить ни рост мозга, ни возникновения членораздельной речи, ни многих других изменений, происходивших с гоминидами, то он сам посчитал свою теорию лишь приближением к истине, одной из возможных гипотез.
Маркс (или Энгельс, не знаю, кто именно) утверждал, что труд, и только труд, создал из обезьяны человека. Эта трудовая теория антропогенеза не более убедительна, чем предположение Дарвина. Роль труда в процессе антропогенеза отрицать не станем. Но труд это сумма физических усилий для достижения задуманного результата. Мысль должна предшествовать труду. А труд ради самого труда это просто сжигание излишней энергии, волейбол на горячем пляжном песочке, беготня ребятишек на школьной переменке. Маркс или Энгельс должны были бы прежде объяснить, как у обезьяны мысль объявилась. Ни о каком подобном объяснении нам, студентам не говорили, и читать мне не довелось.
Зададимся, однако, вопросом – зачем, для чего обезьяна берет в лапу палку. Подчеркиваю, в лапу, а не в руку. Рук у обезьян нет. И не одна сотня тысячелетий минет, пока лапа не станет рукой, нашей рукой. Лапы хорошо хватают сук, ветви, могут и палку схватить. Манипулировать же палкой ей неудобно, «не с руки», «не с лапы». Но, несмотря на неудобство, преобладая боль некоторые из приматов раз за разом, день за днем, из поколения в поколение, из тысячелетия в тысячелетие хватают в лапы палки и камни! Зачем? Уж очень хотелось трудиться? А вот все другие родственники по отряду приматов не стали брать в лапы ни палки, ни камни. Не захотели в люди выходить?
И еще один, важнейший, аргумент против трудовой теории антропогенеза. Археологи не обнаружили орудий труда бесспорно сделанных гоминидами за все время их развития от австралопитеков до неандертальцев. Поразительно! За 2,5 миллиона лет мозг гоминид вырос в 3 раза (!), а орудий труда они не делают. Даже если гальку и камни, оббитые по-разному, признать сделанными орудиями труда, то более уместно не утверждение – мол, мозг начал развиваться и расти вслед за трудовой деятельностью. Уместнее поразиться тому, что при трехкратном росте объема мозга не обнаруживается сколь либо значимого стремления к совершенствованию орудий труда, к активизации трудовой деятельности. Практически полный застой в «каменной индустрии» гоминид на протяжении всех 2 500 000 лет пока мозг развивался и рос. Лишь за 80-40 тысяч лет до нас в культуре Мустье у развитого неандертальца, объем черепа, которых почти равен объему черепа современных людей, появляются каменные орудия труда бесспорно сделанные ими. Так что всерьез принимать тезис - труд сделал из обезьяны человека, не стоит.
Известны и другие теории антропогенеза, но разбирать их не станем. Ведь эссе не диссертация, в которой соискатель ученой степени должен продемонстрировать подробное знание предмета. Скажем только, что такой теории антропогенеза, с которой было бы согласно все ученое сообщество, сегодня нет. Поэтому с легкой душой – одной теорией больше, одной меньше, не велика беда – дерзаю предложить свой взгляд на историю гоминоид, и на то, почему их мозг на протяжении миллионов лет непрерывно рос.
Обосновывать свой взгляд буду, ориентируясь на ту методологию, которую использовал Эфроимсон. Весьма схожую использовал американский этнограф Морган (поскольку о ней можно судить по книге Энгельса «Происхождение семьи, частной собственности и государства», читать труды самого Моргана не довелось). Так вот, если правильно понял методологию Моргана-Эфроимсона, и не искажаю ее до безобразия, ответ может быть таким.
Человекообразные обезьяны, имевшие развитую систему инстинктов и соответствующих размеров мозг (самый большой среди животных), вынуждены были из-за глобального или локального катаклизма спуститься «с безопасных деревьев на кишевшую могучими хищниками землю». И оказались в среде с новыми, непривычными условиями существования, где столкнулись с множеством новых раздражителей, на которые у них не было адекватных инстинктивных реакций – другие хищники, другая пища, другой ночлег и т. п. На все новые раздражители необходимо было наработать автоматические реакции. Мы знаем, как физиолог Павлов делал это в своей лаборатории, но в живой природе раздражитель это не щадящей силы электрический удар на неправильную реакцию. В живой природе неверная или запоздалая реакция – смерть особи и скорая смерть вида, если численность его не столь велика, как, скажем, численность антилоп.
И если он, этот вид человекообразных обезьян совсем не сравнимый по численности с антилопами, выжил, а мы знаем - он выжил, то нам не остается другого предположения, кроме следующего. Выжил не столько потому, что в самое кратчайшее время наработал кучу новых инстинктов, сколько из-за того, что уже имевшегося мозга достало для таких «творческих актов», таких действий, выходящих за рамки инстинктивных реакций, которые, повышали выживаемость и сокращали потери стаи.
Под творческим актом понимаются действия вроде тех, к которым изобретательные исследователи понуждают обезьян, предлагая им лакомства в длинной трубке. Некоторые справлялись с задачей, выталкивая лакомство длинной тонкой палочкой, предусмотрительно подброшенной учеными. Это действие никак не вписывается в круг инстинктивных реакций обезьян. Здесь мозг должен был выдать незапрограммированное решение, должен догадаться. А догадка это уже творческий акт. И коль даже подопытные обезьяны, дожившие до наших дней в доисторическом виде с той самой поры, когда катастрофа обрекла их сородичей на выживание в несравненно более жестких условиях, способны на творческие акты, то и способность гоминид к догадкам, к умственным усилиям, к творчеству не должна ставиться под сомнение. Так что ничего экзотического в нашем предположении нет.
Тем более, что побудительный стимул к творчеству был у первых гоминид куда более серьезный, чем лакомство в трубочке. Инстинкт сохранения жизни, страх смерти, «работали» на полную мощность день и ночь, без перерыва на обед, без выходных и отпусков. В этой битве за выживание только мозг мог помочь. Мозг должен был догадаться, опасен этот зверь и тот, как защититься от опасных, как добыть на пропитание зверей мелких, где и как устроить ночлег и пр., и пр. Каждый день и каждая ночь приносят новые задачи и мозг должен догадаться, как следует действовать сейчас, в данный момент.
Творческий, мыслительный процесс становиться необходимейшим условием выживания вида.
Выживаемость зависела и от быстроты принятия решения. Путь к этому – запоминать повадки каждого хищника, то, как спасается добыча от него самого и множество другой самой разнообразной информации. Тогда можно действовать по прецеденту, а значит быстрее, и шансы выжить выше. С каждым днем мозг все больше и больше становился не столько хранилищем инстинктов и рефлексов, сколько инструментом творчества. Непрекращающаяся необходимость изо дня в день совершать творческие акты, запоминать все большие объемы информации усложняют структуру и накачивают массу мозга.
Повышает шансы на выживание и умение орудовать палкой и камнем. Да, палку и камень брать в лапу неудобно и даже больно. Но догадались – палка и камень усиливают их и в борьбе с хищником, и в добыче зверя на пропитание. И чем сильнее ухватишь палку и камень - тем сильнее ударишь, тем дальше бросишь, тем лучше результат. Вот так мысль понуждала гоминоид «корежить» свои лапы, приспосабливать их к владению орудиями защиты и нападения.
А приспособительные реакции, обеспечивающие виду выживание, закрепляются в его геноме как врожденный инстинкт. Вот так и возникли
врожденный инстинкт творчества
и память
Далее, для краткости и чтоб отличить от одноименного понятия, будем вместо «врожденный инстинкт творчества» писать Творчество, с заглавной буквы.
С появлением Творчества начинается неуклонный, из века в век, из эры в эру рост объема и качества мозга у длинной череды потомков тех обезьян, которых катастрофа выгнала в новую среду обитания. Творчество – вот та сила, которая двигала антропогенезом.
Должен сказать, что «встревать» в ученые споры о происхождении человека вовсе не имел намерения, когда начинал писать это эссе. И не имел намерения осчастливить человечество новой теорией антропогенеза. Но в размышлениях над статьей Эфроимсона «споткнулся» о мысль – Эфроимсон с позиций науки убедительно объяснил, почему Homo sapiens гуманен, но почему-то не стал объяснять, почему он sapiens. Вникая же в тему разумности человека, не мог миновать трудов по истории первобытного общества, по археологии, палеоантропологии. Прошу прощения у научного сообщества за бесцеремонное вторжение автодидакта в их область знания. Но, право не виновен в том, что разумность и гуманность оказались столь тесно увязанными друг с другом в процессе очеловечивания обезьяны.
Надеюсь, научное сообщество не отвергнет с порога изложенный здесь взгляд на антропогенез только потому, что это взгляд автодидакта. В конце концов, подход к проблеме возникновения врожденного инстинкта творчества практически не отличается от подхода Эфроимсона к проблеме возникновения врожденного инстинкта альтруизма. Ну, а то, что разумность есть врожденный инстинкт, конечно, кажется вздором, который только и может нести автодидакт. Это по началу. А если присмотреться, то ведь Творчество объясняет все – и рост мозга, и преобразование лап в руки, и даже появление членораздельной речи. Ведь только с появлением мысли появилась потребность передачи ее другим членам стаи, а у других членов стаи – возможность мысль понять. Для этого следовало лишь напрягать изо дня в день свой уже имевшийся голосовой аппарат. А без мысли речь не возможна, это бормотанье.
Дерзаю даже утверждать, что мозг растет и у современного человека. И даже более интенсивно, чем у гоминид, – из-за необходимости «переваривания» огромного потока информации и более интенсивного мышления. Кстати, это можно проверить измерением объема черепа у родителей, их взрослых детей и внуков-правнуков. Естественно, если существующие инструменты, скажем компьютерный томограф, могут такие измерения провести без вреда для здоровья человека и с необходимой точностью. А темп роста черепа гоминид в среднем за 2 500 000 лет составил всего-то порядка 0,01 куб см. (кубик со стороной чуть больше 2 мм.) за одно поколение, 25 лет.
Впрочем, не следует исключать и другого, дополнительного к росту черепа процесса. Современный человек вынужден перерабатывать и запоминать огромные, сравнительно с предыдущими веками, объемы информации. Пропорционально должна была бы расти и масса мозга. Но рост массы блокирует черепная коробка, она хоть и растет, но уж очень медленно. Возможно, это обстоятельство провоцирует какие-то мутации в структуре мозга, возможно, мозг начинает перестраивать свою структуру (и тут перестройка!). Может быть феномен Вольфа Мессинга, детей «индиго» и др. лишь очень яркие проявление этих мутаций, которые наука еще не в состоянии распознавать и как-то на них реагировать.
И еще один довод в пользу наличия у человека врожденного инстинкта творчества. Это – поразительное упорство, с которым люди отстаивают результаты своего творчества и неограниченная власть творения над своим творцом. Даже смертный приговор оказался для Сократа не достаточным основанием для отречения от мира понятий и моральных принципов, которые создал и которым следовал. Он даже отклонил возможность спастись бегством – уж лучше цикута, чем поставить под сомнение все созданное своим разумом. Он выпил свою чашу до дна. И Джордано Бруно не отрекся от идеи бесконечности космоса и множественности миров в нем. Он взошел на костер инквизиции.
Потенциал Творчества у каждого свой, и не каждый талантлив как Сократ. И не всегда трудности и гонения доходят до крайностей, до смертного приговора. Но даже среди сотни другой творцов, которыми гордится все человечество, и среди множества других, славных лишь в своем отечестве, Ало тех, кто дожил до признания своего творчества современниками и был вознагражден ими. Многие закончили свой путь непризнанными, часто в нищете.
Но несмотря ни на что, миллионы творцов неумолимо, шаг за шагом продвигают человечество по пути прогресса. И хоть каждый надеется на признание своих заслуг, на самом же деле их ждет равнодушие и полное забвение их имен, их творчества. Все знают Альфреда Нобиля, его динамит и премии. Но кто знает имя того врача, или фармацевта, который догадался нитроглицерином снимать приступы стенокардии? Вот и я не знаю, хотя ежедневно спасаю свою жизнь, как и миллионы других сердечников, таблеткой нитроглицерина.
Исследуя феномен творчества с этих психологических позиций, нельзя не прийти к мысли, что творчество обусловлено повелением подсознательным, которому трудно, а некоторым людям просто невозможно противиться. Но убедительных исследований на этот счет, вероятно, не было, раз уж профессор Эфроимсон не только не упоминает ничего подобного, но даже придерживается в некотором смысле противоположного мнения. Он пишет: «Одной из особенностей человека и человечества является любопытство и жажда знаний, обрекавшая немалое число особенно одержимых этой жаждой людей на жертвы и лишения. Эту жажду можно счесть противоестественной, тем более что овладение знаниями часто не помогало, а скорее мешало их владельцам выжить и тем более оставить побольше потомства. Те, кто имел мужество идти дальше общепризнанного или смело думал о недозволенном, гибли во все века. «…» Индивидуальный отбор, вероятно, во все века действовал против чрезмерно любознательных, против стремившихся к познанию.»
Этот пассаж отразил (вероятно, неосознанно) горечь его личной судьбы, но согласиться с ним не могу. Любопытство это досужий, в свободное время, праздный интерес к чему-либо. Любопытство может подвигнуть на посещение музея, поездки по городам. Но чтоб на жертвы и лишения, на нищету, на распятие, на костер инквизиции? Нет, не мыслимо! Или тогда это некое неодолимое, действующее наперекор сознанию повелительное чувство, инстинкт то есть? Но как мог возникнуть врожденный инстинкт, если «индивидуальный отбор действовал против чрезмерно любопытных»? Или это приобретенный, воспитанный кем-то инстинкт? Но зачем некто воспитывал у некоторых (кто эти избранные?) неодолимую любознательность? Нет, совсем не убеждает этот пассаж Эфроимсона.
Побудительный стимул к творчеству не столько «любопытство и жажда знаний», сколько требующие решения проблемы бытия человека, как сиюминутные, так и перспективные. Как только обезьяна стала решать проблемы своего выживания, стала творить свою жизнь, она встала на путь своего очеловечивания. Человек не может не творить, не мыслить. Это его естественное состояние. И никто не может заставить человека не мыслить.
Все люди творцы, нетворческих людей нет.
Только у каждого свой потенциал Творчества, свое образование и свои условия для творчества.
В заключение главы считаю необходимым сделать такое замечание.
Творчество возникло в результате случайного стечения обстоятельств, а не вызвано естественным ходом развития живого на Земле. Невозможно предположить стопроцентную синхронность такого развития двух разных стихий, когда в процессе геологического развития Земли возникает некий локальный катаклизм именно тогда и там, где и когда, в результате развития биосферы стаи человекообразных обезьян «созреют» для наработки Творчества. Да еще и мощность катаклизма будет щадящей, такой чтоб только выгнать обезьян из привычной среды обитания, сохранив им жизнь и способность к развитию. Будь катаклизм мощнее или обезьяны еще не созрели, он бы просто уничтожил их.
Даже если допустить, что подходящие условия случались не раз, возникли гоминоиды лишь однажды, других случаев их появления не было. Разумно при этом предположить, что «стартовали в гоминиды» не один, а несколько видов семейства антропоморфных и каждый вид развивался в своем ареале. Но не всем удалось благополучно преодолеть все трудности очеловечивания. Одни лишь граветьянцы продвинулись на этом пути дальше других. Они, в отличие от неандертальцев, сумели выжить на свободных ото льда участках юга оледенелой в целом Европы. Они-то, возможно, и в праве претендовать на роль наших предков.
Сегодня на Земле нет живых гоминид или людей, скажем, с двойным к среднему объемом черепа. У всех людей без различия рас объем черепа совпадает и значит, есть только один корень у родословного дерева человечества. Ну и поскольку в случае нет смысла (по определению), постольку вопрос «Зачем родился?» обсуждать бессмысленно. Бессмысленно обсуждать и вопрос «Зачем на Земле люди?».
А вот вопрос «Как жить?» бессмысленным назвать никак нельзя. Уж если, пусть и случайно, человек разумный на планете объявился, то и жизнь свою разумно устроить должен. Увы, пока даже в понимании того, что есть разумное устройство жизни, нет единства ни в ученом мире, ни в политике, ни в народах. Сплошная какофония мнений с неисчислимыми попытками «разобраться» с контрагентами. В разборках – в революциях, путчах, террористических акциях, войнах разного калибра – погибли сотни миллионов человек, и гибнуть продолжают.
Автор, не столько из сочувствия к людям, сколько из дурацкого желания все разложить по полочкам, чтоб ясность была, предпринял попытку покончить с какофонией, привнести в мир гармонию. Отчетливо сознавая при этом, что и это никому не нужно, а если кто-то (не дай-то бог) воспримет ниже изложенные рекомендации всерьез и вздумает претворять их в жизнь, то пусть знает – какофония лишь усилится. Правда, поскольку человечество стремительно катится к единому демократическому миру без границ, к общечеловечеству, которому непременно понадобится одна на всех этическая система, постольку мои рекомендации могут и пригодиться. Как черновик, разумеется. Они изложены в третьем эссе. А пока о формуле, в соответствии с которой индивид свою жизнь выстраивать должен был бы.
Часть 3
1.2 Творчество
Одна фраза из статьи лишь фиксирующая некую, не обсуждаемую далее данность, вдруг (не обратил на нее внимания при первом беглом чтении) зазвучала как фальшивая нота в знакомой мелодии. Фраза такая: «Как известно, безоружность двуногих предков человека, спустившихся с безопасных деревьев на кишевшую могучими хищниками землю, предков еще неуклюжих и медленно бегавших, лишенных больших клыков, разрешилась в двух направлениях: появились не только гигантопитеки и мегантропы (тупики эволюции), но и гоминоиды, владеющие членораздельной речью, использующие орудия, а главное – существа социальные».
У человека, представляющего себе общую схему эволюционного развития животного мира по Дарвину, фраза по началу не вызывает удивления. Да, появление гигантопитеков и мегантропов вполне укладывается в нормальный процесс эволюции животного мира, с которым всех нас знакомили еще в школе. Особи со случайно возникшим стойким изменением наследственных структур организма (с мутациями), позволяющими лучше приспособиться к среде существования, выживают, а особи с мутациями, вредными, нужными им «как рыбке зонтик», вымирают. Так и появляются в природе новые виды животных.
А вот то, что гоминоиды появились в результате мутации, звучит фальшиво. Невозможно согласиться с тем, что гоминоиды такие же мутанты человекообразных обезьян, как гигантопитеки и мегантропы. Ведь гоминоиды это нечто из ряда вон.
Карл Линей, классифицируя в середине 18 века все живое в природе, включил человека вместе с обезьянами в отряд приматов. Но никакого семейства гоминоидов в нем не выделил. Потому, что никаких живых гоминоид не было, а об ископаемых останках предков человека тогда никто и понятия не имел. Семейство гоминид в отряде приматов ученые уже после Линнея «слепили» из современного человека Homo sapiens (человека разумного, так нас назвал Линей), и человека ископаемого – Homo primigenius. Оснований считать последних предками современного человека ученые имеют вполне достаточно.
Но «человек ископаемый» это не один, а череда сменявших друг друга звероподобных предков Homo sapiens. С такой интересной особенностью. Археологи находят окаменевшие останки гоминид на многих материках и в разных по возрасту геологических слоях. Самые древние из гоминид, австралопитеки, оказались и самыми примитивными. Но чем в менее древних слоях (чем ближе к нашему времени) найдены останки, тем более их строение приближено к современному человеку. Что свидетельствует о продолжавшемся миллионы лет процессе совершенствования гоминоид, процессе замещения менее совершенных более развитыми гоминоидами. Австралопитеки, питекантропы, неандертальцы и пр. не жили одновременно. И не живут сейчас. Это притом, что животные, породившие жизнеспособных мутантов, не обязательно исчезают сами. Например, человекообразные обезьяны, дав начало гигантопитекам и мегантропам, сами не исчезли (а гигантские обезьяны исчезли)
Но самое главное отличие гоминид от живших и живущих животных заключается в том, что объем мозга у сменявших друг друга гоминид неуклонно возрастал!
Ни до появления гоминид, ни после, ни сейчас, ни у кого из животных мозг не рос и не растет, с каким мозгом вид возник когда-то, с таким и остается. Даже у древних родственников гоминид по отряду приматов – у семейства антропоморфных, человекообразных обезьян, мозг не растет, а все их виды живут и сегодня (естественно, кроме видов вымерших по разным причинам, таких, как гигантопитеки и мегантропы).
Ясно, что гоминиды не мутанты. Но тогда как же возникли «гоминоиды, владеющие членораздельной речью»? И что заставляло расти мозг гоминид, что «накачивало» его массу? И в чем состоит, чем определяется движущая сила процесса, который из века в век, тысячами тысячелетий неуклонно преобразовывал звероподобного австралопитека во все более совершенное подобие современного человека?
Дарвин предположил, что в основе этого процесса, называемого антропогенезом, лежит половой отбор. Но так как, опираясь на половой отбор нельзя объяснить ни рост мозга, ни возникновения членораздельной речи, ни многих других изменений, происходивших с гоминидами, то он сам посчитал свою теорию лишь приближением к истине, одной из возможных гипотез.
Маркс (или Энгельс, не знаю, кто именно) утверждал, что труд, и только труд, создал из обезьяны человека. Эта трудовая теория антропогенеза не более убедительна, чем предположение Дарвина. Роль труда в процессе антропогенеза отрицать не станем. Но труд это сумма физических усилий для достижения задуманного результата. Мысль должна предшествовать труду. А труд ради самого труда это просто сжигание излишней энергии, волейбол на горячем пляжном песочке, беготня ребятишек на школьной переменке. Маркс или Энгельс должны были бы прежде объяснить, как у обезьяны мысль объявилась. Ни о каком подобном объяснении нам, студентам не говорили, и читать мне не довелось.
Зададимся, однако, вопросом – зачем, для чего обезьяна берет в лапу палку. Подчеркиваю, в лапу, а не в руку. Рук у обезьян нет. И не одна сотня тысячелетий минет, пока лапа не станет рукой, нашей рукой. Лапы хорошо хватают сук, ветви, могут и палку схватить. Манипулировать же палкой ей неудобно, «не с руки», «не с лапы». Но, несмотря на неудобство, преобладая боль некоторые из приматов раз за разом, день за днем, из поколения в поколение, из тысячелетия в тысячелетие хватают в лапы палки и камни! Зачем? Уж очень хотелось трудиться? А вот все другие родственники по отряду приматов не стали брать в лапы ни палки, ни камни. Не захотели в люди выходить?
И еще один, важнейший, аргумент против трудовой теории антропогенеза. Археологи не обнаружили орудий труда бесспорно сделанных гоминидами за все время их развития от австралопитеков до неандертальцев. Поразительно! За 2,5 миллиона лет мозг гоминид вырос в 3 раза (!), а орудий труда они не делают. Даже если гальку и камни, оббитые по-разному, признать сделанными орудиями труда, то более уместно не утверждение – мол, мозг начал развиваться и расти вслед за трудовой деятельностью. Уместнее поразиться тому, что при трехкратном росте объема мозга не обнаруживается сколь либо значимого стремления к совершенствованию орудий труда, к активизации трудовой деятельности. Практически полный застой в «каменной индустрии» гоминид на протяжении всех 2 500 000 лет пока мозг развивался и рос. Лишь за 80-40 тысяч лет до нас в культуре Мустье у развитого неандертальца, объем черепа, которых почти равен объему черепа современных людей, появляются каменные орудия труда бесспорно сделанные ими. Так что всерьез принимать тезис - труд сделал из обезьяны человека, не стоит.
Известны и другие теории антропогенеза, но разбирать их не станем. Ведь эссе не диссертация, в которой соискатель ученой степени должен продемонстрировать подробное знание предмета. Скажем только, что такой теории антропогенеза, с которой было бы согласно все ученое сообщество, сегодня нет. Поэтому с легкой душой – одной теорией больше, одной меньше, не велика беда – дерзаю предложить свой взгляд на историю гоминоид, и на то, почему их мозг на протяжении миллионов лет непрерывно рос.
Обосновывать свой взгляд буду, ориентируясь на ту методологию, которую использовал Эфроимсон. Весьма схожую использовал американский этнограф Морган (поскольку о ней можно судить по книге Энгельса «Происхождение семьи, частной собственности и государства», читать труды самого Моргана не довелось). Так вот, если правильно понял методологию Моргана-Эфроимсона, и не искажаю ее до безобразия, ответ может быть таким.
Человекообразные обезьяны, имевшие развитую систему инстинктов и соответствующих размеров мозг (самый большой среди животных), вынуждены были из-за глобального или локального катаклизма спуститься «с безопасных деревьев на кишевшую могучими хищниками землю». И оказались в среде с новыми, непривычными условиями существования, где столкнулись с множеством новых раздражителей, на которые у них не было адекватных инстинктивных реакций – другие хищники, другая пища, другой ночлег и т. п. На все новые раздражители необходимо было наработать автоматические реакции. Мы знаем, как физиолог Павлов делал это в своей лаборатории, но в живой природе раздражитель это не щадящей силы электрический удар на неправильную реакцию. В живой природе неверная или запоздалая реакция – смерть особи и скорая смерть вида, если численность его не столь велика, как, скажем, численность антилоп.
И если он, этот вид человекообразных обезьян совсем не сравнимый по численности с антилопами, выжил, а мы знаем - он выжил, то нам не остается другого предположения, кроме следующего. Выжил не столько потому, что в самое кратчайшее время наработал кучу новых инстинктов, сколько из-за того, что уже имевшегося мозга достало для таких «творческих актов», таких действий, выходящих за рамки инстинктивных реакций, которые, повышали выживаемость и сокращали потери стаи.
Под творческим актом понимаются действия вроде тех, к которым изобретательные исследователи понуждают обезьян, предлагая им лакомства в длинной трубке. Некоторые справлялись с задачей, выталкивая лакомство длинной тонкой палочкой, предусмотрительно подброшенной учеными. Это действие никак не вписывается в круг инстинктивных реакций обезьян. Здесь мозг должен был выдать незапрограммированное решение, должен догадаться. А догадка это уже творческий акт. И коль даже подопытные обезьяны, дожившие до наших дней в доисторическом виде с той самой поры, когда катастрофа обрекла их сородичей на выживание в несравненно более жестких условиях, способны на творческие акты, то и способность гоминид к догадкам, к умственным усилиям, к творчеству не должна ставиться под сомнение. Так что ничего экзотического в нашем предположении нет.
Тем более, что побудительный стимул к творчеству был у первых гоминид куда более серьезный, чем лакомство в трубочке. Инстинкт сохранения жизни, страх смерти, «работали» на полную мощность день и ночь, без перерыва на обед, без выходных и отпусков. В этой битве за выживание только мозг мог помочь. Мозг должен был догадаться, опасен этот зверь и тот, как защититься от опасных, как добыть на пропитание зверей мелких, где и как устроить ночлег и пр., и пр. Каждый день и каждая ночь приносят новые задачи и мозг должен догадаться, как следует действовать сейчас, в данный момент.
Творческий, мыслительный процесс становиться необходимейшим условием выживания вида.
Выживаемость зависела и от быстроты принятия решения. Путь к этому – запоминать повадки каждого хищника, то, как спасается добыча от него самого и множество другой самой разнообразной информации. Тогда можно действовать по прецеденту, а значит быстрее, и шансы выжить выше. С каждым днем мозг все больше и больше становился не столько хранилищем инстинктов и рефлексов, сколько инструментом творчества. Непрекращающаяся необходимость изо дня в день совершать творческие акты, запоминать все большие объемы информации усложняют структуру и накачивают массу мозга.
Повышает шансы на выживание и умение орудовать палкой и камнем. Да, палку и камень брать в лапу неудобно и даже больно. Но догадались – палка и камень усиливают их и в борьбе с хищником, и в добыче зверя на пропитание. И чем сильнее ухватишь палку и камень - тем сильнее ударишь, тем дальше бросишь, тем лучше результат. Вот так мысль понуждала гоминоид «корежить» свои лапы, приспосабливать их к владению орудиями защиты и нападения.
А приспособительные реакции, обеспечивающие виду выживание, закрепляются в его геноме как врожденный инстинкт. Вот так и возникли
врожденный инстинкт творчества
и память
Далее, для краткости и чтоб отличить от одноименного понятия, будем вместо «врожденный инстинкт творчества» писать Творчество, с заглавной буквы.
С появлением Творчества начинается неуклонный, из века в век, из эры в эру рост объема и качества мозга у длинной череды потомков тех обезьян, которых катастрофа выгнала в новую среду обитания. Творчество – вот та сила, которая двигала антропогенезом.
Должен сказать, что «встревать» в ученые споры о происхождении человека вовсе не имел намерения, когда начинал писать это эссе. И не имел намерения осчастливить человечество новой теорией антропогенеза. Но в размышлениях над статьей Эфроимсона «споткнулся» о мысль – Эфроимсон с позиций науки убедительно объяснил, почему Homo sapiens гуманен, но почему-то не стал объяснять, почему он sapiens. Вникая же в тему разумности человека, не мог миновать трудов по истории первобытного общества, по археологии, палеоантропологии. Прошу прощения у научного сообщества за бесцеремонное вторжение автодидакта в их область знания. Но, право не виновен в том, что разумность и гуманность оказались столь тесно увязанными друг с другом в процессе очеловечивания обезьяны.
Надеюсь, научное сообщество не отвергнет с порога изложенный здесь взгляд на антропогенез только потому, что это взгляд автодидакта. В конце концов, подход к проблеме возникновения врожденного инстинкта творчества практически не отличается от подхода Эфроимсона к проблеме возникновения врожденного инстинкта альтруизма. Ну, а то, что разумность есть врожденный инстинкт, конечно, кажется вздором, который только и может нести автодидакт. Это по началу. А если присмотреться, то ведь Творчество объясняет все – и рост мозга, и преобразование лап в руки, и даже появление членораздельной речи. Ведь только с появлением мысли появилась потребность передачи ее другим членам стаи, а у других членов стаи – возможность мысль понять. Для этого следовало лишь напрягать изо дня в день свой уже имевшийся голосовой аппарат. А без мысли речь не возможна, это бормотанье.
Дерзаю даже утверждать, что мозг растет и у современного человека. И даже более интенсивно, чем у гоминид, – из-за необходимости «переваривания» огромного потока информации и более интенсивного мышления. Кстати, это можно проверить измерением объема черепа у родителей, их взрослых детей и внуков-правнуков. Естественно, если существующие инструменты, скажем компьютерный томограф, могут такие измерения провести без вреда для здоровья человека и с необходимой точностью. А темп роста черепа гоминид в среднем за 2 500 000 лет составил всего-то порядка 0,01 куб см. (кубик со стороной чуть больше 2 мм.) за одно поколение, 25 лет.
Впрочем, не следует исключать и другого, дополнительного к росту черепа процесса. Современный человек вынужден перерабатывать и запоминать огромные, сравнительно с предыдущими веками, объемы информации. Пропорционально должна была бы расти и масса мозга. Но рост массы блокирует черепная коробка, она хоть и растет, но уж очень медленно. Возможно, это обстоятельство провоцирует какие-то мутации в структуре мозга, возможно, мозг начинает перестраивать свою структуру (и тут перестройка!). Может быть феномен Вольфа Мессинга, детей «индиго» и др. лишь очень яркие проявление этих мутаций, которые наука еще не в состоянии распознавать и как-то на них реагировать.
И еще один довод в пользу наличия у человека врожденного инстинкта творчества. Это – поразительное упорство, с которым люди отстаивают результаты своего творчества и неограниченная власть творения над своим творцом. Даже смертный приговор оказался для Сократа не достаточным основанием для отречения от мира понятий и моральных принципов, которые создал и которым следовал. Он даже отклонил возможность спастись бегством – уж лучше цикута, чем поставить под сомнение все созданное своим разумом. Он выпил свою чашу до дна. И Джордано Бруно не отрекся от идеи бесконечности космоса и множественности миров в нем. Он взошел на костер инквизиции.
Потенциал Творчества у каждого свой, и не каждый талантлив как Сократ. И не всегда трудности и гонения доходят до крайностей, до смертного приговора. Но даже среди сотни другой творцов, которыми гордится все человечество, и среди множества других, славных лишь в своем отечестве, Ало тех, кто дожил до признания своего творчества современниками и был вознагражден ими. Многие закончили свой путь непризнанными, часто в нищете.
Но несмотря ни на что, миллионы творцов неумолимо, шаг за шагом продвигают человечество по пути прогресса. И хоть каждый надеется на признание своих заслуг, на самом же деле их ждет равнодушие и полное забвение их имен, их творчества. Все знают Альфреда Нобиля, его динамит и премии. Но кто знает имя того врача, или фармацевта, который догадался нитроглицерином снимать приступы стенокардии? Вот и я не знаю, хотя ежедневно спасаю свою жизнь, как и миллионы других сердечников, таблеткой нитроглицерина.
Исследуя феномен творчества с этих психологических позиций, нельзя не прийти к мысли, что творчество обусловлено повелением подсознательным, которому трудно, а некоторым людям просто невозможно противиться. Но убедительных исследований на этот счет, вероятно, не было, раз уж профессор Эфроимсон не только не упоминает ничего подобного, но даже придерживается в некотором смысле противоположного мнения. Он пишет: «Одной из особенностей человека и человечества является любопытство и жажда знаний, обрекавшая немалое число особенно одержимых этой жаждой людей на жертвы и лишения. Эту жажду можно счесть противоестественной, тем более что овладение знаниями часто не помогало, а скорее мешало их владельцам выжить и тем более оставить побольше потомства. Те, кто имел мужество идти дальше общепризнанного или смело думал о недозволенном, гибли во все века. «…» Индивидуальный отбор, вероятно, во все века действовал против чрезмерно любознательных, против стремившихся к познанию.»
Этот пассаж отразил (вероятно, неосознанно) горечь его личной судьбы, но согласиться с ним не могу. Любопытство это досужий, в свободное время, праздный интерес к чему-либо. Любопытство может подвигнуть на посещение музея, поездки по городам. Но чтоб на жертвы и лишения, на нищету, на распятие, на костер инквизиции? Нет, не мыслимо! Или тогда это некое неодолимое, действующее наперекор сознанию повелительное чувство, инстинкт то есть? Но как мог возникнуть врожденный инстинкт, если «индивидуальный отбор действовал против чрезмерно любопытных»? Или это приобретенный, воспитанный кем-то инстинкт? Но зачем некто воспитывал у некоторых (кто эти избранные?) неодолимую любознательность? Нет, совсем не убеждает этот пассаж Эфроимсона.
Побудительный стимул к творчеству не столько «любопытство и жажда знаний», сколько требующие решения проблемы бытия человека, как сиюминутные, так и перспективные. Как только обезьяна стала решать проблемы своего выживания, стала творить свою жизнь, она встала на путь своего очеловечивания. Человек не может не творить, не мыслить. Это его естественное состояние. И никто не может заставить человека не мыслить.
Все люди творцы, нетворческих людей нет.
Только у каждого свой потенциал Творчества, свое образование и свои условия для творчества.
В заключение главы считаю необходимым сделать такое замечание.
Творчество возникло в результате случайного стечения обстоятельств, а не вызвано естественным ходом развития живого на Земле. Невозможно предположить стопроцентную синхронность такого развития двух разных стихий, когда в процессе геологического развития Земли возникает некий локальный катаклизм именно тогда и там, где и когда, в результате развития биосферы стаи человекообразных обезьян «созреют» для наработки Творчества. Да еще и мощность катаклизма будет щадящей, такой чтоб только выгнать обезьян из привычной среды обитания, сохранив им жизнь и способность к развитию. Будь катаклизм мощнее или обезьяны еще не созрели, он бы просто уничтожил их.
Даже если допустить, что подходящие условия случались не раз, возникли гоминоиды лишь однажды, других случаев их появления не было. Разумно при этом предположить, что «стартовали в гоминиды» не один, а несколько видов семейства антропоморфных и каждый вид развивался в своем ареале. Но не всем удалось благополучно преодолеть все трудности очеловечивания. Одни лишь граветьянцы продвинулись на этом пути дальше других. Они, в отличие от неандертальцев, сумели выжить на свободных ото льда участках юга оледенелой в целом Европы. Они-то, возможно, и в праве претендовать на роль наших предков.
Сегодня на Земле нет живых гоминид или людей, скажем, с двойным к среднему объемом черепа. У всех людей без различия рас объем черепа совпадает и значит, есть только один корень у родословного дерева человечества. Ну и поскольку в случае нет смысла (по определению), постольку вопрос «Зачем родился?» обсуждать бессмысленно. Бессмысленно обсуждать и вопрос «Зачем на Земле люди?».
А вот вопрос «Как жить?» бессмысленным назвать никак нельзя. Уж если, пусть и случайно, человек разумный на планете объявился, то и жизнь свою разумно устроить должен. Увы, пока даже в понимании того, что есть разумное устройство жизни, нет единства ни в ученом мире, ни в политике, ни в народах. Сплошная какофония мнений с неисчислимыми попытками «разобраться» с контрагентами. В разборках – в революциях, путчах, террористических акциях, войнах разного калибра – погибли сотни миллионов человек, и гибнуть продолжают.
Автор, не столько из сочувствия к людям, сколько из дурацкого желания все разложить по полочкам, чтоб ясность была, предпринял попытку покончить с какофонией, привнести в мир гармонию. Отчетливо сознавая при этом, что и это никому не нужно, а если кто-то (не дай-то бог) воспримет ниже изложенные рекомендации всерьез и вздумает претворять их в жизнь, то пусть знает – какофония лишь усилится. Правда, поскольку человечество стремительно катится к единому демократическому миру без границ, к общечеловечеству, которому непременно понадобится одна на всех этическая система, постольку мои рекомендации могут и пригодиться. Как черновик, разумеется. Они изложены в третьем эссе. А пока о формуле, в соответствии с которой индивид свою жизнь выстраивать должен был бы.
Часть 3
1.2 Творчество
Одна фраза из статьи лишь фиксирующая некую, не обсуждаемую далее данность, вдруг (не обратил на нее внимания при первом беглом чтении) зазвучала как фальшивая нота в знакомой мелодии. Фраза такая: «Как известно, безоружность двуногих предков человека, спустившихся с безопасных деревьев на кишевшую могучими хищниками землю, предков еще неуклюжих и медленно бегавших, лишенных больших клыков, разрешилась в двух направлениях: появились не только гигантопитеки и мегантропы (тупики эволюции), но и гоминоиды, владеющие членораздельной речью, использующие орудия, а главное – существа социальные».
У человека, представляющего себе общую схему эволюционного развития животного мира по Дарвину, фраза по началу не вызывает удивления. Да, появление гигантопитеков и мегантропов вполне укладывается в нормальный процесс эволюции животного мира, с которым всех нас знакомили еще в школе. Особи со случайно возникшим стойким изменением наследственных структур организма (с мутациями), позволяющими лучше приспособиться к среде существования, выживают, а особи с мутациями, вредными, нужными им «как рыбке зонтик», вымирают. Так и появляются в природе новые виды животных.
А вот то, что гоминоиды появились в результате мутации, звучит фальшиво. Невозможно согласиться с тем, что гоминоиды такие же мутанты человекообразных обезьян, как гигантопитеки и мегантропы. Ведь гоминоиды это нечто из ряда вон.
Карл Линей, классифицируя в середине 18 века все живое в природе, включил человека вместе с обезьянами в отряд приматов. Но никакого семейства гоминоидов в нем не выделил. Потому, что никаких живых гоминоид не было, а об ископаемых останках предков человека тогда никто и понятия не имел. Семейство гоминид в отряде приматов ученые уже после Линнея «слепили» из современного человека Homo sapiens (человека разумного, так нас назвал Линей), и человека ископаемого – Homo primigenius. Оснований считать последних предками современного человека ученые имеют вполне достаточно.
Но «человек ископаемый» это не один, а череда сменявших друг друга звероподобных предков Homo sapiens. С такой интересной особенностью. Археологи находят окаменевшие останки гоминид на многих материках и в разных по возрасту геологических слоях. Самые древние из гоминид, австралопитеки, оказались и самыми примитивными. Но чем в менее древних слоях (чем ближе к нашему времени) найдены останки, тем более их строение приближено к современному человеку. Что свидетельствует о продолжавшемся миллионы лет процессе совершенствования гоминоид, процессе замещения менее совершенных более развитыми гоминоидами. Австралопитеки, питекантропы, неандертальцы и пр. не жили одновременно. И не живут сейчас. Это притом, что животные, породившие жизнеспособных мутантов, не обязательно исчезают сами. Например, человекообразные обезьяны, дав начало гигантопитекам и мегантропам, сами не исчезли (а гигантские обезьяны исчезли)
Но самое главное отличие гоминид от живших и живущих животных заключается в том, что объем мозга у сменявших друг друга гоминид неуклонно возрастал!
Ни до появления гоминид, ни после, ни сейчас, ни у кого из животных мозг не рос и не растет, с каким мозгом вид возник когда-то, с таким и остается. Даже у древних родственников гоминид по отряду приматов – у семейства антропоморфных, человекообразных обезьян, мозг не растет, а все их виды живут и сегодня (естественно, кроме видов вымерших по разным причинам, таких, как гигантопитеки и мегантропы).
Ясно, что гоминиды не мутанты. Но тогда как же возникли «гоминоиды, владеющие членораздельной речью»? И что заставляло расти мозг гоминид, что «накачивало» его массу? И в чем состоит, чем определяется движущая сила процесса, который из века в век, тысячами тысячелетий неуклонно преобразовывал звероподобного австралопитека во все более совершенное подобие современного человека?
Дарвин предположил, что в основе этого процесса, называемого антропогенезом, лежит половой отбор. Но так как, опираясь на половой отбор нельзя объяснить ни рост мозга, ни возникновения членораздельной речи, ни многих других изменений, происходивших с гоминидами, то он сам посчитал свою теорию лишь приближением к истине, одной из возможных гипотез.
Маркс (или Энгельс, не знаю, кто именно) утверждал, что труд, и только труд, создал из обезьяны человека. Эта трудовая теория антропогенеза не более убедительна, чем предположение Дарвина. Роль труда в процессе антропогенеза отрицать не станем. Но труд это сумма физических усилий для достижения задуманного результата. Мысль должна предшествовать труду. А труд ради самого труда это просто сжигание излишней энергии, волейбол на горячем пляжном песочке, беготня ребятишек на школьной переменке. Маркс или Энгельс должны были бы прежде объяснить, как у обезьяны мысль объявилась. Ни о каком подобном объяснении нам, студентам не говорили, и читать мне не довелось.
Зададимся, однако, вопросом – зачем, для чего обезьяна берет в лапу палку. Подчеркиваю, в лапу, а не в руку. Рук у обезьян нет. И не одна сотня тысячелетий минет, пока лапа не станет рукой, нашей рукой. Лапы хорошо хватают сук, ветви, могут и палку схватить. Манипулировать же палкой ей неудобно, «не с руки», «не с лапы». Но, несмотря на неудобство, преобладая боль некоторые из приматов раз за разом, день за днем, из поколения в поколение, из тысячелетия в тысячелетие хватают в лапы палки и камни! Зачем? Уж очень хотелось трудиться? А вот все другие родственники по отряду приматов не стали брать в лапы ни палки, ни камни. Не захотели в люди выходить?
И еще один, важнейший, аргумент против трудовой теории антропогенеза. Археологи не обнаружили орудий труда бесспорно сделанных гоминидами за все время их развития от австралопитеков до неандертальцев. Поразительно! За 2,5 миллиона лет мозг гоминид вырос в 3 раза (!), а орудий труда они не делают. Даже если гальку и камни, оббитые по-разному, признать сделанными орудиями труда, то более уместно не утверждение – мол, мозг начал развиваться и расти вслед за трудовой деятельностью. Уместнее поразиться тому, что при трехкратном росте объема мозга не обнаруживается сколь либо значимого стремления к совершенствованию орудий труда, к активизации трудовой деятельности. Практически полный застой в «каменной индустрии» гоминид на протяжении всех 2 500 000 лет пока мозг развивался и рос. Лишь за 80-40 тысяч лет до нас в культуре Мустье у развитого неандертальца, объем черепа, которых почти равен объему черепа современных людей, появляются каменные орудия труда бесспорно сделанные ими. Так что всерьез принимать тезис - труд сделал из обезьяны человека, не стоит.
Известны и другие теории антропогенеза, но разбирать их не станем. Ведь эссе не диссертация, в которой соискатель ученой степени должен продемонстрировать подробное знание предмета. Скажем только, что такой теории антропогенеза, с которой было бы согласно все ученое сообщество, сегодня нет. Поэтому с легкой душой – одной теорией больше, одной меньше, не велика беда – дерзаю предложить свой взгляд на историю гоминоид, и на то, почему их мозг на протяжении миллионов лет непрерывно рос.
Обосновывать свой взгляд буду, ориентируясь на ту методологию, которую использовал Эфроимсон. Весьма схожую использовал американский этнограф Морган (поскольку о ней можно судить по книге Энгельса «Происхождение семьи, частной собственности и государства», читать труды самого Моргана не довелось). Так вот, если правильно понял методологию Моргана-Эфроимсона, и не искажаю ее до безобразия, ответ может быть таким.
Человекообразные обезьяны, имевшие развитую систему инстинктов и соответствующих размеров мозг (самый большой среди животных), вынуждены были из-за глобального или локального катаклизма спуститься «с безопасных деревьев на кишевшую могучими хищниками землю». И оказались в среде с новыми, непривычными условиями существования, где столкнулись с множеством новых раздражителей, на которые у них не было адекватных инстинктивных реакций – другие хищники, другая пища, другой ночлег и т. п. На все новые раздражители необходимо было наработать автоматические реакции. Мы знаем, как физиолог Павлов делал это в своей лаборатории, но в живой природе раздражитель это не щадящей силы электрический удар на неправильную реакцию. В живой природе неверная или запоздалая реакция – смерть особи и скорая смерть вида, если численность его не столь велика, как, скажем, численность антилоп.
И если он, этот вид человекообразных обезьян совсем не сравнимый по численности с антилопами, выжил, а мы знаем - он выжил, то нам не остается другого предположения, кроме следующего. Выжил не столько потому, что в самое кратчайшее время наработал кучу новых инстинктов, сколько из-за того, что уже имевшегося мозга достало для таких «творческих актов», таких действий, выходящих за рамки инстинктивных реакций, которые, повышали выживаемость и сокращали потери стаи.
Под творческим актом понимаются действия вроде тех, к которым изобретательные исследователи понуждают обезьян, предлагая им лакомства в длинной трубке. Некоторые справлялись с задачей, выталкивая лакомство длинной тонкой палочкой, предусмотрительно подброшенной учеными. Это действие никак не вписывается в круг инстинктивных реакций обезьян. Здесь мозг должен был выдать незапрограммированное решение, должен догадаться. А догадка это уже творческий акт. И коль даже подопытные обезьяны, дожившие до наших дней в доисторическом виде с той самой поры, когда катастрофа обрекла их сородичей на выживание в несравненно более жестких условиях, способны на творческие акты, то и способность гоминид к догадкам, к умственным усилиям, к творчеству не должна ставиться под сомнение. Так что ничего экзотического в нашем предположении нет.
Тем более, что побудительный стимул к творчеству был у первых гоминид куда более серьезный, чем лакомство в трубочке. Инстинкт сохранения жизни, страх смерти, «работали» на полную мощность день и ночь, без перерыва на обед, без выходных и отпусков. В этой битве за выживание только мозг мог помочь. Мозг должен был догадаться, опасен этот зверь и тот, как защититься от опасных, как добыть на пропитание зверей мелких, где и как устроить ночлег и пр., и пр. Каждый день и каждая ночь приносят новые задачи и мозг должен догадаться, как следует действовать сейчас, в данный момент.
Творческий, мыслительный процесс становиться необходимейшим условием выживания вида.
Выживаемость зависела и от быстроты принятия решения. Путь к этому – запоминать повадки каждого хищника, то, как спасается добыча от него самого и множество другой самой разнообразной информации.
Тогда можно действовать по прецеденту, а значит быстрее, и шансы выжить выше. С каждым днем мозг все больше и больше становился не столько хранилищем инстинктов и рефлексов, сколько инструментом творчества. Непрекращающаяся необходимость изо дня в день совершать творческие акты, запоминать все большие объемы информации усложняют структуру и накачивают массу мозга.
Повышает шансы на выживание и умение орудовать палкой и камнем. Да, палку и камень брать в лапу неудобно и даже больно. Но догадались – палка и камень усиливают их и в борьбе с хищником, и в добыче зверя на пропитание. И чем сильнее ухватишь палку и камень - тем сильнее ударишь, тем дальше бросишь, тем лучше результат. Вот так мысль понуждала гоминоид «корежить» свои лапы, приспосабливать их к владению орудиями защиты и нападения.
А приспособительные реакции, обеспечивающие виду выживание, закрепляются в его геноме как врожденный инстинкт. Вот так и возникли
врожденный инстинкт творчества
и память
Далее, для краткости и чтоб отличить от одноименного понятия, будем вместо «врожденный инстинкт творчества» писать Творчество, с заглавной буквы.
С появлением Творчества начинается неуклонный, из века в век, из эры в эру рост объема и качества мозга у длинной череды потомков тех обезьян, которых катастрофа выгнала в новую среду обитания. Творчество – вот та сила, которая двигала антропогенезом.
Должен сказать, что «встревать» в ученые споры о происхождении человека вовсе не имел намерения, когда начинал писать это эссе. И не имел намерения осчастливить человечество новой теорией антропогенеза. Но в размышлениях над статьей Эфроимсона «споткнулся» о мысль – Эфроимсон с позиций науки убедительно объяснил, почему Homo sapiens гуманен, но почему-то не стал объяснять, почему он sapiens. Вникая же в тему разумности человека, не мог миновать трудов по истории первобытного общества, по археологии, палеоантропологии. Прошу прощения у научного сообщества за бесцеремонное вторжение автодидакта в их область знания. Но, право не виновен в том, что разумность и гуманность оказались столь тесно увязанными друг с другом в процессе очеловечивания обезьяны.
Надеюсь, научное сообщество не отвергнет с порога изложенный здесь взгляд на антропогенез только потому, что это взгляд автодидакта. В конце концов, подход к проблеме возникновения врожденного инстинкта творчества практически не отличается от подхода Эфроимсона к проблеме возникновения врожденного инстинкта альтруизма. Ну, а то, что разумность есть врожденный инстинкт, конечно, кажется вздором, который только и может нести автодидакт. Это по началу. А если присмотреться, то ведь Творчество объясняет все – и рост мозга, и преобразование лап в руки, и даже появление членораздельной речи. Ведь только с появлением мысли появилась потребность передачи ее другим членам стаи, а у других членов стаи – возможность мысль понять. Для этого следовало лишь напрягать изо дня в день свой уже имевшийся голосовой аппарат. А без мысли речь не возможна, это бормотанье.
Дерзаю даже утверждать, что мозг растет и у современного человека. И даже более интенсивно, чем у гоминид, – из-за необходимости «переваривания» огромного потока информации и более интенсивного мышления. Кстати, это можно проверить измерением объема черепа у родителей, их взрослых детей и внуков-правнуков. Естественно, если существующие инструменты, скажем компьютерный томограф, могут такие измерения провести без вреда для здоровья человека и с необходимой точностью. А темп роста черепа гоминид в среднем за 2 500 000 лет составил всего-то порядка 0,01 куб см. (кубик со стороной чуть больше 2 мм.) за одно поколение, 25 лет.
Впрочем, не следует исключать и другого, дополнительного к росту черепа процесса. Современный человек вынужден перерабатывать и запоминать огромные, сравнительно с предыдущими веками, объемы информации. Пропорционально должна была бы расти и масса мозга. Но рост массы блокирует черепная коробка, она хоть и растет, но уж очень медленно. Возможно, это обстоятельство провоцирует какие-то мутации в структуре мозга, возможно, мозг начинает перестраивать свою структуру (и тут перестройка!). Может быть феномен Вольфа Мессинга, детей «индиго» и др. лишь очень яркие проявление этих мутаций, которые наука еще не в состоянии распознавать и как-то на них реагировать.
И еще один довод в пользу наличия у человека врожденного инстинкта творчества. Это – поразительное упорство, с которым люди отстаивают результаты своего творчества и неограниченная власть творения над своим творцом. Даже смертный приговор оказался для Сократа не достаточным основанием для отречения от мира понятий и моральных принципов, которые создал и которым следовал. Он даже отклонил возможность спастись бегством – уж лучше цикута, чем поставить под сомнение все созданное своим разумом. Он выпил свою чашу до дна. И Джордано Бруно не отрекся от идеи бесконечности космоса и множественности миров в нем. Он взошел на костер инквизиции.
Потенциал Творчества у каждого свой, и не каждый талантлив как Сократ. И не всегда трудности и гонения доходят до крайностей, до смертного приговора. Но даже среди сотни другой творцов, которыми гордится все человечество, и среди множества других, славных лишь в своем отечестве, Ало тех, кто дожил до признания своего творчества современниками и был вознагражден ими. Многие закончили свой путь непризнанными, часто в нищете.
Но несмотря ни на что, миллионы творцов неумолимо, шаг за шагом продвигают человечество по пути прогресса. И хоть каждый надеется на признание своих заслуг, на самом же деле их ждет равнодушие и полное забвение их имен, их творчества. Все знают Альфреда Нобиля, его динамит и премии. Но кто знает имя того врача, или фармацевта, который догадался нитроглицерином снимать приступы стенокардии? Вот и я не знаю, хотя ежедневно спасаю свою жизнь, как и миллионы других сердечников, таблеткой нитроглицерина.
Исследуя феномен творчества с этих психологических позиций, нельзя не прийти к мысли, что творчество обусловлено повелением подсознательным, которому трудно, а некоторым людям просто невозможно противиться. Но убедительных исследований на этот счет, вероятно, не было, раз уж профессор Эфроимсон не только не упоминает ничего подобного, но даже придерживается в некотором смысле противоположного мнения. Он пишет: «Одной из особенностей человека и человечества является любопытство и жажда знаний, обрекавшая немалое число особенно одержимых этой жаждой людей на жертвы и лишения. Эту жажду можно счесть противоестественной, тем более что овладение знаниями часто не помогало, а скорее мешало их владельцам выжить и тем более оставить побольше потомства. Те, кто имел мужество идти дальше общепризнанного или смело думал о недозволенном, гибли во все века. «…» Индивидуальный отбор, вероятно, во все века действовал против чрезмерно любознательных, против стремившихся к познанию.»
Этот пассаж отразил (вероятно, неосознанно) горечь его личной судьбы, но согласиться с ним не могу. Любопытство это досужий, в свободное время, праздный интерес к чему-либо. Любопытство может подвигнуть на посещение музея, поездки по городам. Но чтоб на жертвы и лишения, на нищету, на распятие, на костер инквизиции? Нет, не мыслимо! Или тогда это некое неодолимое, действующее наперекор сознанию повелительное чувство, инстинкт то есть? Но как мог возникнуть врожденный инстинкт, если «индивидуальный отбор действовал против чрезмерно любопытных»? Или это приобретенный, воспитанный кем-то инстинкт? Но зачем некто воспитывал у некоторых (кто эти избранные?) неодолимую любознательность? Нет, совсем не убеждает этот пассаж Эфроимсона.
Побудительный стимул к творчеству не столько «любопытство и жажда знаний», сколько требующие решения проблемы бытия человека, как сиюминутные, так и перспективные. Как только обезьяна стала решать проблемы своего выживания, стала творить свою жизнь, она встала на путь своего очеловечивания. Человек не может не творить, не мыслить. Это его естественное состояние. И никто не может заставить человека не мыслить.
Все люди творцы, нетворческих людей нет.
Только у каждого свой потенциал Творчества, свое образование и свои условия для творчества.
В заключение главы считаю необходимым сделать такое замечание.
Творчество возникло в результате случайного стечения обстоятельств, а не вызвано естественным ходом развития живого на Земле. Невозможно предположить стопроцентную синхронность такого развития двух разных стихий, когда в процессе геологического развития Земли возникает некий локальный катаклизм именно тогда и там, где и когда, в результате развития биосферы стаи человекообразных обезьян «созреют» для наработки Творчества. Да еще и мощность катаклизма будет щадящей, такой чтоб только выгнать обезьян из привычной среды обитания, сохранив им жизнь и способность к развитию. Будь катаклизм мощнее или обезьяны еще не созрели, он бы просто уничтожил их.
Даже если допустить, что подходящие условия случались не раз, возникли гоминоиды лишь однажды, других случаев их появления не было. Разумно при этом предположить, что «стартовали в гоминиды» не один, а несколько видов семейства антропоморфных и каждый вид развивался в своем ареале. Но не всем удалось благополучно преодолеть все трудности очеловечивания. Одни лишь граветьянцы продвинулись на этом пути дальше других. Они, в отличие от неандертальцев, сумели выжить на свободных ото льда участках юга оледенелой в целом Европы. Они-то, возможно, и в праве претендовать на роль наших предков.
Сегодня на Земле нет живых гоминид или людей, скажем, с двойным к среднему объемом черепа. У всех людей без различия рас объем черепа совпадает и значит, есть только один корень у родословного дерева человечества. Ну и поскольку в случае нет смысла (по определению), постольку вопрос «Зачем родился?» обсуждать бессмысленно. Бессмысленно обсуждать и вопрос «Зачем на Земле люди?».
А вот вопрос «Как жить?» бессмысленным назвать никак нельзя. Уж если, пусть и случайно, человек разумный на планете объявился, то и жизнь свою разумно устроить должен. Увы, пока даже в понимании того, что есть разумное устройство жизни, нет единства ни в ученом мире, ни в политике, ни в народах. Сплошная какофония мнений с неисчислимыми попытками «разобраться» с контрагентами. В разборках – в революциях, путчах, террористических акциях, войнах разного калибра – погибли сотни миллионов человек, и гибнуть продолжают.
Автор, не столько из сочувствия к людям, сколько из дурацкого желания все разложить по полочкам, чтоб ясность была, предпринял попытку покончить с какофонией, привнести в мир гармонию. Отчетливо сознавая при этом, что и это никому не нужно, а если кто-то (не дай-то бог) воспримет ниже изложенные рекомендации всерьез и вздумает претворять их в жизнь, то пусть знает – какофония лишь усилится. Правда, поскольку человечество стремительно катится к единому демократическому миру без границ, к общечеловечеству, которому непременно понадобится одна на всех этическая система, постольку мои рекомендации могут и пригодиться. Как черновик, разумеется. Они изложены в третьем эссе. А пока о формуле, в соответствии с которой индивид свою жизнь выстраивать должен был бы.
Часть 3
1.2 Творчество
Одна фраза из статьи лишь фиксирующая некую, не обсуждаемую далее данность, вдруг (не обратил на нее внимания при первом беглом чтении) зазвучала как фальшивая нота в знакомой мелодии. Фраза такая: «Как известно, безоружность двуногих предков человека, спустившихся с безопасных деревьев на кишевшую могучими хищниками землю, предков еще неуклюжих и медленно бегавших, лишенных больших клыков, разрешилась в двух направлениях: появились не только гигантопитеки и мегантропы (тупики эволюции), но и гоминоиды, владеющие членораздельной речью, использующие орудия, а главное – существа социальные».
У человека, представляющего себе общую схему эволюционного развития животного мира по Дарвину, фраза по началу не вызывает удивления. Да, появление гигантопитеков и мегантропов вполне укладывается в нормальный процесс эволюции животного мира, с которым всех нас знакомили еще в школе. Особи со случайно возникшим стойким изменением наследственных структур организма (с мутациями), позволяющими лучше приспособиться к среде существования, выживают, а особи с мутациями, вредными, нужными им «как рыбке зонтик», вымирают. Так и появляются в природе новые виды животных.
А вот то, что гоминоиды появились в результате мутации, звучит фальшиво. Невозможно согласиться с тем, что гоминоиды такие же мутанты человекообразных обезьян, как гигантопитеки и мегантропы. Ведь гоминоиды это нечто из ряда вон.
Карл Линей, классифицируя в середине 18 века все живое в природе, включил человека вместе с обезьянами в отряд приматов. Но никакого семейства гоминоидов в нем не выделил. Потому, что никаких живых гоминоид не было, а об ископаемых останках предков человека тогда никто и понятия не имел. Семейство гоминид в отряде приматов ученые уже после Линнея «слепили» из современного человека Homo sapiens (человека разумного, так нас назвал Линей), и человека ископаемого – Homo primigenius. Оснований считать последних предками современного человека ученые имеют вполне достаточно.
Но «человек ископаемый» это не один, а череда сменявших друг друга звероподобных предков Homo sapiens. С такой интересной особенностью. Археологи находят окаменевшие останки гоминид на многих материках и в разных по возрасту геологических слоях. Самые древние из гоминид, австралопитеки, оказались и самыми примитивными. Но чем в менее древних слоях (чем ближе к нашему времени) найдены останки, тем более их строение приближено к современному человеку. Что свидетельствует о продолжавшемся миллионы лет процессе совершенствования гоминоид, процессе замещения менее совершенных более развитыми гоминоидами. Австралопитеки, питекантропы, неандертальцы и пр. не жили одновременно. И не живут сейчас. Это притом, что животные, породившие жизнеспособных мутантов, не обязательно исчезают сами. Например, человекообразные обезьяны, дав начало гигантопитекам и мегантропам, сами не исчезли (а гигантские обезьяны исчезли)
Но самое главное отличие гоминид от живших и живущих животных заключается в том, что объем мозга у сменявших друг друга гоминид неуклонно возрастал!
Ни до появления гоминид, ни после, ни сейчас, ни у кого из животных мозг не рос и не растет, с каким мозгом вид возник когда-то, с таким и остается. Даже у древних родственников гоминид по отряду приматов – у семейства антропоморфных, человекообразных обезьян, мозг не растет, а все их виды живут и сегодня (естественно, кроме видов вымерших по разным причинам, таких, как гигантопитеки и мегантропы).
Ясно, что гоминиды не мутанты. Но тогда как же возникли «гоминоиды, владеющие членораздельной речью»? И что заставляло расти мозг гоминид, что «накачивало» его массу? И в чем состоит, чем определяется движущая сила процесса, который из века в век, тысячами тысячелетий неуклонно преобразовывал звероподобного австралопитека во все более совершенное подобие современного человека?
Дарвин предположил, что в основе этого процесса, называемого антропогенезом, лежит половой отбор. Но так как, опираясь на половой отбор нельзя объяснить ни рост мозга, ни возникновения членораздельной речи, ни многих других изменений, происходивших с гоминидами, то он сам посчитал свою теорию лишь приближением к истине, одной из возможных гипотез.
Маркс (или Энгельс, не знаю, кто именно) утверждал, что труд, и только труд, создал из обезьяны человека. Эта трудовая теория антропогенеза не более убедительна, чем предположение Дарвина. Роль труда в процессе антропогенеза отрицать не станем. Но труд это сумма физических усилий для достижения задуманного результата. Мысль должна предшествовать труду. А труд ради самого труда это просто сжигание излишней энергии, волейбол на горячем пляжном песочке, беготня ребятишек на школьной переменке. Маркс или Энгельс должны были бы прежде объяснить, как у обезьяны мысль объявилась. Ни о каком подобном объяснении нам, студентам не говорили, и читать мне не довелось.
Зададимся, однако, вопросом – зачем, для чего обезьяна берет в лапу палку. Подчеркиваю, в лапу, а не в руку. Рук у обезьян нет. И не одна сотня тысячелетий минет, пока лапа не станет рукой, нашей рукой. Лапы хорошо хватают сук, ветви, могут и палку схватить. Манипулировать же палкой ей неудобно, «не с руки», «не с лапы». Но, несмотря на неудобство, преобладая боль некоторые из приматов раз за разом, день за днем, из поколения в поколение, из тысячелетия в тысячелетие хватают в лапы палки и камни! Зачем? Уж очень хотелось трудиться? А вот все другие родственники по отряду приматов не стали брать в лапы ни палки, ни камни. Не захотели в люди выходить?
И еще один, важнейший, аргумент против трудовой теории антропогенеза. Археологи не обнаружили орудий труда бесспорно сделанных гоминидами за все время их развития от австралопитеков до неандертальцев. Поразительно! За 2,5 миллиона лет мозг гоминид вырос в 3 раза (!), а орудий труда они не делают. Даже если гальку и камни, оббитые по-разному, признать сделанными орудиями труда, то более уместно не утверждение – мол, мозг начал развиваться и расти вслед за трудовой деятельностью. Уместнее поразиться тому, что при трехкратном росте объема мозга не обнаруживается сколь либо значимого стремления к совершенствованию орудий труда, к активизации трудовой деятельности. Практически полный застой в «каменной индустрии» гоминид на протяжении всех 2 500 000 лет пока мозг развивался и рос. Лишь за 80-40 тысяч лет до нас в культуре Мустье у развитого неандертальца, объем черепа, которых почти равен объему черепа современных людей, появляются каменные орудия труда бесспорно сделанные ими. Так что всерьез принимать тезис - труд сделал из обезьяны человека, не стоит.
Известны и другие теории антропогенеза, но разбирать их не станем. Ведь эссе не диссертация, в которой соискатель ученой степени должен продемонстрировать подробное знание предмета. Скажем только, что такой теории антропогенеза, с которой было бы согласно все ученое сообщество, сегодня нет. Поэтому с легкой душой – одной теорией больше, одной меньше, не велика беда – дерзаю предложить свой взгляд на историю гоминоид, и на то, почему их мозг на протяжении миллионов лет непрерывно рос.
Обосновывать свой взгляд буду, ориентируясь на ту методологию, которую использовал Эфроимсон. Весьма схожую использовал американский этнограф Морган (поскольку о ней можно судить по книге Энгельса «Происхождение семьи, частной собственности и государства», читать труды самого Моргана не довелось). Так вот, если правильно понял методологию Моргана-Эфроимсона, и не искажаю ее до безобразия, ответ может быть таким.
Человекообразные обезьяны, имевшие развитую систему инстинктов и соответствующих размеров мозг (самый большой среди животных), вынуждены были из-за глобального или локального катаклизма спуститься «с безопасных деревьев на кишевшую могучими хищниками землю». И оказались в среде с новыми, непривычными условиями существования, где столкнулись с множеством новых раздражителей, на которые у них не было адекватных инстинктивных реакций – другие хищники, другая пища, другой ночлег и т. п. На все новые раздражители необходимо было наработать автоматические реакции. Мы знаем, как физиолог Павлов делал это в своей лаборатории, но в живой природе раздражитель это не щадящей силы электрический удар на неправильную реакцию. В живой природе неверная или запоздалая реакция – смерть особи и скорая смерть вида, если численность его не столь велика, как, скажем, численность антилоп.
И если он, этот вид человекообразных обезьян совсем не сравнимый по численности с антилопами, выжил, а мы знаем - он выжил, то нам не остается другого предположения, кроме следующего. Выжил не столько потому, что в самое кратчайшее время наработал кучу новых инстинктов, сколько из-за того, что уже имевшегося мозга достало для таких «творческих актов», таких действий, выходящих за рамки инстинктивных реакций, которые, повышали выживаемость и сокращали потери стаи.
Под творческим актом понимаются действия вроде тех, к которым изобретательные исследователи понуждают обезьян, предлагая им лакомства в длинной трубке. Некоторые справлялись с задачей, выталкивая лакомство длинной тонкой палочкой, предусмотрительно подброшенной учеными. Это действие никак не вписывается в круг инстинктивных реакций обезьян. Здесь мозг должен был выдать незапрограммированное решение, должен догадаться. А догадка это уже творческий акт. И коль даже подопытные обезьяны, дожившие до наших дней в доисторическом виде с той самой поры, когда катастрофа обрекла их сородичей на выживание в несравненно более жестких условиях, способны на творческие акты, то и способность гоминид к догадкам, к умственным усилиям, к творчеству не должна ставиться под сомнение. Так что ничего экзотического в нашем предположении нет.
Тем более, что побудительный стимул к творчеству был у первых гоминид куда более серьезный, чем лакомство в трубочке. Инстинкт сохранения жизни, страх смерти, «работали» на полную мощность день и ночь, без перерыва на обед, без выходных и отпусков. В этой битве за выживание только мозг мог помочь. Мозг должен был догадаться, опасен этот зверь и тот, как защититься от опасных, как добыть на пропитание зверей мелких, где и как устроить ночлег и пр., и пр. Каждый день и каждая ночь приносят новые задачи и мозг должен догадаться, как следует действовать сейчас, в данный момент.
Творческий, мыслительный процесс становиться необходимейшим условием выживания вида.
Выживаемость зависела и от быстроты принятия решения. Путь к этому – запоминать повадки каждого хищника, то, как спасается добыча от него самого и множество другой самой разнообразной информации. Тогда можно действовать по прецеденту, а значит быстрее, и шансы выжить выше. С каждым днем мозг все больше и больше становился не столько хранилищем инстинктов и рефлексов, сколько инструментом творчества. Непрекращающаяся необходимость изо дня в день совершать творческие акты, запоминать все большие объемы информации усложняют структуру и накачивают массу мозга.
Повышает шансы на выживание и умение орудовать палкой и камнем. Да, палку и камень брать в лапу неудобно и даже больно. Но догадались – палка и камень усиливают их и в борьбе с хищником, и в добыче зверя на пропитание. И чем сильнее ухватишь палку и камень - тем сильнее ударишь, тем дальше бросишь, тем лучше результат. Вот так мысль понуждала гоминоид «корежить» свои лапы, приспосабливать их к владению орудиями защиты и нападения.
А приспособительные реакции, обеспечивающие виду выживание, закрепляются в его геноме как врожденный инстинкт. Вот так и возникли
врожденный инстинкт творчества
и память
Далее, для краткости и чтоб отличить от одноименного понятия, будем вместо «врожденный инстинкт творчества» писать Творчество, с заглавной буквы.
С появлением Творчества начинается неуклонный, из века в век, из эры в эру рост объема и качества мозга у длинной череды потомков тех обезьян, которых катастрофа выгнала в новую среду обитания. Творчество – вот та сила, которая двигала антропогенезом.
Должен сказать, что «встревать» в ученые споры о происхождении человека вовсе не имел намерения, когда начинал писать это эссе. И не имел намерения осчастливить человечество новой теорией антропогенеза. Но в размышлениях над статьей Эфроимсона «споткнулся» о мысль – Эфроимсон с позиций науки убедительно объяснил, почему Homo sapiens гуманен, но почему-то не стал объяснять, почему он sapiens. Вникая же в тему разумности человека, не мог миновать трудов по истории первобытного общества, по археологии, палеоантропологии. Прошу прощения у научного сообщества за бесцеремонное вторжение автодидакта в их область знания. Но, право не виновен в том, что разумность и гуманность оказались столь тесно увязанными друг с другом в процессе очеловечивания обезьяны.
Надеюсь, научное сообщество не отвергнет с порога изложенный здесь взгляд на антропогенез только потому, что это взгляд автодидакта. В конце концов, подход к проблеме возникновения врожденного инстинкта творчества практически не отличается от подхода Эфроимсона к проблеме возникновения врожденного инстинкта альтруизма. Ну, а то, что разумность есть врожденный инстинкт, конечно, кажется вздором, который только и может нести автодидакт. Это по началу. А если присмотреться, то ведь Творчество объясняет все – и рост мозга, и преобразование лап в руки, и даже появление членораздельной речи. Ведь только с появлением мысли появилась потребность передачи ее другим членам стаи, а у других членов стаи – возможность мысль понять. Для этого следовало лишь напрягать изо дня в день свой уже имевшийся голосовой аппарат. А без мысли речь не возможна, это бормотанье.
Дерзаю даже утверждать, что мозг растет и у современного человека. И даже более интенсивно, чем у гоминид, – из-за необходимости «переваривания» огромного потока информации и более интенсивного мышления. Кстати, это можно проверить измерением объема черепа у родителей, их взрослых детей и внуков-правнуков. Естественно, если существующие инструменты, скажем компьютерный томограф, могут такие измерения провести без вреда для здоровья человека и с необходимой точностью. А темп роста черепа гоминид в среднем за 2 500 000 лет составил всего-то порядка 0,01 куб см. (кубик со стороной чуть больше 2 мм.) за одно поколение, 25 лет.
Впрочем, не следует исключать и другого, дополнительного к росту черепа процесса. Современный человек вынужден перерабатывать и запоминать огромные, сравнительно с предыдущими веками, объемы информации. Пропорционально должна была бы расти и масса мозга. Но рост массы блокирует черепная коробка, она хоть и растет, но уж очень медленно. Возможно, это обстоятельство провоцирует какие-то мутации в структуре мозга, возможно, мозг начинает перестраивать свою структуру (и тут перестройка!). Может быть феномен Вольфа Мессинга, детей «индиго» и др. лишь очень яркие проявление этих мутаций, которые наука еще не в состоянии распознавать и как-то на них реагировать.
И еще один довод в пользу наличия у человека врожденного инстинкта творчества. Это – поразительное упорство, с которым люди отстаивают результаты своего творчества и неограниченная власть творения над своим творцом. Даже смертный приговор оказался для Сократа не достаточным основанием для отречения от мира понятий и моральных принципов, которые создал и которым следовал. Он даже отклонил возможность спастись бегством – уж лучше цикута, чем поставить под сомнение все созданное своим разумом. Он выпил свою чашу до дна. И Джордано Бруно не отрекся от идеи бесконечности космоса и множественности миров в нем. Он взошел на костер инквизиции.
Потенциал Творчества у каждого свой, и не каждый талантлив как Сократ. И не всегда трудности и гонения доходят до крайностей, до смертного приговора. Но даже среди сотни другой творцов, которыми гордится все человечество, и среди множества других, славных лишь в своем отечестве, Ало тех, кто дожил до признания своего творчества современниками и был вознагражден ими. Многие закончили свой путь непризнанными, часто в нищете.
Но несмотря ни на что, миллионы творцов неумолимо, шаг за шагом продвигают человечество по пути прогресса. И хоть каждый надеется на признание своих заслуг, на самом же деле их ждет равнодушие и полное забвение их имен, их творчества. Все знают Альфреда Нобиля, его динамит и премии. Но кто знает имя того врача, или фармацевта, который догадался нитроглицерином снимать приступы стенокардии? Вот и я не знаю, хотя ежедневно спасаю свою жизнь, как и миллионы других сердечников, таблеткой нитроглицерина.
Исследуя феномен творчества с этих психологических позиций, нельзя не прийти к мысли, что творчество обусловлено повелением подсознательным, которому трудно, а некоторым людям просто невозможно противиться. Но убедительных исследований на этот счет, вероятно, не было, раз уж профессор Эфроимсон не только не упоминает ничего подобного, но даже придерживается в некотором смысле противоположного мнения. Он пишет: «Одной из особенностей человека и человечества является любопытство и жажда знаний, обрекавшая немалое число особенно одержимых этой жаждой людей на жертвы и лишения. Эту жажду можно счесть противоестественной, тем более что овладение знаниями часто не помогало, а скорее мешало их владельцам выжить и тем более оставить побольше потомства. Те, кто имел мужество идти дальше общепризнанного или смело думал о недозволенном, гибли во все века. «…» Индивидуальный отбор, вероятно, во все века действовал против чрезмерно любознательных, против стремившихся к познанию.»
Этот пассаж отразил (вероятно, неосознанно) горечь его личной судьбы, но согласиться с ним не могу. Любопытство это досужий, в свободное время, праздный интерес к чему-либо. Любопытство может подвигнуть на посещение музея, поездки по городам. Но чтоб на жертвы и лишения, на нищету, на распятие, на костер инквизиции? Нет, не мыслимо! Или тогда это некое неодолимое, действующее наперекор сознанию повелительное чувство, инстинкт то есть? Но как мог возникнуть врожденный инстинкт, если «индивидуальный отбор действовал против чрезмерно любопытных»? Или это приобретенный, воспитанный кем-то инстинкт? Но зачем некто воспитывал у некоторых (кто эти избранные?) неодолимую любознательность? Нет, совсем не убеждает этот пассаж Эфроимсона.
Побудительный стимул к творчеству не столько «любопытство и жажда знаний», сколько требующие решения проблемы бытия человека, как сиюминутные, так и перспективные. Как только обезьяна стала решать проблемы своего выживания, стала творить свою жизнь, она встала на путь своего очеловечивания. Человек не может не творить, не мыслить. Это его естественное состояние. И никто не может заставить человека не мыслить.
Все люди творцы, нетворческих людей нет.
Только у каждого свой потенциал Творчества, свое образование и свои условия для творчества.
В заключение главы считаю необходимым сделать такое замечание.
Творчество возникло в результате случайного стечения обстоятельств, а не вызвано естественным ходом развития живого на Земле. Невозможно предположить стопроцентную синхронность такого развития двух разных стихий, когда в процессе геологического развития Земли возникает некий локальный катаклизм именно тогда и там, где и когда, в результате развития биосферы стаи человекообразных обезьян «созреют» для наработки Творчества. Да еще и мощность катаклизма будет щадящей, такой чтоб только выгнать обезьян из привычной среды обитания, сохранив им жизнь и способность к развитию. Будь катаклизм мощнее или обезьяны еще не созрели, он бы просто уничтожил их.
Даже если допустить, что подходящие условия случались не раз, возникли гоминоиды лишь однажды, других случаев их появления не было. Разумно при этом предположить, что «стартовали в гоминиды» не один, а несколько видов семейства антропоморфных и каждый вид развивался в своем ареале. Но не всем удалось благополучно преодолеть все трудности очеловечивания. Одни лишь граветьянцы продвинулись на этом пути дальше других. Они, в отличие от неандертальцев, сумели выжить на свободных ото льда участках юга оледенелой в целом Европы. Они-то, возможно, и в праве претендовать на роль наших предков.
Сегодня на Земле нет живых гоминид или людей, скажем, с двойным к среднему объемом черепа. У всех людей без различия рас объем черепа совпадает и значит, есть только один корень у родословного дерева человечества. Ну и поскольку в случае нет смысла (по определению), постольку вопрос «Зачем родился?» обсуждать бессмысленно. Бессмысленно обсуждать и вопрос «Зачем на Земле люди?».
А вот вопрос «Как жить?» бессмысленным назвать никак нельзя. Уж если, пусть и случайно, человек разумный на планете объявился, то и жизнь свою разумно устроить должен. Увы, пока даже в понимании того, что есть разумное устройство жизни, нет единства ни в ученом мире, ни в политике, ни в народах. Сплошная какофония мнений с неисчислимыми попытками «разобраться» с контрагентами. В разборках – в революциях, путчах, террористических акциях, войнах разного калибра – погибли сотни миллионов человек, и гибнуть продолжают.
Автор, не столько из сочувствия к людям, сколько из дурацкого желания все разложить по полочкам, чтоб ясность была, предпринял попытку покончить с какофонией, привнести в мир гармонию. Отчетливо сознавая при этом, что и это никому не нужно, а если кто-то (не дай-то бог) воспримет ниже изложенные рекомендации всерьез и вздумает претворять их в жизнь, то пусть знает – какофония лишь усилится. Правда, поскольку человечество стремительно катится к единому демократическому миру без границ, к общечеловечеству, которому непременно понадобится одна на всех этическая система, постольку мои рекомендации могут и пригодиться. Как черновик, разумеется. Они изложены в третьем эссе. А пока о формуле, в соответствии с которой индивид свою жизнь выстраивать должен был бы.
Часть 3
1.2 Творчество
Одна фраза из статьи лишь фиксирующая некую, не обсуждаемую далее данность, вдруг (не обратил на нее внимания при первом беглом чтении) зазвучала как фальшивая нота в знакомой мелодии. Фраза такая: «Как известно, безоружность двуногих предков человека, спустившихся с безопасных деревьев на кишевшую могучими хищниками землю, предков еще неуклюжих и медленно бегавших, лишенных больших клыков, разрешилась в двух направлениях: появились не только гигантопитеки и мегантропы (тупики эволюции), но и гоминоиды, владеющие членораздельной речью, использующие орудия, а главное – существа социальные».
У человека, представляющего себе общую схему эволюционного развития животного мира по Дарвину, фраза по началу не вызывает удивления. Да, появление гигантопитеков и мегантропов вполне укладывается в нормальный процесс эволюции животного мира, с которым всех нас знакомили еще в школе. Особи со случайно возникшим стойким изменением наследственных структур организма (с мутациями), позволяющими лучше приспособиться к среде существования, выживают, а особи с мутациями, вредными, нужными им «как рыбке зонтик», вымирают. Так и появляются в природе новые виды животных.
А вот то, что гоминоиды появились в результате мутации, звучит фальшиво. Невозможно согласиться с тем, что гоминоиды такие же мутанты человекообразных обезьян, как гигантопитеки и мегантропы. Ведь гоминоиды это нечто из ряда вон.
Карл Линей, классифицируя в середине 18 века все живое в природе, включил человека вместе с обезьянами в отряд приматов. Но никакого семейства гоминоидов в нем не выделил. Потому, что никаких живых гоминоид не было, а об ископаемых останках предков человека тогда никто и понятия не имел. Семейство гоминид в отряде приматов ученые уже после Линнея «слепили» из современного человека Homo sapiens (человека разумного, так нас назвал Линей), и человека ископаемого – Homo primigenius. Оснований считать последних предками современного человека ученые имеют вполне достаточно.
Но «человек ископаемый» это не один, а череда сменявших друг друга звероподобных предков Homo sapiens. С такой интересной особенностью. Археологи находят окаменевшие останки гоминид на многих материках и в разных по возрасту геологических слоях. Самые древние из гоминид, австралопитеки, оказались и самыми примитивными. Но чем в менее древних слоях (чем ближе к нашему времени) найдены останки, тем более их строение приближено к современному человеку. Что свидетельствует о продолжавшемся миллионы лет процессе совершенствования гоминоид, процессе замещения менее совершенных более развитыми гоминоидами. Австралопитеки, питекантропы, неандертальцы и пр. не жили одновременно. И не живут сейчас. Это притом, что животные, породившие жизнеспособных мутантов, не обязательно исчезают сами. Например, человекообразные обезьяны, дав начало гигантопитекам и мегантропам, сами не исчезли (а гигантские обезьяны исчезли)
Но самое главное отличие гоминид от живших и живущих животных заключается в том, что объем мозга у сменявших друг друга гоминид неуклонно возрастал!
Ни до появления гоминид, ни после, ни сейчас, ни у кого из животных мозг не рос и не растет, с каким мозгом вид возник когда-то, с таким и остается. Даже у древних родственников гоминид по отряду приматов – у семейства антропоморфных, человекообразных обезьян, мозг не растет, а все их виды живут и сегодня (естественно, кроме видов вымерших по разным причинам, таких, как гигантопитеки и мегантропы).
Ясно, что гоминиды не мутанты. Но тогда как же возникли «гоминоиды, владеющие членораздельной речью»? И что заставляло расти мозг гоминид, что «накачивало» его массу? И в чем состоит, чем определяется движущая сила процесса, который из века в век, тысячами тысячелетий неуклонно преобразовывал звероподобного австралопитека во все более совершенное подобие современного человека?
Дарвин предположил, что в основе этого процесса, называемого антропогенезом, лежит половой отбор. Но так как, опираясь на половой отбор нельзя объяснить ни рост мозга, ни возникновения членораздельной речи, ни многих других изменений, происходивших с гоминидами, то он сам посчитал свою теорию лишь приближением к истине, одной из возможных гипотез.
Маркс (или Энгельс, не знаю, кто именно) утверждал, что труд, и только труд, создал из обезьяны человека. Эта трудовая теория антропогенеза не более убедительна, чем предположение Дарвина. Роль труда в процессе антропогенеза отрицать не станем. Но труд это сумма физических усилий для достижения задуманного результата. Мысль должна предшествовать труду. А труд ради самого труда это просто сжигание излишней энергии, волейбол на горячем пляжном песочке, беготня ребятишек на школьной переменке. Маркс или Энгельс должны были бы прежде объяснить, как у обезьяны мысль объявилась. Ни о каком подобном объяснении нам, студентам не говорили, и читать мне не довелось.
Зададимся, однако, вопросом – зачем, для чего обезьяна берет в лапу палку. Подчеркиваю, в лапу, а не в руку. Рук у обезьян нет. И не одна сотня тысячелетий минет, пока лапа не станет рукой, нашей рукой. Лапы хорошо хватают сук, ветви, могут и палку схватить. Манипулировать же палкой ей неудобно, «не с руки», «не с лапы». Но, несмотря на неудобство, преобладая боль некоторые из приматов раз за разом, день за днем, из поколения в поколение, из тысячелетия в тысячелетие хватают в лапы палки и камни! Зачем? Уж очень хотелось трудиться? А вот все другие родственники по отряду приматов не стали брать в лапы ни палки, ни камни. Не захотели в люди выходить?
И еще один, важнейший, аргумент против трудовой теории антропогенеза. Археологи не обнаружили орудий труда бесспорно сделанных гоминидами за все время их развития от австралопитеков до неандертальцев. Поразительно! За 2,5 миллиона лет мозг гоминид вырос в 3 раза (!), а орудий труда они не делают. Даже если гальку и камни, оббитые по-разному, признать сделанными орудиями труда, то более уместно не утверждение – мол, мозг начал развиваться и расти вслед за трудовой деятельностью. Уместнее поразиться тому, что при трехкратном росте объема мозга не обнаруживается сколь либо значимого стремления к совершенствованию орудий труда, к активизации трудовой деятельности. Практически полный застой в «каменной индустрии» гоминид на протяжении всех 2 500 000 лет пока мозг развивался и рос. Лишь за 80-40 тысяч лет до нас в культуре Мустье у развитого неандертальца, объем черепа, которых почти равен объему черепа современных людей, появляются каменные орудия труда бесспорно сделанные ими. Так что всерьез принимать тезис - труд сделал из обезьяны человека, не стоит.
Известны и другие теории антропогенеза, но разбирать их не станем. Ведь эссе не диссертация, в которой соискатель ученой степени должен продемонстрировать подробное знание предмета. Скажем только, что такой теории антропогенеза, с которой было бы согласно все ученое сообщество, сегодня нет. Поэтому с легкой душой – одной теорией больше, одной меньше, не велика беда – дерзаю предложить свой взгляд на историю гоминоид, и на то, почему их мозг на протяжении миллионов лет непрерывно рос.
Обосновывать свой взгляд буду, ориентируясь на ту методологию, которую использовал Эфроимсон. Весьма схожую использовал американский этнограф Морган (поскольку о ней можно судить по книге Энгельса «Происхождение семьи, частной собственности и государства», читать труды самого Моргана не довелось). Так вот, если правильно понял методологию Моргана-Эфроимсона, и не искажаю ее до безобразия, ответ может быть таким.
Человекообразные обезьяны, имевшие развитую систему инстинктов и соответствующих размеров мозг (самый большой среди животных), вынуждены были из-за глобального или локального катаклизма спуститься «с безопасных деревьев на кишевшую могучими хищниками землю». И оказались в среде с новыми, непривычными условиями существования, где столкнулись с множеством новых раздражителей, на которые у них не было адекватных инстинктивных реакций – другие хищники, другая пища, другой ночлег и т. п. На все новые раздражители необходимо было наработать автоматические реакции. Мы знаем, как физиолог Павлов делал это в своей лаборатории, но в живой природе раздражитель это не щадящей силы электрический удар на неправильную реакцию. В живой природе неверная или запоздалая реакция – смерть особи и скорая смерть вида, если численность его не столь велика, как, скажем, численность антилоп.
И если он, этот вид человекообразных обезьян совсем не сравнимый по численности с антилопами, выжил, а мы знаем - он выжил, то нам не остается другого предположения, кроме следующего. Выжил не столько потому, что в самое кратчайшее время наработал кучу новых инстинктов, сколько из-за того, что уже имевшегося мозга достало для таких «творческих актов», таких действий, выходящих за рамки инстинктивных реакций, которые, повышали выживаемость и сокращали потери стаи.
Под творческим актом понимаются действия вроде тех, к которым изобретательные исследователи понуждают обезьян, предлагая им лакомства в длинной трубке. Некоторые справлялись с задачей, выталкивая лакомство длинной тонкой палочкой, предусмотрительно подброшенной учеными. Это действие никак не вписывается в круг инстинктивных реакций обезьян. Здесь мозг должен был выдать незапрограммированное решение, должен догадаться. А догадка это уже творческий акт. И коль даже подопытные обезьяны, дожившие до наших дней в доисторическом виде с той самой поры, когда катастрофа обрекла их сородичей на выживание в несравненно более жестких условиях, способны на творческие акты, то и способность гоминид к догадкам, к умственным усилиям, к творчеству не должна ставиться под сомнение. Так что ничего экзотического в нашем предположении нет.
Тем более, что побудительный стимул к творчеству был у первых гоминид куда более серьезный, чем лакомство в трубочке. Инстинкт сохранения жизни, страх смерти, «работали» на полную мощность день и ночь, без перерыва на обед, без выходных и отпусков. В этой битве за выживание только мозг мог помочь. Мозг должен был догадаться, опасен этот зверь и тот, как защититься от опасных, как добыть на пропитание зверей мелких, где и как устроить ночлег и пр., и пр. Каждый день и каждая ночь приносят новые задачи и мозг должен догадаться, как следует действовать сейчас, в данный момент.
Творческий, мыслительный процесс становиться необходимейшим условием выживания вида.
Выживаемость зависела и от быстроты принятия решения. Путь к этому – запоминать повадки каждого хищника, то, как спасается добыча от него самого и множество другой самой разнообразной информации. Тогда можно действовать по прецеденту, а значит быстрее, и шансы выжить выше. С каждым днем мозг все больше и больше становился не столько хранилищем инстинктов и рефлексов, сколько инструментом творчества. Непрекращающаяся необходимость изо дня в день совершать творческие акты, запоминать все большие объемы информации усложняют структуру и накачивают массу мозга.
Повышает шансы на выживание и умение орудовать палкой и камнем. Да, палку и камень брать в лапу неудобно и даже больно. Но догадались – палка и камень усиливают их и в борьбе с хищником, и в добыче зверя на пропитание. И чем сильнее ухватишь палку и камень - тем сильнее ударишь, тем дальше бросишь, тем лучше результат. Вот так мысль понуждала гоминоид «корежить» свои лапы, приспосабливать их к владению орудиями защиты и нападения.
А приспособительные реакции, обеспечивающие виду выживание, закрепляются в его геноме как врожденный инстинкт. Вот так и возникли
врожденный инстинкт творчества
и память
Далее, для краткости и чтоб отличить от одноименного понятия, будем вместо «врожденный инстинкт творчества» писать Творчество, с заглавной буквы.
С появлением Творчества начинается неуклонный, из века в век, из эры в эру рост объема и качества мозга у длинной череды потомков тех обезьян, которых катастрофа выгнала в новую среду обитания. Творчество – вот та сила, которая двигала антропогенезом.
Должен сказать, что «встревать» в ученые споры о происхождении человека вовсе не имел намерения, когда начинал писать это эссе. И не имел намерения осчастливить человечество новой теорией антропогенеза. Но в размышлениях над статьей Эфроимсона «споткнулся» о мысль – Эфроимсон с позиций науки убедительно объяснил, почему Homo sapiens гуманен, но почему-то не стал объяснять, почему он sapiens. Вникая же в тему разумности человека, не мог миновать трудов по истории первобытного общества, по археологии, палеоантропологии. Прошу прощения у научного сообщества за бесцеремонное вторжение автодидакта в их область знания. Но, право не виновен в том, что разумность и гуманность оказались столь тесно увязанными друг с другом в процессе очеловечивания обезьяны.
Надеюсь, научное сообщество не отвергнет с порога изложенный здесь взгляд на антропогенез только потому, что это взгляд автодидакта. В конце концов, подход к проблеме возникновения врожденного инстинкта творчества практически не отличается от подхода Эфроимсона к проблеме возникновения врожденного инстинкта альтруизма. Ну, а то, что разумность есть врожденный инстинкт, конечно, кажется вздором, который только и может нести автодидакт. Это по началу. А если присмотреться, то ведь Творчество объясняет все – и рост мозга, и преобразование лап в руки, и даже появление членораздельной речи. Ведь только с появлением мысли появилась потребность передачи ее другим членам стаи, а у других членов стаи – возможность мысль понять. Для этого следовало лишь напрягать изо дня в день свой уже имевшийся голосовой аппарат. А без мысли речь не возможна, это бормотанье.
Дерзаю даже утверждать, что мозг растет и у современного человека. И даже более интенсивно, чем у гоминид, – из-за необходимости «переваривания» огромного потока информации и более интенсивного мышления. Кстати, это можно проверить измерением объема черепа у родителей, их взрослых детей и внуков-правнуков. Естественно, если существующие инструменты, скажем компьютерный томограф, могут такие измерения провести без вреда для здоровья человека и с необходимой точностью. А темп роста черепа гоминид в среднем за 2 500 000 лет составил всего-то порядка 0,01 куб см. (кубик со стороной чуть больше 2 мм.) за одно поколение, 25 лет.
Впрочем, не следует исключать и другого, дополнительного к росту черепа процесса. Современный человек вынужден перерабатывать и запоминать огромные, сравнительно с предыдущими веками, объемы информации. Пропорционально должна была бы расти и масса мозга. Но рост массы блокирует черепная коробка, она хоть и растет, но уж очень медленно. Возможно, это обстоятельство провоцирует какие-то мутации в структуре мозга, возможно, мозг начинает перестраивать свою структуру (и тут перестройка!). Может быть феномен Вольфа Мессинга, детей «индиго» и др. лишь очень яркие проявление этих мутаций, которые наука еще не в состоянии распознавать и как-то на них реагировать.
И еще один довод в пользу наличия у человека врожденного инстинкта творчества. Это – поразительное упорство, с которым люди отстаивают результаты своего творчества и неограниченная власть творения над своим творцом. Даже смертный приговор оказался для Сократа не достаточным основанием для отречения от мира понятий и моральных принципов, которые создал и которым следовал. Он даже отклонил возможность спастись бегством – уж лучше цикута, чем поставить под сомнение все созданное своим разумом. Он выпил свою чашу до дна. И Джордано Бруно не отрекся от идеи бесконечности космоса и множественности миров в нем. Он взошел на костер инквизиции.
Потенциал Творчества у каждого свой, и не каждый талантлив как Сократ. И не всегда трудности и гонения доходят до крайностей, до смертного приговора. Но даже среди сотни другой творцов, которыми гордится все человечество, и среди множества других, славных лишь в своем отечестве, Ало тех, кто дожил до признания своего творчества современниками и был вознагражден ими. Многие закончили свой путь непризнанными, часто в нищете.
Но несмотря ни на что, миллионы творцов неумолимо, шаг за шагом продвигают человечество по пути прогресса. И хоть каждый надеется на признание своих заслуг, на самом же деле их ждет равнодушие и полное забвение их имен, их творчества. Все знают Альфреда Нобиля, его динамит и премии. Но кто знает имя того врача, или фармацевта, который догадался нитроглицерином снимать приступы стенокардии? Вот и я не знаю, хотя ежедневно спасаю свою жизнь, как и миллионы других сердечников, таблеткой нитроглицерина.
Исследуя феномен творчества с этих психологических позиций, нельзя не прийти к мысли, что творчество обусловлено повелением подсознательным, которому трудно, а некоторым людям просто невозможно противиться. Но убедительных исследований на этот счет, вероятно, не было, раз уж профессор Эфроимсон не только не упоминает ничего подобного, но даже придерживается в некотором смысле противоположного мнения. Он пишет: «Одной из особенностей человека и человечества является любопытство и жажда знаний, обрекавшая немалое число особенно одержимых этой жаждой людей на жертвы и лишения. Эту жажду можно счесть противоестественной, тем более что овладение знаниями часто не помогало, а скорее мешало их владельцам выжить и тем более оставить побольше потомства. Те, кто имел мужество идти дальше общепризнанного или смело думал о недозволенном, гибли во все века. «…» Индивидуальный отбор, вероятно, во все века действовал против чрезмерно любознательных, против стремившихся к познанию.»
Этот пассаж отразил (вероятно, неосознанно) горечь его личной судьбы, но согласиться с ним не могу. Любопытство это досужий, в свободное время, праздный интерес к чему-либо. Любопытство может подвигнуть на посещение музея, поездки по городам. Но чтоб на жертвы и лишения, на нищету, на распятие, на костер инквизиции? Нет, не мыслимо! Или тогда это некое неодолимое, действующее наперекор сознанию повелительное чувство, инстинкт то есть? Но как мог возникнуть врожденный инстинкт, если «индивидуальный отбор действовал против чрезмерно любопытных»? Или это приобретенный, воспитанный кем-то инстинкт? Но зачем некто воспитывал у некоторых (кто эти избранные?) неодолимую любознательность? Нет, совсем не убеждает этот пассаж Эфроимсона.
Побудительный стимул к творчеству не столько «любопытство и жажда знаний», сколько требующие решения проблемы бытия человека, как сиюминутные, так и перспективные. Как только обезьяна стала решать проблемы своего выживания, стала творить свою жизнь, она встала на путь своего очеловечивания. Человек не может не творить, не мыслить. Это его естественное состояние. И никто не может заставить человека не мыслить.
Все люди творцы, нетворческих людей нет.
Только у каждого свой потенциал Творчества, свое образование и свои условия для творчества.
В заключение главы считаю необходимым сделать такое замечание.
Творчество возникло в результате случайного стечения обстоятельств, а не вызвано естественным ходом развития живого на Земле. Невозможно предположить стопроцентную синхронность такого развития двух разных стихий, когда в процессе геологического развития Земли возникает некий локальный катаклизм именно тогда и там, где и когда, в результате развития биосферы стаи человекообразных обезьян «созреют» для наработки Творчества. Да еще и мощность катаклизма будет щадящей, такой чтоб только выгнать обезьян из привычной среды обитания, сохранив им жизнь и способность к развитию. Будь катаклизм мощнее или обезьяны еще не созрели, он бы просто уничтожил их.
Даже если допустить, что подходящие условия случались не раз, возникли гоминоиды лишь однажды, других случаев их появления не было. Разумно при этом предположить, что «стартовали в гоминиды» не один, а несколько видов семейства антропоморфных и каждый вид развивался в своем ареале. Но не всем удалось благополучно преодолеть все трудности очеловечивания. Одни лишь граветьянцы продвинулись на этом пути дальше других. Они, в отличие от неандертальцев, сумели выжить на свободных ото льда участках юга оледенелой в целом Европы. Они-то, возможно, и в праве претендовать на роль наших предков.
Сегодня на Земле нет живых гоминид или людей, скажем, с двойным к среднему объемом черепа. У всех людей без различия рас объем черепа совпадает и значит, есть только один корень у родословного дерева человечества. Ну и поскольку в случае нет смысла (по определению), постольку вопрос «Зачем родился?» обсуждать бессмысленно. Бессмысленно обсуждать и вопрос «Зачем на Земле люди?».
А вот вопрос «Как жить?» бессмысленным назвать никак нельзя. Уж если, пусть и случайно, человек разумный на планете объявился, то и жизнь свою разумно устроить должен. Увы, пока даже в понимании того, что есть разумное устройство жизни, нет единства ни в ученом мире, ни в политике, ни в народах. Сплошная какофония мнений с неисчислимыми попытками «разобраться» с контрагентами. В разборках – в революциях, путчах, террористических акциях, войнах разного калибра – погибли сотни миллионов человек, и гибнуть продолжают.
Автор, не столько из сочувствия к людям, сколько из дурацкого желания все разложить по полочкам, чтоб ясность была, предпринял попытку покончить с какофонией, привнести в мир гармонию. Отчетливо сознавая при этом, что и это никому не нужно, а если кто-то (не дай-то бог) воспримет ниже изложенные рекомендации всерьез и вздумает претворять их в жизнь, то пусть знает – какофония лишь усилится. Правда, поскольку человечество стремительно катится к единому демократическому миру без границ, к общечеловечеству, которому непременно понадобится одна на всех этическая система, постольку мои рекомендации могут и пригодиться. Как черновик, разумеется. Они изложены в третьем эссе. А пока о формуле, в соответствии с которой индивид свою жизнь выстраивать должен был бы.
Комментарии