Почему в России невозможна модернизация и реформы

Россия, долгие столетия выстраивавшая свою идентичность, отталкиваясь от воображаемого Запада, на протяжении всей своей истории ощущала необходимость противостояния реальному Западу – и это требовало экономической мощи либо сводилось к «экономическому соревнованию». Поэтому отечественная элита с давних пор время от времени ощущала дискомфорт от преимущественно сырьевого хозяйства страны и пыталась раз за разом превратить ее в одну из передовых экономик. Однако всякий раз приближение к желаемому было недолговечным, и после очередного прорыва страна сваливалась обратно. Почему России раз за разом не удается модернизироваться? Чтобы ответить на данный вопрос, следует сначала сказать несколько слов об основных принципах современной модернизации.

Во-первых, все они начинались, когда соответствующая страна находилась на пороге катастрофы или оправлялась от войны, в которой потерпела поражение. Это имело большое значение по двум причинам. С одной стороны, у народа не оставалось выбора, кроме как ускоренно развиваться. С другой стороны, население было бедно и готово работать. Оба эти фактора позволяли реализовать модернизационную повестку без соблазна оглянуться в прошлое, а также сохраняли потребность в проведении модернизационной политики на протяжении нескольких десятилетий, в течение которых ее основные императивы становились привычными для большинства населения. Модернизация рассматривалась не как болезненная, но недолговременная «работа над ошибками», а как продолжительный и естественный процесс.

Во-вторых, модернизация предполагала четко продуманные действия государства – своего рода программу развития: предоставление приоритета определенным отраслям, мобилизацию необходимых средств и ресурсов, стимулирование инноваций или закупки перспективных технологий, помощь национальным компаниям в выходе на внешние рынки и т.п. Правительство формировалось, прежде всего, из профессиональных экономистов, технологов или инженеров, создавались «национальные штабы», каждодневно руководившие реформами, велась бескомпромиссная борьба с коррупцией, активно перенимался иностранный опыт, практически всегда приглашались зарубежные специалисты. Модель такого государства – не всегда демократичного, но, как правило, исключительно эффективного – получила позднее название «государство развития».

В-третьих, все модернизации основывались на резком увеличении доли промышленности, как в ВВП, так и в структуре занятости, что в свою очередь требовало наращивания инвестиций. Показатели объема промышленного выпуска – с учетом того, что значительная часть продукции уходила на внешние рынки и постоянный рост доходов населения не являлся обязательным условием развития экономики – росли существенно быстрее, чем повышался уровень жизни. Модернизации, таким образом, предполагали возможность убедить население жить на протяжении определенного времени относительно тяжело, но быть вознагражденным будущими успехами.

В-четвертых, модернизации оказывались успешными только тогда, когда они ориентировались на встраивании развивающихся стран в глобальную экономику, а не на автаркичное развитие.

Модернизация – это процесс, целью и результатом которого является превращение ранее отстававшей и «запутавшейся в себе» страны в социум, который может развиваться на естественной основе, свободно конкурируя с остальными членами международного сообщества. Иначе говоря, это политическое и экономическое усилие, устраняющее необходимость своего повторения в будущем и открывающее путь к гармоничному развитию. Россия на этом фоне выглядит уникальной. Ни одно государство за последние 500 лет не поднималось так высоко в мировой экономической и политической «табели о рангах», чтобы затем упасть так низко, и уж тем более ни одна страна не проделывала это столько раз, сколько Россия.

Стоит отметить, что важнейшим катализатором российских модернизаций чаще всего становилась угроза, исходившая из внешнего мира, – модернизации всегда были сугубо догоняющими, даже в тех случаях, когда давали результаты, на короткий период выводившие страну в европейские или глобальные лидеры. По отмеченной причине все они носили ограниченный и внутренне противоречивый характер. Стремление преодолеть отставание не обязательно предполагало превращение в лидера – именно поэтому большинство российских модернизаций затухало при некотором приближении к «современному» уровню. Плоды достижений очень редко «проваливались» на все население: прогресс ограничивался отраслями, успехи в которых позволяли сказать, что отставание преодолено. При этом в России никогда четко не определялись задачи модернизаций: элиты достаточно хорошо осознавали, от чего они хотят уйти, но никогда не были способны сформулировать «образ желаемого будущего». Также их болезнь заключена в постоянной несогласованности экономических и политических реформ.

Идея «современности» нынешней России основывается на предположении о возможности ее успешного экономического развития. Между тем итоги 1990-х и даже 2000-х годов не свидетельствуют о такой возможности. Доля сырьевого сектора в экономике за последние 30 лет только выросла, основные фонды обновляются очень медленно, многие интегральные хозяйственные показатели так и не вернулись к позднесоветскому уровню. Попытка модернизации, которую анонсировал в 2008 году тогдашний президент Медведев, была быстро свернута. Все это, разумеется, не означает, что модернизации в стране никогда не случится, однако вряд ли ее стоит ждать в ближайшие несколько десятилетий – причем по ряду причин.

Первая сводится к идеологическим аспектам, определяющим неготовность и правящей группы, и народа к модернизационной повестке. С одной стороны, политическая элита официально провозгласила курс на консерватизм и укрепление традиционных ценностей и норм, в то время как любая модернизация исходит из постулата о гибкости социальных устоев и возможности их трансформации. С другой стороны, сегодня все усилия власти направлены на убеждение граждан в том, что Россия «встала с колен» и вернулась в число великих держав, что она готова на равных соперничать с Западом. В этих условиях призывы к модернизации диссонируют с основной риторикой власти. Население, в свою очередь, тоже не готово поддержать модернизацию. В последние десятилетия население привыкло к относительно высокому жизненному уровню и более «спокойной» жизни, чем прежде. Оно не видит необходимости резко увеличивать усилия в реализации какого-то крупного проекта. Кроме того, следует отметить фактор «исторической памяти» – все попытки модернизаций, которые происходили в стране на протяжении последних 100 лет, оставили крайне неоднозначное впечатление. После набора неудачных попыток любая новая будет воспринята как профанация. Таким образом, сегодня в России нет самой главной предпосылки модернизации: широкого общественного консенсуса по вопросу о неприемлемости существующего положения вещей.

Вторая причина — это произошедшие в мировой экономике существенные изменения, обусловленные современной технологической революцией. Традиционно индустриальная модернизация опиралась на массовое производство и базировалась на быстрой коммерционализации новых технологий, наличии возможностей для искусственного снижения себестоимости, широких рынков для унифицированных товаров. В последние два-три десятилетия передовыми и наиболее востребованными стали отрасли, где рыночная успешность обуславливается не массовостью выпуска одинаковых товаров, а способностью заполнить относительно узкие сегменты рынка разнообразными видами одного и того же продукта. В России даже в условиях формально рыночной экономики данный тренд неприменим практически ни к одной отрасли.

Третья причина – отсутствие экономических и политических интересантов модернизации. Учитывая, что человеческий капитал в России заметно ухудшился из-за эмиграции, снижения качества образования и деградации структуры экономики, а также что бюрократия парализовала нормальную экономическую жизнь, практически единственным конкурентным преимуществом России могли бы быть избыток ресурсов вкупе с легкостью доступа к ним и низкими расценками на все виды сырья. Однако и экономически, и политически подобного рода условия противоречат интересам элиты: в первом случае имела бы место попытка ограничить сверхдоходы олигархов, во втором – покушение на бюджетные доходы, в основном обеспечиваемые поступлениями от налога на добычу полезных ископаемых и экспортными пошлинами. По сути, сама идея «энергетической сверхдержавы» предполагает, что модернизация может быть только фиктивной – потому что индустриализировать страну, не затрагивая интересов представителей сырьевого бизнеса, невозможно.

Четвертая причина связана с российской внешней политикой и характером наших союзников. Каждая попытка успешной модернизации предполагала наличие партнера – страны, которая выступала бы как важнейшим рынком для реализации промышленной продукции, так и поставщиком инвестиций и технологий, необходимых для ускоренного развития. Россия могла бы успешно модернизироваться, ориентируясь на статус партнера Европы. Однако, по политическим причинам отвернувшись от Европы, она обратилась к наиболее консервативным постсоветским странам в надежде построить альтернативную модель политической интеграции и к Китаю в надежде укрепить экономическое сотрудничество. Между тем, последний, будучи крупнейшей индустриальной экономикой, менее всего заинтересован в том, чтобы Россия стала его конкурентом. Начиная с первой половины 1990-х, Китай в своем экспорте из России последовательно сокращает долю промышленных товаров и наращивает долю необработанного сырья. Сейчас первая упала ниже 7%, а вторая достигла 79%, превысив соответствующий показатель в торговле России с Европейским союзом. Даже в рамках программы развития приграничного сотрудничества российской стороне не удалось убедить партнера построить на нашей территории хотя бы одно предприятие полного цикла переработки сырья. Аналогичным образом мы не видим бума китайских инвестиций в промышленные объекты в других регионах нашей страны.

Максимум на что способен Китай – способствовать чисто количественному росту российской экономики без ее структурных изменений.

С одной стороны, модернизация – это попытка догнать лидеров, поэтому она неизбежно предполагает «подтягивание» сначала отраслей массового индустриального производства, затем более передовых сегментов экономики и только впоследствии – выход на новейшие технологические рубежи. В России вся логика модернизации сводится к стремлению «перепрыгнуть» определенную стадию прогресса, «оседлать» новый технологический уклад и ворваться на нем в передовую экономику. К сожалению, постиндустриальные тенденции не замещают предшествующие общественные формы – они сосуществуют, углубляя комплексность общества и природу социальной структуры. Только страны, усвоившие прежний уклад, могут успешно развить следующий. С другой стороны, модернизация – это не только экономический, но, прежде всего, социальный процесс. Во всех успешных странах она начиналась с отраслей, которые менее всего могли стать объектом влияния со стороны внешних игроков и особенно – государственных структур. Россия же заявила, что направлениями ее прорыва станут сложные и при этом довольно мало зависящие от свободного рынка отрасли: ядерная энергетика, космические технологии и фармацевтика, которые даже в случае успеха не могли запустить в стране масштабного экономического роста.

 Наконец, еще одной причиной можно назвать специфическую конъюнктуру, которая проявляется всякий раз, когда речь заходит о попытке модернизации. В России экономическая успешность страны обусловлена фазами циклического изменения цен на ресурсные товары. Потребность в модернизации начинает осознаваться правящей элитой в периоды, когда нефтяные цены находятся на низшей точке цикла. Однако как раз в такие периоды падает курс рубля – и взлетают цены на оборудование и технологии, снижая спрос на них. Иностранные капиталовложения работают в «противофазе» – они готовы приходить в экономику тогда, когда она находится на подъеме. Однако в эти периоды российская олигархическая система стремится вкладываться в наиболее привлекательные сегменты экономики сама, и западный капитал допускается только в наиболее конкурентные отрасли. Кроме того, по мере ускорения роста повышаются зарплаты и издержки, в силу чего традиционное для большинства модернизаций экспортно-ориентированное производство становится неактуальным. Ориентация же на внутренний рынок для иностранных компаний выглядит довольно рискованной.

 Подводя итог, можно уверенно утверждать: сегодня модернизация России не представляется ни возможной, ни даже желательной с точки зрения большинства населения. Путинский режим убедил большинство россиян в том, что следовать в русле общемирового прогресса не только бессмысленно, но и опасно. В результате в России сложилась ситуация, в которой регресс и отставание стали восприниматься как показатель успеха.

 Говоря о невозможности перемен в России, стоит остановиться на одном существенном обстоятельстве – ограниченной роли В. Путина в «обеспечении» подобного состояния. Проводимый ныне курс выступает естественным продолжением того, что происходило в 1990-е годы, даже несмотря на то, что сам В. Путин постоянно подчеркивает принципиальную разницу политик и подходов.

 Большинство авторов полагает, что кризис 1990-х подготовил приход В. Путина к власти тем, что резко понизил жизненный уровень населения, сломал привычный образ жизни – и потому породил запрос на возвращение в прошлое. Однако более важным мне представляется другое обстоятельство.

 Приватизация, запущенная в России в начале 1990-х годов, привела к тому, что большая часть активов перешла в частные руки по очень низким ценам. Дешево приобретя активы в собственность, новые хозяева обрели возможность производить товары с крайне низкими издержками – и тем самым ограничили вход на рынок новым игрокам, которым требовалось вкладывать миллионы долларов в строительство новых производственных мощностей. Приватизация 1990-х таким образом послужила становлению российского монополистического капитализма. Весь рост при этом сконцентрировался в отраслях, которых до середины 1990-х вообще не существовало – в банковском и риэлтерском бизнесе, розничной торговле, сфере коммуникаций и Интернет-связи. По мере того, как эти сегменты экономики стали демонстрировать признаки насыщения, рост остановился, так как компании, приватизированные в 1990-е, так и не вышли на более высокие производственные показатели. Практически ни одна компания, действующая в базовых отраслях народного хозяйства, не демонстрировала органического роста (классический пример – «Роснефть», доля органического роста в добыче которой за 2012-2017 годы составила всего 23%). По мере прихода к власти представителей силовой элиты распространялось рейдерство, «отжим» собственности у политически оппозиционных предпринимателей – в результате в стране сложились условия для формирования «перераспределяющего» государства, в котором даже самые влиятельные бизнесмены готовы «хоть завтра» уступить властям свою собственность.

 В политической сфере между 1990-ми и 2000-ми годами различия также не столь велики, как это может показаться. Общенациональные выборы привели к смене власти только один раз – в рамках электорального цикла 1990-1991 годов. С тех пор российским избирателям не удалось сменить власть ни разу – даже тогда, когда правящая партия проигрывала выборы и формально оказывалась в парламенте в меньшинстве, президенту удавалось сохранить необходимый ему состав правительства за счет голосов представителей иных фракций или «независимых» депутатов. Именно демократы предложили стране голосовать сердцем (а не умом) на президентских выборах 1996 года. Именно тогда основным аргументом назывались не выдающиеся качества предпочтительного кандидата, а «отсутствие альтернативы». Этот принцип активно используется с тех пор в любой президентской кампании в России, а в недавно завершившейся он эксплуатировался, пожалуй, наиболее открыто и настойчиво.

 Следует отметить, что персоналистский режим 2000-х годов основан, прежде всего, на Конституции 1993 года, которую писали последовательные демократы. Между тем, именно положения этого Основного Закона позволили президенту обладать всей полнотой власти, не отвечая при этом ни за что: президент назначает и освобождает от должности не только министров и руководителей федеральных агентств, но и их заместителей, хотя при этом ответственность за деятельность правительства несет его председатель. Именно эта Конституция позволила изменить в 2004 году порядок выборности губернаторов и превратить в ширму Совет Федерации – то есть два института, которые обязаны были сдерживать всевластие президента, были изначально прописаны так, что это позволило ему свободно реализовывать свою волю практически во всем.

 Даже пресловутую «национальную идею», которую В.Путин в конечном счете нашел в «патриотизме», начали конструировать в 1990-е годы, когда в 1994 году была создана специальная президентская комиссия по ее формулированию и разработке. С тех же пор власти, поняв необходимость своей дополнительной легитимации, стали опираться на Русскую православную церковь как на своего рода «идеологический отдел» кремлевской администрации. Именно демократы первой волны заложили идею исторической преемственности новой Российской Федерации с царской Россией, что стало основой для превознесения прошлого в условиях, когда у элиты не было ясного проекта будущего.

 Нельзя не отметить, что стремление к возрождению Российской Империи или восстановлению Советского Союза, подход к бывшим республикам СССР как к провинциям России, лишь по историческому недоразумению обретшим независимость, также проявились отнюдь не вчера. Россия с помощью своих войск сумела в 1992 году фактически расколоть Молдову, выделив из нее марионеточную Приднестровскую Молдавскую Республику, а в 1993-1994 годах, формально находясь «над схваткой», немало способствовала фактическому отделению от Грузии Абхазии и Южной Осетии. Звонок Б. Ельцина Э. Шеварднадзе после одного из покушений на него с замечаниями о вредности трубопроводов из Азербайджана в Турцию прекрасно показал, насколько Россия намерена контролировать энергетическую политику своих соседей.

 Наконец, стоит вспомнить и про идеи постсоветской реинтеграции, которые тоже появились не одновременно со знаменитой статьей В. Путина о Евразийском союзе. В Москве перестали относиться к Содружеству независимых государств как к форме «цивилизованного развода» еще в 1994-1995 годах, осознав масштаб популистского потенциала «квазисоветских» идей. В 1996-1997 годах первая попытка восстановления прежних структур вылилась в образование сначала Сообщества России и Белоруссии, а потом и так называемого Союзного государства, которое было воспринято частью российских граждан как первый шаг в верном направлении.

 Подводя итог, можно заметить, что Россия, как только она возникла из недр Советского Союза в ходе самой впечатляющей мирной демократической революции, сразу же начала пытаться отойти от повестки, непосредственно задававшейся этой революцией. Движимая потребностями своей правящей элиты, обладающей полным контролем над народных хозяйством страны и ее основными активами, Россия достигла сегодня того, к чему ее правящий класс более всего стремился на протяжении двух десятилетий не-развития. Россия позиционирует себя как оплот консерватизма и традиционных ценностей не столько потому, что ее лидеры действительно в них верят, сколько потому что все они отдают себе отчет в том, что современно понимаемое развитие несовместимо с сохранением их контроля над экономикой и обществом. Подобный застой приводит не только к экономическому прозябанию, но и к стремительному разрушению человеческого капитала и серьезному упадку во всех сферах жизни – его следствием выступает масштабная деградация нации, которую лишь ускоряет массовая эмиграция из страны.