"Держаться до последнего. В плен живыми не сдаваться. Родина вас не забудет"

Из воспоминаний военного переводчика ВВС в Анголе С.Коломнина.

Много позже мы узнали его фамилию. Им оказался прапорщик Николай Федорович Пестрецов, специалист при командире авторемонтного взвода 11-ой пехотной бригады ФАПЛА, оборонявшей город Онджива. Городишко находился в провинции Кунене – Богом забытом уголке Анголы на границе с оккупированной ЮАР Намибией. В пору моей работы в Анголе мне приходилось неоднократно бывать в этой провинции, где была разбросана сеть радиолокационных станций раннего оповещения о нападении ВВС ЮАР. Бывал я и в Ондживе. Несколько десятков одно- и двухэтажных домов, жара, пыль, отсутствие нормальных бытовых условий, малярия, муха Це-це. Словом, целый букет удовольствий. А рядом Намибия, где и южно-африканская армия гоняла по пустыне партизан СВАПО, борющихся за независимость страны. Когда партизанам становилось совсем невмоготу, они пересекали границу и укрывались на территории Анголы, накапливая силы для дальнейшего сопротивления.

В августе 1981 года ЮАР решила «наказать» ангольцев за помощь своим братьям, а заодно и разгромить партизанские лагеря близ границы. Солидными силами, включавшими бронетанковые и пехотные части при массированной поддержке авиации южно-африканские войска вторглась в провинцию Кунене. Операцию стратеги из Йоханнесбурга и Претории назвали претенциозно - «Протей». Видимо рассчитывали разом решить будущие проблемы с назойливыми партизанами (по греческой мифологии Протей – морское божество, обладавшее способностью предсказывать будущее). На их пути оказалась 11-я пехотная бригада ФАПЛА и… советские советники. Юаровцы быстро смяли боевые порядки передовых батальонов ФАПЛА и, не останавливаясь, устремились вперед в поисках сваповских бивуаков. Их было четырнадцать человек, включая, пять женщин, советнических жен, которых мужья «выписали» из Союза, не представляя, какая их всех ждет участь. Они оказались в тылу юаровских войск, отрезанные от своих, без связи, без надежды на помощь.

Военный переводчик советника командира 11-ой пехотной бригады ФАПЛА лейтенант Леня Красов вспоминал о тех событиях: «25 августа нас окружили юаровцы. Ондживу обстреляли с воздуха и сбросили листовки, текст которых гласил, что ее предъявителю,при наличии при нем плененных или самолично убитых фапловских офицеров, коммунистов и советских советников предоставляется право выхода из кольца. Почти голливудский сюжет! И на раздумье – один день! 26 августа день был невероятно тихий. Даже вся живность замерла. А накануне связисты 11-й бригады получили шифровку от советника командующего 5-го военного округа примерно с таким текстом: «Держаться до последнего. В плен живыми не сдаваться…». Подписавший шифровку уже примерял генеральские погоны, а мы вполне могли испортить ему этот праздник.

Вечером 26-го собрались в комнате для совещаний в здании нашей военной миссии в Ондживе, чтобы наметить план действий. Решили, что будем пробиваться из кольца отдельной группой автономно от 11-й бригады. Женщин эвакуировать не успели, хотя ангольские «партийцы», которые собирались оставаться в оккупированной зоне для создания подполья, такой вариант предлагали… Закопали все личные вещи и имущество миссии включая кинопроектор «Украина» и подборку «Новостей дня» неподалеку. Для долгожителей миссии это было трагедией – все заработанное за годы службы в Анголе и конвертированное в «совиспановские» товары тоже пришлось закопать. Как чувствовали, – все досталось мародерам из вошедших в Ондживу юаровских подразделений и «квачам» – так в народе именовали сторонников УНИТА.

К полудню 27 августа, пять часов спустя после начала массированного артобстрела позиций 11-й пехотной бригады и беспрерывных атак с воздуха, стало ясно, что бойцы ФАПЛА не выдержат натиска напиравших со всех сторон юаровцев… Оставив основную массу техники и вооружений, бригада обратилась в бегство. В этой ситуации старший дал команду «по машинам».

Прапорщик Пестрецов в первый же день боев был ранен в ногу. Осколок ходить не мешал, но в ботинке постоянно хлюпала кровь. Когда поступила команда на прорыв, он своими руками сжег все машины автобата, кроме нескольких «УАЗов», на которых и решили вырываться из кольца. Советские советники разделились на две группы. В первую попал советник командира бригады и его переводчик Леонид Красов. Они вместе с ангольским комбригом Афонсу Марией, офицерами штаба бригады планировали собрать разбежавшихся солдат, сформировать из них колонну и вывести ее из кольца. Им с боями удалось вырваться из окружения. После возвращения из ада Ондживы Леня стал заметной личностью среди переводчиков советской военной миссии, получив прозвище «Недострелянный».

Пестрецов же попал в основную группу, которая на трех «УАЗах» двинулась на прорыв самостоятельно. Маленькой колонне, двигавшейся по саванне, не повезло. Ее обнаружил юаровский вертолет и стал методично, одну за другой поджигать машины. Людям удалось спастись, но дальше пришлось двигаться пешком. Но ушли недалеко. Нарвались на юаровских солдат. В завязавшемся бою Пестрецов был контужен… Дальше хотелось бы передать рассказ Николая Федоровича без ремарок.

«Очнулся под вечер, понял, что остался один. Рядом четыре мертвых соотечественника. Подполковник Евгений Киреев с женой Людмилой, еще замполит, только что из Союза, даже познакомиться толком не успели, и… Ядвига, моя жена. Остальные, видимо, сумели уйти из-под огня.

Дождавшись ночи, пошел вдоль дороги. Понимал, чтобы выжить, нужны оружие и машина. Назойливо мучила мысль: нельзя оставлять на чужой земле родные косточки. Прошел, хоть и с осколком в ноге несколько километров. Вдруг смотрю вроде хибары какие-то. Осторожно подошел поближе, вижу, наша боевая техника стоит. Видимо юаровские трофейщики устроили здесь свой склад. Привычно юркнул в открытый люк БРДМ. Двигатель завелся с полуоборота. Не обращая внимания на выстрелы, рванул обратно.

Тела жены и убитых товарищей успели распухнуть на жаре. Перед тем, как погрузить их в боевую машину, отгоняя тошноту, обыскал убитых, закопал на всякий случай все документы. Сглотнул слезы. Кто-то, может юаровцы, может просто мародеры, уже успел похозяйничать над трупами: у женщин были вырваны из ушей серьги, отрублены пальцы с обручальными кольцами.

Погнал БРДМ на максимальной скорости, остановившись в пути только один раз. Широко раскинув руки, посреди саванны лежали семь посеченных с воздуха ангольских солдат. Подобрал у убитого АКМ. Поехал дальше. Утром кончилось горючее. Пришлось перенести мертвых в неглубокий овражек. Завернул тела в плащ-палатки, которые обнаружил в машине. Закидал охапками травы, примечая место. Так простоял, не помню, сколько времени, не выпуская из рук автомата. Вдруг услышал шорох позади себя. Молнией мелькнула мысль: поздно. Падая, дал очередь и… провалился в черную пустоту беспамятства».

Все это Николай Федорович поведал десять лет спустя, вернувшись в Союз. Его рассказ стал достоянием общественности лишь во времена перестройки и гласности. После возвращения из плена ему было приказано строжайше молчать. Более того, информацию о гибели советников и их жен и пленении советского военнослужащего тщательно скрывали и от коллектива советников и специалистов.

Неизвестность порождала разнообразные слухи: кто-то говорил о десятках убитых. Кто-то утверждал, что наши ребята, оказавшись в окружении, отстреливались до последнего патрона, а оставшиеся в живых покончили с собой. Последнее утверждение, как это ни печально, имело под собой реальные основания. Ангольские военнослужащие, участники боев под Ондживой, рассказали позже советнику Национального политкомиссара ФАПЛА полковнику Петру Хрупилину, что видели, как советский советник начальника артиллерии бригады из пистолета застрелил свою жену, а потом покончил с собой, чтобы не попасть в плен…

Пугающее слово «плен» тогда в советской военной миссии в Луанде никто вслух даже не решался произнести. Хотя оно просто витало в воздухе. Лишь после того, как юаровские газеты опубликовали снимок Пестрецова в ангольской камуфляжной форме и русской тельняшке с полным указанием фамилии, имени отчества, звания и места пленения, стало ясно, что это не слухи. Кое-кто из наиболее «предусмотрительных» кадровиков миссии быстренько стал нарывать «компромат» на прапорщика, мало ли, что может быть: снимок то в форме, да и звание указано. Тут и до измены недалеко…

Но не был Николай Федорович изменником. Он был героем. В плен попал раненым, да еще в перестрелке убил наповал двух южно-африканских солдат. За что был жестоко избит и изувечен. «Как меня до госпиталя довезли, - вспоминал Пестрецов, одному Богу известно. Поизголялись надо мной добросовестно. Половину ребер переломали, раздробили пальцы на правой руке, на лице живого места не оставили, даже ноздри не забыли вырвать». Но ценный трофей – еще бы живой «советский наемник» - подлечили и доставили в военную тюрьму Йоханнесбурга.

Потянулась череда многочасовых, изнурительных допросов. Причем допрашивающего Пестрецов не видел: его голос на неестественно правильном русском языке звучал из-за ширмы. «Ты военный?», «Какое звание имеешь?», «Откуда знаешь карту минных полей?», «Почему не сдался, а стрелял в солдат армии ЮАР?». Допросы то и дело прерывались побоями и издевательствами. Периодически советскому военнослужащему устраивали психобработку: в его одиночной камере несколько раз за ночь включали оглушающую сирену. Или выводили в крытую зарешеченную галерею, чтобы продемонстрировать казни чернокожих активистов из Африканского Национального Конгресса.

Николай Федорович четко придерживался заученной на занятиях в 10-ом Главном управлении Генштаба «легенды»: авторемонтник с калининградского филиала завода ГАЗ, восстанавливал автотехнику. А стрелять из автомата каждый советский человек умеет, этому у нас детей в школе учат. Покинуть рабочее место не успел, вы же официально войну не объявляли; а как сдаваться к вам в плен, если вы жену мою убили, сволочи?! В ответ охранник выворачивал суставы только что подживших пальцев рук. Или просто катал его по полу, тяжелыми ботинками.

Однажды неожиданно вместо допроса помыли, причесали, одели в тельняшку и чистую фапловскую форму, потом привели фотографа. Эту фотографию, видимо, и опубликовали потом в газетах. А что касается звания (в статье Пестрецова нарекли по-английски «warrant officer», что, в принципе, соответствует званию «прапорщик»), то его вполне могли сообщить захваченные юаровцами ангольские военнослужащие 11-й бригады, которые хорошо знали советского «автомастера на все руки».

Потом был суд. «Южно-Африканская Республика против Пестрецова Н. Ф.». Никакой защиты, только обвинение. Короткий, как выстрел приговор: за убийство солдат армии ЮАР – 100 лет каторги. Но Николай Федорович верил: далекая Родина помнит о нем, его не бросят, помогут. Не знал он только, что на все запросы МИДа направляемые окольными путями (между странами не было дипотношений) ответ был один: «среди заключенных не значится».

Однажды блеснул луч надежды. В камеру к Пестрецову пришел тюремный начальник. Показал тельняшку, в которой тот попал в плен: твоя? Кивнул утвердительно. Ты десантник? Пестрецов пожал плечами, пусть думают, что хотят. Визит имел неожиданное продолжение. Той же ночью его перевезли из Йоханнесбурга в тюрьму Кейптауна. Сняли кандалы, впервые за многие месяцы заключения по-человечески накормили, дали сигареты. А когда в камеру принесли радиоприемник, Николай Федорович и вовсе воспрял духом.

А случилось вот что.

Один из боевых кораблей Северного флота, несших боевую службу в Южной Атлантике, ожидал в нейтральных водах близ Кейптауна танкер для дозаправки топливом. Танкер шел из Луанды, но из-за шторма запаздывал. А БДК мозолил глаза юаровской береговой охране. Та закидывали начальство тревожными телеграммами. Какой-то не шибко головастый начальник связал появление у берегов своей страны мощного боевого корабля ВМФ СССР с десантом на борту с заключенным советским военнослужащим. И юаровцы… испугались! Они перевели пленника поближе, чтобы в случае чего, видимо, обменять его на свою безопасность.

Но обо всем этом Николай Федорович узнал много позже уже на Родине. Когда его действительно обменяли. На сбитого силами ПВО Анголы южноафриканского летчика. Произошло это 12 ноября 1982 года, спустя почти пятнадцать месяцев после пленения. А тогда высадка русского десанта не состоялось. БДК, дождавшись танкера, заправился и пошел дальше. А пленного снова заковали в кандалы и перевезли подальше, в Йоханнесбург. Продолжали обрабатывать. В промежутках между издевательствами подсылали настойчивых «представителей» украинской и литовской общин Йоханнесбурга, расписывающих прелести «свободной» жизни. Не раз предлагали и подписать просьбу «об отказе от убеждений и предоставлении политического убежища». Но Николай Федорович продолжал надеяться и верить в свою далекую Родину…

Помогли Пестрецову не настойчивые запросы из Москвы, которые режим «апартеида» игнорировал, а случай. В его камере перегорела лампочка. Охранник, громадный белый детина, не стал марать руки и вызвал чернокожего африканца в спецовке. Тот, улучив момент, что-то шепотом спросил на африкаанс. Николай Федорович быстро ответил по-португальски: «совьетику, руссу». Так о нем узнали активисты АНК, которые сообщили о «секретном» пленнике представителям Международного Красного Креста в ЮАР. Дело было предано огласке, факты попали в международную прессу. Наше правительство официально обратилось в Красный Крест с просьбой о содействии. После этого стало легче, прапорщика перестали бить, начали выдавать сигареты и лучше кормить. Даже разрешили написать домой.

С этим периодом заточения в южноафриканской тюрьме у Пестрецова связаны и… приятные воспоминания. К нему вместо изуверов-буров приставили нового охранника. Им оказался, Бог знает как попавший в ЮАР, американец по имени Дени. Наемник, прошедший Вьетнам, Родезию. Видимо, в Николае Пестрецове, своем одногодке и «коллеге» он увидел настоящую родственную душу. Дни дежурства Дени стали для Николая своеобразной отдушиной. Тот никогда не закрывал дверь камеры, угощал узника сигаретами и даже как-то притащил бутылку виски. Общались при помощи принесенного Дени англо-русского словаря, перемежая английские слова с португальскими. Как-то за стаканом крепкого «бурбона» возник даже план побега. Всего за тысячу «баксов» американец предложил вытащить «коллегу» из застенка.

За месяц до освобождения представитель администрации тюрьмы неожиданно предложил Николаю захоронить останки жены и трех других соотечественников. Оказывается, методичные южноафриканцы вывезли тела павших в том бою советских людей и хранили их в забальзамированном состоянии в одном из моргов города. Трудно сказать, зачем это им было нужно. Может быть, рассчитывали в случае чего обменять на своих? Или просто из уважения к белому человеку, погибшему по их вине? Во всяком случае, южноафриканцы уважение к своим мертвецам демонстрировали неоднократно. В той же Лусаке, столице соседней с Анголой Замбии, где Пестрецова передали советским представителям, неоднократно потом проходили другие обмены с ангольцами. Причем за останки всего лишь одного своего пилота (а что там оставалось после падения истребителя!), южноафриканские военные отдавали до нескольких десятков плененных ангольских солдат и офицеров. Может быть, они рассчитывали на такое же отношение к павшим и со стороны нашей великой страны?

Пестрецов от захоронения останков жены в Южной Африке отказался категорически и настоял на отправке тел на Родину. «Они улетят вместе со мной», - заявил он представителю Красного Креста. Так потом и было. И похоронил Николай Федорович свою жену Ядвигу сам, на Родине.

12 ноября 1982 г. в аэропорту Лусаки почти одновременно совершили посадку «Боинг» из ЮАР и Ту-154 и из Луанды. О том, как происходил обмен, Николай Федорович вспоминал так. «На летном поле представитель Красного Креста предложил обменяться рукопожатием с тем, на кого меня обменивают. Я спросил, кто он. Объяснили: боевой летчик южноафриканских ВВС, сбит над территорией Анголы. Да он же палач, женщин, детишек бомбил! Я убийце руки не подам… Заложил демонстративно руки за спину и медленно, на предательски дрожащих ногах даже не взглянув на «коллегу», пошел по направлению к родному «Ту». А там, у трапа с двумя откупоренными бутылками шампанского уже стоял командир советского самолета…»

Я хорошо помню этот рейс. Луанда была конечным пунктом прибывавшего из Москвы аэрофлотовского лайнера. И конечно, каждого его прилета советская колония в Анголе ожидала с нетерпением. Но в тот день ТУ-154, высадив пассажиров и дозаправившись, неожиданно для всех… улетел. Толпа советских советников, их жен, ожидавших вылета в Москву, заволновалась. Забеспокоился и мой приятель с женой, которых я провожал в отпуск. На все наши вопросы представитель Аэрофлота никаких объяснений не дал. Пришлось мне, обладавшему правом свободного перемещения по аэродрому, ехать на КДП. Ответ знакомые ангольских диспетчеров озадачил. Оказывается пустой самолет согласно заявленного «флайт плана» направился в Лусаку. Зачем? Только спустя несколько дней из начавших циркулировать в миссии слухов стало ясно, что на рейсе были вывезены советские военнослужащие, захваченные южноафриканцами. Кто, сколько – никакой информации.

Сидя в мягком кресле в небольшом зале контрольно-диспетчерского пункта аэропорта Луанды, я наблюдал за взлетом ТУ-154, уносившем моего приятеля с женой в далекую, уже скованную первыми осенними холодами Москву. Тогда ни я, ни подавляющее большинство советских людей в Луанде не знали, что самолет этот увозит на Родину настоящего ангольского героя, простого советского прапорщика, чудом избежавшего смерти. И четыре цинковых запаянных ящика с останками советских людей, павших в том бою под далеким ангольским городком Онджива.

Кредит из Йоханнесбурга, или Родина вас не забудет.

Многие, наверное, хорошо помнят советский фильм о «резиденте», блестяще сыгранном Михаилом Жженовым. В одном из эпизодов картины разведчик, вынужденный временно «уйти со сцены», решает скрыться от преследователей под видом наемника в одной из воюющих стран Африки. Запомнился разговор в вербовочной конторе при заключении контракта с новоиспеченным «диким гусем»: за работу столько-то тысяч долларов в месяц, подъемные столько-то.... В контракте наемника было предусмотрено все вплоть до страховки на случай ранения или гибели. Это у них. У советских советников и специалистов же таких контрактов в те времена не было. А вот, если бы были, не пришлось бы Николаю Федоровичу Пестрецову после честно выполненной миссии маяться с женой и пятью детьми в однокомнатной квартирке площадью 16 квадратных метров, полученной им и погибшей в далекой Африке Ядвигой еще до командировки.

После плена вернулся Пестрецов в родной автобат в Калининграде. Занялся любимым делом: ремонтировал технику, пытаясь в работе забыть страшные пятнадцать месяцев мучений. Но жизнь берет свое. Снова женился, нарожал детишек. На все просьбы об улучшении жилищных условий, ему отвечали: мол, нет оснований, вы же не «афганец», так и ждите в общем порядке. «Как же так? Я же тоже интернационалист, или что за долг выполнял за тридевять земель?».

«Извините, никаких данных нет, где вы были и чем занимались, не знаем».

Сослуживцы невесело подтрунивали: ты же за бугром был, а на квартиру не заработал? И действительно, куда же ушла валюта за пятнадцать месяцев плена? Все равно на войне был, мужество, пусть не в боевых порядках, а в плену проявлял. Эти мысли не давали Николаю Федоровичу спокойно спать. Правда, по возвращении из Анголы получил он в финансовой службе 10-го Главного управления Генштаба тонюсенькую пачку чеков. Но за какой период, так и не спросил. Совестно было тогда и думать о деньгах, рад был, что живой на Родину вернулся, что не забыли и вызволили-таки из тюрьмы.

А нужно сказать, что денежное довольствие выплачивалось нашим военным советникам и специалистам по очень оригинальной схеме. Мы ее называли: «Государство не объ…ёшь…» Во-первых, как я уже упоминал, никакой валюты «на руки», хотя каждому командируемому военнослужащему и назначался персональный инвалютный оклад. Страшно унизительно было наблюдать, как болгары или венгры, часто летевшие на «аэрофлоте» из Луанды до Будапешта, отоваривались на доллары в аэропортовских фри-шопах. Во-вторых, если жена по каким-либо причинам осталась на родине - минус 20 процентов «инвалюты»! Это с какого? Никаких пайковых, льготных и т. д. Плюс из оклада, что был положен по месту службы в Союзе, выплачивали по возвращении только 60 процентов. Словом, сколько не плюсуй, а все равно минус получается.

Деньги, что шли в родном автобате, во время «спец загранкомандировки» Николай Федорович все-таки получил. А на счет чеков решил отправить запрос в Москву. Теплилась у него надежда: а может, того, компенсация, какая за перенесенные невзгоды полагается. По мнению жены и сослуживцев, это было бы справедливо. Да и нужда подстегивала. На один оклад прапорщика не больно-то проживешь. Детей накормить, обуть надо. Но ответ из Москвы был лаконичен и краток: все, что положено, выплачено. Ну, на нет, и суда нет.

Но денежную компенсацию за проведенные в Йоханнесбургской тюрьме месяцы Пестрецов все же получил. Нет, ни от нашего государства. А от… правительства - ЮАР. Того самого правительства, которое держало прапорщика в кандалах почти полтора года. Несколько лет добиралось из ЮАР до Калининграда извещение от главного управляющего концлагерей Л. Пауэлла. Перевод письма, сделанный в Москве в Инюрколлегии гласил: «Общая сумма денежного кредита Южно-африканской республики положенного на имя Н. Ф. Пестрецова составляет 1972,61 рэнда…». Вот так озаботились южно-африканские власти о своем бывшем пленнике.

После этого Пестрецова как ударило: так как же это, свои его заслуг не признают, а супостаты компенсацию выплачивают. Да не нужны эти деньги, дайте только квартиру, дети в три яруса спят. Или не заслужил? Написал он с женой письмо в Москву в ЦК КПСС, так, мол, и так воином-интернационалистом не признают, а что же делать с извещением от пресловутого капитана армии ЮАР Л. Пауэлла? Вместо ответа приехал из Москвы незаметный человек в «гражданке». То, что важная птица Пестрецов понял сразу: все начальство как по струнке ходило. Вызвал москвич командира, изучил документы в штабе. Поговорил с прапорщиком. Оказалось: полковник, из отдела административных органов ЦК КПСС. Извинился перед Николаем Федоровичем и тихо, жестко приказал начальнику КЭЧ Калининграда: обеспечить жильем прапорщика в 24 часа.

Времена были такие, что с ЦК КПСС никто ссориться не хотел, себе дороже. В тот же день стоял Пестрецов по струнке перед начальником КЭЧ. Много чего выслушал Николай Федорович от тылового подполковника. Начиная от обвинений в «борзости», нарушении субординации и кончая пресловутым: «я вас туда не посылал». А в конце дрожащими руками взял со стола брошенный подполковником ордер на четырехкомнатную квартиру из резерва «главного командования», предназначенную кому-то из генералов. Все-таки, какая, ни какая, а компенсация за полтора года плена.