|
З А П И С К И В Е Н Е Р О Л О Г А Глава 10
( попытка воспоминаний )
Светлой памяти покойного отца посвящается
«Когда мы были молодые
и чушь прекрасную несли,
Фонтаны били голубые и розы красные росли».
Ю.Мориц
О СЕБЕ
Прежде, чем начать рассказ о себе, немного – о родителях…
Мой отец после демобилизации из армии по ранению, незадолго до окончания войны, приехал в Луганск, где после возвращения из эвакуации жила мама со своими родителями, сёстрами и братом. Отец с мамой были знакомы ещё со времени совместной довоенной учёбы в Харьковском мединституте и в конце войны они поженились. В Луганске же в 45 году я и родился. Л.Утёсов часто в шутку повторял:
«Многие хотели бы родиться в Одессе, но не у многих это получается».
Так, вот у меня получилось родиться в Луганске, и всю свою жизнь до отъезда за границу я жил, учился и работал в Луганске. Как частенько повторял М.Светлов:
«Я не профессор МГУ, а всего лишь сын Бердичева».
Мои родители прожили счастливо в браке 46 лет, прожили, как голубки и умерли, как говорится, в один день, в 1990 году. Сейчас, когда я вспоминаю своих родителей, их жизнь, отношение друг к другу, у меня невольно слёзы наворачиваются на глаза… Мне кажется, такая долгая и счастливая совместная жизнь в настоящее время – это большая редкость.
В 1953 году, в тот год умер И. Сталин, мне исполнилось 8 лет. Я очень хорошо запомнил этот день в начале марта. Лежало ещё много снега после холодной зимы, мы, вместе с соседскими пацанами, помню, катались на санках с горки, смеялись, а вокруг царил траур, гудели сирены, люди плакали, на домах всюду были вывешены кумачовые флаги с чёрными ленточками.
Узнав о смерти Сталина, мои родители, в отличие от многих других людей, нисколько не огорчились, а даже, как мне тогда показалось, обрадовались, воспрянули духом, хотя и старались скрыть свои чувства. А дело было в том, что мой отец перед самой кончиной «Отца всех народов», во время печально известного «дела врачей», подвергался преследованиям и спас его тогда от застенков МГБ Троценко, - главврач лечсанупра, где мой отец консультировал и пользовался уважением высокопоставленных пациентов.
Главный врач лечанупра, бессменно, кстати, руководивший этим учреждением в Луганске более 40 лет и пользовавшийся непререкаемым авторитетом в городе и даже в республике, сказал тогда, в конце 52 года:
«Поэля не трогать!»
И моего отца не тронули, не посадили в те смутные времена.
Моё взросление и становление как личности пришлось на конец 50-х и 60-е годы, годы «оттепели». Другими словами, я c полным основанием могу отнести себя к поколению «шестидесятников», которому были свойственны свободолюбие, прямота и честность и ещё – желание прочитать побольше книг, стремление к учёбе, обучению, образованию.
Мы, действительно, очень много читали в молодости. Мне кажется, прав М.Жванецкий, сравнивая поколение 60-х с нынешними молодыми людьми:
«В 60-е годы интереснее было читать, чем жить. Сейчас – интереснее жить, потому что сейчас никто не читает».
«…И помнятся мне 60-е годы – Железной страны золотая пора».
Сейчас меня иногда посещает ностальгия по тем временам… Как у Ю.Визбора:
«… И детство, всё такое длинное,
И наш такой короткий век…»
Итак, родители мои были врачами. Всю свою жизнь они работали в Луганске. Отец с 45-го года служил дерматовенерологом, мать – окулистом. Таким образом, я – врач во 2-м поколении и потомственный дерматолог. Поэтому всегда, учась в мединституте, работая врачом, я это делал с повышенной ответственностью, стараясь не подвести отца, родителей. И отношение ко мне окружающих, будь то преподаватели института или просто больные люди, было соответствующим. Я старался и, как мне кажется, не посрамил своих родителей.
Я очень хотел учиться в школе и когда соседские ребятишки пошли в первый класс, я до сих пор помню, как устроил своим родителям скандал, и два дня плакал, уговаривая папу и маму отвести меня в школу в шестилетнем возрасте. Родители меня долго уговаривали, объясняя, что учёбу в школе начинают с 7 лет, и что в 1-й класс я обязательно пойду, но только в следующем году.
Вспоминаю сейчас, как, начиная с 8 класса я не представлял себя никем, кроме врача. До этого, конечно, как многие дети в этом возрасте, я хотел быть моряком и в 6-7 летнем возрасте я представлял себя только на корабле среди океанских волн. Моей любимой песней в то время был марш юных нахимовцев, начинавшийся словами:
«Солнышко светит ясное.
Здравствуй, страна прекрасная…»
Затем, как многие, я мечтал быть лётчиком и шофёром, но с 14-15 лет я определился, и с этого времени без всяких колебаний «бил в одну точку».
После окончания средней школы в 62-м году, я в этом же году поступил в Луганский или как, по-моему, он тогда назывался, – Ворошиловградский Государственный медицинский институт, сейчас же – это университет, хотя это, конечно же, не верно.
Шесть лет учёбы в институте, а тогда считалось, что за 6 лет студента можно обучить медицине и сделать из него знающего врача без всякой интернатуры и дальнейшей специализации. Естественно, это не так. Настоящий, знающий врач, специалист своего дела, и я об этом уже упоминал, должен, обязан учиться всю свою жизнь, не считая интернатуры и различных курсов спецализации, усовершенствования.
Эти же 6 лет учёбы в вузе сейчас вспоминаются мне, как самые счастливые годы, несмотря на то, что учиться в высшем медицинском учреждении, особенно, в первые три года, было непросто. Эти три первых года учёбы в мединституте мы «грызли гранит науки» с утра до ночи без выходных, не поднимая головы, пропадали в анатомичке, изучая анатомию на костях и трупах человеческих, зубрили латынь, штудировали нормальную и патфизиологию.
Мы не видели «света божьего», но было захватывающе интересно. После первого года учёбы нас, успевающих лучше других студентов, собрали в одну, так называемую «спецгруппу», якобы для углублённого изучения иностранного (английского) языка. Здесь я хочу отметить, что это самое «углублённое» изучение английского (мы, всё-таки, вероятно, сами лучше учили английский, чем нас ему «углублённо» обучали) мне, во всяком случае, впоследствии здорово пригодилось. Думаю, что не только мне.
Так вот, собравшиеся в одну группу 10 студентов, действительно оказались лучшими на курсе. Мы, на самом деле, учились лучше других на нашем курсе, если не на факультете. Судите сами: на самых тяжёлых и сложных экзаменах наша группа получала минимум 70% отличных отметок, т.е. 7 учащихся группы из 10, получали «отлично», повторяю, на экзаменах по самым сложным предметам.
А после окончания мединститута, 7 из 10 студентов нашей, как мы тогда сами себя называли «второй гвардейской» группы, защитили диссертации. 5 наших выпускников стали кандидатами меднаук, доцентами, а 2-е – докторами медицинских наук, профессорами.
Из-за того, что мы, молодые, пришедшие в институт со школьной скамьи, выделялись ещё и более высокой способностью к обучению, нас многие сокурскники со стажем, а их было большинство на нашем курсе, мягко говоря, недолюбливали. Сейчас, вспоминаю, у нас на курсе старостой потока был один великовозрастный студент по имени Петя. Фамилию, к сожалению, запамятовал. За скудость ума, неспособность к обучению и какую-то дремучую, первобытную злость к нам, молодым и более способным, Алик Нестайко, студент нашей 2-й «гвардейской» группы, впоследствии ставший профессором, метко назвал его «ПетЯкантропом». Так вот, этот Петя, староста потока, всегда просил нас переводить ему «тысячи» из английских газет на занятиях по английскому языку, поскольку сам он знал английский на столько, что слово «стол» на английском читал так, как оно пишется, т.е. «табле», а не «тэйбл».
Дело ещё было в том, что в начале 60-х вышел волюнтористский указ «великого реформатора» Н.Хрущёва о том, что в высшие учебные заведения, в основном, должны приниматься абитуриенты с так называемым «производственным стажем». Минимально, с 2-х годичным, но чем больше, тем лучше, и тем легче было поступать в вуз. Выпускников школ, которые не имели этого самого «рабочего стажа» зачисляли в высшее учебное заведение только в виде исключения, сугубо определённый процент. Этот процент назначался, как обычно было тогда, кем-то сверху. На нашем курсе из 380 студентов выпускников школ, которые не имели «стажа» было чуть больше десятка и большинство из них оказались в нашей 2-й «гвардейской» группе, потому что успевали лучше других, несмотря на пристрастное отношение к нам буквально всех преподавателей медвуза. Особенно такое отношение наставников ощущали на себе дети преподавателей нашего же института, а таких студентов во 2-й группе было несколько.
Хотел бы подробнее остановиться на этом пресловутом хрущёвском указе.
Это был, конечно, очередной «перегиб» Н.С.Хрущёва, очередная глупость, приведшая, как часто бывает, к «непредсказуемым» последствиям. Так, в нашем высшем медицинском учебном заведении, вместо молодой, активной, весёлой и «шкодливой» студенческой поросли, появились высоковозрастные, «смурные», степенные «тёти и дяди», которым, безусловно, осваивать азы медицины было значительно сложнее, чем нам, юным, только из-за школьной скамьи, и ещё не растерявшим школьные навыки. Я, к примеру, придя на первую лекцию и зайдя в аудиторию, был ошарашен, думал, что не туда попал, по ошибке зашёл на лекцию для последнего, выпускного курса. Такие, скажем так, «престарелые» студенты сидели там за партами аудитории. На нашем курсе было несколько учащихся, которым мы, молодые, в сыновья и дочери годились. Естественно, что и отношение к нам, «салагам», как они, «старики» нас называли, было соответствующим. Нас недолюбливали, завидовали нам, поскольку мы лучше успевали в учёбе, во всём.
А какие у нас были поездки в колхоз! Дело в том, что во времена Советской власти каждый год шла борьба то за урожай, то за его уборку. В 60-е хрущёвские годы в борьбе за уборку урожая постоянно участвовало советское студенчество.
Наш курс ежегодно, в начале сентября, выезжал в колхоз на уборку картофеля, овощей, фруктов, иногда – посевных культур. Причём, именно наш курс ездил в колхоз, начиная с первого и до последнего, 6-го курса. Помню, что из-за поездки в колхоз на 1-м курсе нам вдвое сократили часы на освоение анатомии человека. Так, на изучение височной «косточки» нам оставили 2 практических занятия вместо 4-х, а это более 200 латинских терминов. И после двух занятий мы должны были сдавать зачёт. Тем не менее, эти поездки «в поле» запомнились нам надолго, потому как эти «колхозы» всегда проходили весело, по-студенчески, несмотря на тяжёлый, иногда изнуряющий труд в поле.
Вспоминаю, как на последнем, кажется, 6-м курсе, мы выехали на уборку урожая, как обычно, в сентябре, в какой-то отдалённый, расположенный на севере области, колхоз. Везли нас в открытых, не приспособленных для перевозки людей, грузовых, с открытыми бортами машинах. Как мешки с картошкой. Старшим по нашему курсу был преподаватель кафедры госпитальной терапии, тогда ещё доцент, Б.Ю. Добрин. После долгой, 2-3-х часовой дороги по пыльным просёлочным дорогам, нас, измученных и грязных, высаживают, а скорее, вываливают в отдалённом, маленьком селе, возле длинного, одноэтажного сарая без окон, с одной-единственной входной дверью посередине. Это оказалась конюшня. В одной половине этой постройки находились лошади, в другой же должны были расположиться мы. Во всю длину внутренней стены «комнаты» на нашей половине на скорую руку были сколочены нары, покрытые соломой. К стене, над нарами, был прибит огромный, кумачовый плакат, на котором мелом, большими, неровными буквами было начертано коротко и ясно:
«Добро пожаловать!»
Мы были несказанно восхищены таким приёмом. Встречал нас маленький, неказистый человечек в большой кепке, надвинутой на хитрющие глазки, на нём была фуфайка. Это, как потом выяснилось, был бригадир по имени Мусий Андреич. У него была любимая фраза, которую мы, конечно, моментально подхватили и затем постоянно повторяли к месту, и не к месту, даже на занятиях в институте:
«Наряд дадено – знать работай!»
Борис Юльевич, наш руководитель, выйдя из кабины грузовика после нашего приезда, куда-то моментально исчез. Через некоторое время мы увидели Б.Ю.Добрина, идущего по центральной улице села под ручку с председателем колхоза и оживлённо с ним беседующего.
В правой руке наш доцент нёс большой, чёрный, металлический чайник. Позже мы узнали, что этот самый чайник был полон самогона. Так наш руководитель утрясал с председателем наши организационные и бытовые вопросы. Должен сказать, что это был не самый плохой способ решения всех наших проблем. Во всяком случае, в этот же день наших девчонок поселили в председательской хате. Они затем копали картошку в огороде председателя и готовили нам обед. Кормили, кстати, нас тогда девочки, как «на убой». Вика Первомайский в один из дней на спор съел большую миску картофельного пюре и выпил с пол-ведра парного молока. Сам же Виталик был тощий, как вешалка, но отличался «волчьим» аппетитом. И только после нашего возвращения на занятия, обследовав Виталия Борисовича на кафедре рентгенологии, и увидев на экране его желудок в форме «чулка», спускавшегося в малый таз, мы поняли, где помещалась вся съеденная им в колхозе пища. Там же, на уборке урожая, у нас между студентами и студентками частенько вспыхивали бурные «колхозные» романы. В общем, как в песне:
«Как молоды мы были…,
Как искренне любили…,
Как верили в себя…»
Преподаватели ВУЗа нас, только что поступивших, выделяли из общей студенческой массы, т.к., на первом курсе мы уже преуспели в учёбе. Многие же учителя, наставники, обучавшие нас медицине в то время, без преувеличения были незаурядными личностями.
Ректором нашего института тогда была профессор И.И.Чайковская. Она же заведовала кафедрой анатомии человека. Это была высокая, статная, красивая женщина, обладавшая «железным» характером. Её боялись многие мужчины. В общем, - «конь-баба», но как у всех персон прекрасного пола у неё были свои маленькие, женские слабости. Так, например, у Ирины Иосифовны на каждой кафедре вуза были свои ставленники для, так сказать, «сбора информации» и свои любимчики, которых она выделяла и холила.
Не могу забыть одну историю, непосредственно связанную с ректором Чайковской. Учась в мединституте, я должен был получать стипендию, полагавшуюся студентам, успевавшим в учёбе, а учился я хорошо, не имея даже посредственных отметок в зачётке. Простая, не повышенная стипендия, была в то время, кажется, то ли 30, то ли 35 рублей. Не бог весть какие деньги, но для меня, которому родители ежедневно, выдавали по 50 копеек на завтраки, - это было кое-что. И однажды отец, которому я досаждал одним и тем же вопросом: «Когда же, наконец, мне дадут стипендию?», придя из института, сказал:
«Я узнал, Ирина Иосифовна Чайковская распорядилась: детям преподавателей нашего мединститута, являющимся студентами этого же вуза, стипендий не давать. Она сказала: «Пусть скажут спасибо уже за то, что учатся в высшем учебном заведении».
И добавил:
«Она сделала вам большое одолжение, что приняла вас в мединститут».
Повышенную стипендию, - 40 или 45 рублей, я получил только на последнем, 6-м курсе института и только после жалоб в различные инстанции приёмного сына профессора М.М.Смыка – Володи Николаева. Именно Вовке Николаеву, который всегда был «круглым» отличником, удалось сломать эту «порочную традицию» и «детям преподавателей», наконец, удалось получить заслуженные нашим же праведным трудом стипендии.
После всей этой истории у меня закралось большое подозрение, что ректор Ворошиловградского мединститута, профессор И.И.Чайковская, просто «прикарманивала», студенческие стипендии «детей преподавателей» своего вуза, верно рассчитав, что эти преподаватели и их дети никуда жаловаться не пойдут, побоятся увольнения. Возможно, я неправ… Хотелось, чтобы было именно так.
Вспоминается профессор Ордынский, заведовавший кафедрой фармакологии с самого основания Луганского мединститута. Коренной ленинградец, переживший Блокаду, он был удивительно интеллигентным, эрудированным, умным человеком, прекрасно знал и любил свою науку и захватывающе читал лекции по своей специальности. Мы, студенты, всегда старались не пропускать его интересные лекции. Внешне профессор Ордынский был очень аккуратен, одет всегда с иголочки, постоянно носил костюм-тройку, был гладко выбрит и предупредителен. Отличительной чертой профессора было его подчёркнуто уважительное отношение к нам, обучавшимся в высшем медицинском учебном заведении. Семья профессора Ордынского жила в Ленинграде. Поговаривали, что он был из потомственных дворян. Зав. кафедрой фармакологии вёл весьма затворническую жизнь, поэтому неудивительно, что о его личной жизни ходило множество самых разных слухов и это ещё больше подогревало наш студенческий интерес к фигуре учёного.
Профессор Б.Я.Первомайский заведовал кафедрой психиатрии нашего института в 60-е, 70-е годы, был весьма популярен и уважаем. Это был полностью погружённый в свою науку человек, настолько, что зачастую не замечал окружавших его людей, думающий учёный, философ, научивший нас нестандартно, по-новому смотреть на жизнь, на людей. Причём, всё это было в разрез доминировавшей и довлевшей над нами тогда марксистко-ленинской философии. Он так читал лекции по психиатрии, что на его лекции приходили студенты чуть ли ни со всех курсов мединститута, с первого до последнего. Профессор, как я сейчас понимаю, просто учил нас жизни. Это он, полемирезируя с официальной доктриной, говорил нам:
«На свете нет одинаковых и равных людей. Люди не рождаются равными, с одинаковыми задатками, «как белый лист бумаги», по марксистко-ленинской идеологии. У каждого своя наследственность, свои возможности, своя дорога в жизни. Все люди разные».
Это профессор Первомайский впервые донес до нас высказывание Дж. Вашингтона:
«Если бы Бог хотел создать общество, где все были бы равны, он бы создал общество рабов».
И это было открытием для нас, поскольку официальная пропаганда, во времена Союза ССР, провозглашала прямо противоположный постулат.
У Б.Я. Первомайского была большая семья, четверо детей. С одним из сыновей – старшим, Викой Первомайским, мы учились в одной группе. От себя добавлю, что с Викой-Виталием, я учился ещё и в одном классе средней 26 школы.
На мой взгляд, кроме всего остального, из-за своего нетрадиционного мышления, авангардных философских взглядов, на психиатрию, не всегда совпадавшими с традиционно-коммунистическими, Борис Яковлевич и был в конце 70-х годов отлучён от заведования кафедрой нашего института.
Продолжение следует
Г.Я Поэль
|
Комментарии