Глава из книги "Записки забастовщика"
БЛАГОСЛОВЕНИЕ ТЕБЕ, ШАХТЕРСКИЙ БУНТ,
или Двадцать лет спустя.
(Очень личное.)
I
«Если история способна научить чему-нибудь, то прежде всего сознанию себя самих, честному взгляду на настоящее.( В.О.Ключевский.)
* * *
Двадцать лет – срок для человеческой жизни огромный. За это время мальчик, только что рожденный, становится мужчиной, а девочка матерью.
Двадцать лет – это полный цикл смены поколений. За это время почти не остается в живых тех, кому двадцать лет назад было восемьдесят лет. За это время те, кто вышел на пенсию двадцать лет тому назад, подступили к рубежу катастрофического убывания.
В пору жизненного расцвета, политической и социальной активности вступили поколения, не жившие в стране Советов. Нынешние заграничные города: Киев, Вильнюс, Душанбе и так далее воспринимаются ими как извечная данность, а поколения старше сорока лет никак не могут психологически адаптироваться к этой незалежности и суверенитету бывших союзных республик. Всё кажется своё и рядом.
Словом, прошла эпоха в жизни человека и общества с того самого времени, когда весной 1989 года взбунтовались шахтеры Воркуты и Инты. Потом этот социальный пожар перекинулся на угольные шахты Кузбасса, да тут и разгорелся до политического градуса.
Не стану касаться других сторон конфликта поколений живших при советской власти и тех, кто о ней знает по учебникам и фильмам, во многом лживым, вызванным к жизни конъюнктурными соображениями. То, что это так, видно из «писаний» на тему шахтерского бунта в 1989 году, втянувшего в свою орбиту миллионные массы. Измышлять на эту тему легко, так как шахтерская масса, непосредственно участвовавшая в этом бунте, не имела собственных историографов. По сути дела эта масса была бесписьменной. Если и велась какая-то документация, то она вся являлась детищем органов хозяйственной, партийной и советской власти.
Характерным примером всех «писаных историй» этого события является то, что в них практически не упоминается газета «Шахтерская правда», в которой дана чуть ли не почасовая хроника событий шахтерского бунта в эпицентре этого огня в шахтерском городе Прокопьевске.
Я не собираюсь детально разбирать всё, что было издано за эти двадцать лет, свой взгляд я уже высказал – в этих работах очень много конъюнктурного, политически ангажированного. Да и это понятно, многое написано, что называется «по горячим следам» и «горячим сердцем» и, скажем прямо, за «горячие деньги». К тому же наше правосознание устроено таким образом, что мы старательно выискиваем виновных на стороне, когда нужно вину искать в себе.
Это был бунт, но не тот русский бунт, о котором писал Пушкин, а какой-то робкий, с оглядкой на власть, бунт, придавленный страхом, да по сути дела самой властью и устроенный. Так что во время этого бунта в городах был порядок не в пример обычным дням. Конечно, не потому был порядок, что показательно на митингах разбивали бутылки с водкой и запрещали торговать спиртным, свинья, как говорится, всегда найдет грязи. Однако факт этот зафиксирован в сводках органов МВД. Рациональным образом объяснить это я не могу. Иррационально же объяснить этот порядок можно неким общим порывом к справедливости, а идеал справедливости требует и нравственного поведения.
Много чего с первых же дней этого бунта пошло не так, как власть предполагала. Власть, разумеется региональная, местная власть, напуганная горбачевской перестройкой. В этом бунте сбылось обращение генерального секретаря КПСС – давить на партийно-хозяйственную бюрократию снизу. Бунт надавил снизу, да так, что это давление «расплющило» и верховную власть. «Мудрецы» из провинциальных элит хотели пугнуть этим бунтом федералов, и вырвать из «закромов Родины» всего чего хотелось и чего, по мнению местной власти, не хватало. А не хватало почти всего, начиная от мыла в шахтерских бытовках и заканчивая мясными продуктами, то есть всего того, что было, что имелось раньше в шахтерских городах не в пример другим городам СССР. Да и было-то каких-то год-два тому назад. Ощущалось и другое - скопившаяся духота жизни. Хотелось свежего воздуха, благотворных перемен. Накопилась усталость от пустопорожней болтовни власти. Наполнение же самого понимания «перемен» было у каждого своё. На существующий общественно-политический строй никто из бунтовщиков и не думал тогда покушаться.
Итак, это был бунт с постоянными уверениями власти в том, что ничего худого бунтовщики не задумали, а хотят только одного – справедливости. Что такое справедливость, о том беспрерывно днем и ночью говорили митинги на площадях шахтерских городов и поселков.
* * *
Что же меня мучает и что меня занимает в истории шахтерского бунта?
Прежде всего, я сам и осознание меры своей ответственности за самое активное участие в этом бунте. В этом и попробуем разобраться.
Бунт подобно смерчу поднимает на высоту все, что попадает в его воронку, так и шахтерский бунт взметнул вверх все, что попалось ему на его пути. Более того, многие люди, сознавая его «подъемную силу», сами стремились попасть в центр этого вихря.
Так что в лидерах рабочего движения был весь «цвет человеческий» от авантюристов и романтиков до откровенных лодырей, негодяев и прагматиков, ищущих себе место похлебнее.
В этом спектре человеческих натур и человеческих устремлений я отношу себя к категории романтиков – этих вечных мечтателей, не способных поступиться журавлем в небе ради синички в руках. Моё полупрофессиональное увлечение поэзией сыграло в этом определяющую роль.
Романтики жаждут вымечтанных ими идеалов и не могут удовлетвориться отражениями идеальных форм и сущностей в мире вещей и людей. Парадокс всех идеалистов романтиков состоит в том, что они сами, будучи далеко не идеальными личностями, хотят низвести небо на землю, то есть воплотить лелеемую ими идею в «плоть и кровь». Разумеется, они всегда терпят поражение и будут всегда растоптаны и смяты толпой, как горьковский Данко. Их горящие сердца и нужны только на время мобилизации масс, тараном идущих на сокрушение чего угодно, хоть дверей чиновничьих кабинетов, хоть крепостных стен, хоть социально-политического строя. Они топливо в машине управляемого хаоса, каким и был шахтерский бунт.
Романтики как бы провоцируют коллективную мечту, аккумулируют в себе идеалы общества, а любая провокация не очень-то гуманное предприятие, так как неизвестно выживет или нет провоцируемое. Так бывает, что человек гибнет от казалось бы безобидной прививки, так смертельно резко реагирует на эту провокацию организм. И не только поэтому провокация не гуманна, но и потому, что мечта всегда небогата содержанием и является верным подтверждением отсутствия чего-либо в реальной жизни. Если бы снабжение шахтерских городов и поселков осталось на уровне начала 80-ых годов, то ни о каком бунте и речи бы не было. Тогда романтическому порыву не хватило бы горючего в социальной топке, а так каждому было о чем мечтать по мере своих устремлений.
Отсутствие привычных потребительских вещей стало тем самым «спусковым крючком» шахтерского бунта, поджегшим десятилетиями копившийся порох в социальном «патроне» романтиков. Произошел выстрел, и энергию пороховых газов расчетливые люди – прагматики, направили туда, где лежало их сердце. А сердца их, образно говоря, исходили слюной по западным прелестям жизни.
Дух романтиков – это дух бунта и поэтому у всякого романтика, проснувшегося от наваждения этого духа, просыпается его христианская душа. Просыпается и начинает будить совесть. Совесть, как всякая совесть человеческая, лишенная Божьей благодати, начинает выискивать себе оправдания. Так оно и произошло со мной. Моя первая книга о забастовке была написана в 1991 году «голосом совести» и называлась она «Вихрь». Название придумал ныне покойный кемеровский поэт Володя Ширяев. (Неизданная.)
Из этого противоречия, между разбуженным духом и совестью, а точнее в этом противоречии вызревало у меня отношение к себе прошлому и к этому бунту. Так что по жанру это ретроспективная статья.
II
Самое неизменное из всего, что есть на свете – это прошлое. В прошлом и соломинку с одного места на другое не переложишь. Прошлым можно гордиться или сожалеть о нём. Прошлое можно переживать. Размышлять же о том, что было бы, если бы самый худший род человеческой фантазии, потому как эта фантазия направлена в прошлое, а не в будущее, в котором еще всё возможно. В прошлом уже ничего не возможно.
Мне часто задают вопрос: сожалею ли я о том, что принял участие в этом бунте?
Отвечаю совершенно честно – нет, не сожалею. Да и как можно сожалеть о том, что делал свободно по собственному выбору, без принуждения и сознательно? Каков вопрос, таков и ответ. Иное дело, удовлетворен ли я итогами этого бунта? На этот вопрос уже можно отвечать содержательно.
Солженицын, осмысливая свой тюремно-лагерный опыт, говорил:
«Вот почему я оборачиваюсь к годам своего заключения и говорю, подчас удивляя окружающих:
— Благословение тебе, тюрьма! - А из могил мне отвечают: — хорошо тебе говорить, когда ты жив остался!»
Конечно, советовать всем пройти через это испытание было бы верхом цинизма, тем более что, по мнению другого сидельца Варлама Шаламова, тюрьма открывает в человеке не лучшие, а худшие качества. Так что дело тут в человеке, а не в обстоятельствах. Счастлив тот, кто многое испытал и выжил. Это сродни чувству экстремала, преодолевшего тот или иной рубеж в своем поиске сильных ощущений.
Так вот, на вопрос, удовлетворен ли я итогами этого бунта, отвечаю так: удовлетворен. Точно так же как тем, что в жизни мне довелось пережить три операции на почках и инфаркт. Но это мои личные удовольствия и удовлетворения. Конечно, не обошлось и без потерь: романтик во мне потерпел сокрушительное поражение, настолько тяжелое, что, поболев-поболев, и умер.
Шахтерский бунт 1989 года, а также чреда операций на почках основательно перепахали меня, и в эту перепаханную почву время бросило свои семена. Мучительно во мне всходил другой человек, и этот новый человек еще не полностью оформился во мне. Я чувствую его движение. Куда он направляется и к чему это приведет, то известно одному Богу, но я говорю: благословение и тебе, шахтерский бунт! Я прошел сквозь твои: «огонь, воду и медные трубы», был искушаем властью и деньгами, но устоял.
Однако ни сыну, ни внуку, ни другу не пожелаю такой проверки на прочность, слишком экстремальные условия предлагает бунт человеку, даже такой мирный и бескровный, как шахтерский бунт лета 1989 года.
Жизнь опровергает утверждение нобелевского лауреата Альбера Камю, что «бунт убивает только людей, тогда как революция уничтожает одновременно и людей, и принципы». Бунт может не убивать людей, но убивает принципы. Шахтерский бунт убил многие принципы государственного устроения и таким образом проложил дорогу к российской криминальной революции.
Внутренняя логика развития организации бунтовщиков – забастовочные комитеты, привела их к крайней политизации и совершенной оторванности их от рабочих масс.
Вскоре Советский Союз «вспучило» так, что ожили, запрыгали, заскакали большие и малые бесы, в том числе и бесы уголовщины.
Тысячу раз прав профессор богословия М.М.Дунаев в том, что «революция возрастает во многом на уголовщине и насыщается ею, как бы ни были высоки и субъективно честны идеалы иных её вдохновителей и идеологов».
Тогда стали гибнуть и люди, и принципы точно по Камю. Криминальная революция не убила Россию как государство, но сильно изменила состав её крови.
Государственные кабинеты превратились в воровскую «малину». Удивительно ли, что там, где по здравому размышлению и совести должна болтаться петля, - болтались и до сих пор болтаются малиновые галстуки.
Разумеется, в этом есть и моя доля вины той самой, о которой говорил Христос: «Прости их, ибо не ведают, что творят». Да разве кому-либо из шахтеров в страшном сне могли присниться такие капиталистические монстры, которые пришли рулить и рулят поныне их судьбой?
Откуда было мне (нам) набраться мудрости, когда в школах преподают не мудрость жизни, а знание. Да ведь и знание то было избирательным, выборочным знанием. Время после забастовки стало для меня временем поиска мудрости, но находились одни только знания.
* * *
Размышляя о политических последствиях шахтерского бунта, хочу сказать следующее: о государстве, как и о человеке, ничего нельзя сказать окончательного, покуда он (оно) еще живет. Всё может повернуться в любую сторону. Отечество будь то царское или советское есть Отечество – земля отцов. И нынешнее, непонятно какое – непонятно потому, что непонятен идеал, к которому оно устремлено на данном этапе, есть для всякого сына Отечество и никак иначе! При этом живое отцовство, а не мертвое, отринутое и забытое.
Борьба между теми, кто пытается отринуть прошлое и забыть, или в качестве паллиатива предлагает избранные места из прошлого, с одной стороны, и с другой - тех немногих сил, которые принимают прошлое без изъянов и без выверта своей души перед неким будто бы безгрешным и безликим правым, - продолжается. Этот безликий и безгрешный правый без имени и отчества требует покаяния перед ним сынов за дела отцов. Большей разрушающей самосознание русского человека глупости и придумать невозможно! Отец отвечает за сына – несомненно, но не сын за отца.
Очевидно, что народы Советского Союза прошли через мучительные страдания социального и экономического шока. Очевидно и то, как тюрьма и лагерь сепарирует людей по их внутреннему достоинству: одних делает нравственно крепкими, у других убивает всё нравственное, так и шок, испытанный в это лихое время, по-разному отозвался в душах людей. Разно изменил их и по-разному устроил ими созданные новые государства. Государства же человек строит по образу и подобию своему.
Для русского человека Отечество есть то место, за которое его отцы пролили свою кровь и потому для меня в психологическом и морально-нравственном плане Отечеством является вся территория бывшего Советского Союза, ибо в каждом его месте есть могилы моих предков. Именно в этом смысле я не могу принять и не принимаю «беловежский сговор». Для меня этот акт – предательство моего Отечества, и все, кто его подписал - предатели. Новое поколение, воспитанное в беспамятстве или на выбранных местах истории не будет уже чувствовать кровную связь с этими пространствами, и не будет болеть у них сердце по могилам их предков. У меня болит.
Бывает время памяти, и тогда у народа твердая опора в прошлом, оттолкнувшись от которого можно сделать шаг в будущее.
Бывает беспамятное время, нулевая точка, когда только создается фундамент, от которого, если фундамент окрепнет, разумеется, народ может в будущем оттолкнуться и начать своё движение. Но это уже будет другой народ и другое Отечество. Потому как Отечество понятие не только телесное, но в неменьшей мере духовное. Так что новый народ, если использовать язык теоретика коммунизма Николая Бухарина, «вырабатывается» из наличествующего человеческого материала. Добавим от себя: вырабатывается тем, что из человека вынимают его прежнюю душу и вставляют ему душу новую. Технологии такой селекции общеизвестны, и перечислять их нет нужды.
По моему личному ощущению мы находимся в «нулевой точке», как бы сказал математик – в точке бифуркации, а из таких точек выход в будущее представлен веером возможностей. То есть, возможно «связать порванное время» в единую историческую цепь и вернуть «любовь к отеческим гробам», а можно из этой точки, как я уже говорил, отправиться в новое беспамятное путешествие в будущее. Возможны и другие варианты между этими крайностями. Какие? Не знаю, но очевидно не те, что я ношу в своей душе.
Здесь бы и окончить размышлизмы о шахтерском бунте. Но чувствую, что на губах моих читателей уже давно вызрел вопрос о моем отношении к олигархам, к пенсии, к зарплате и так далее.
Но ведь, господа хорошие, когда бывало так, чтобы нам всего и всем хватало? Когда было так, чтобы нас не мучила зависть? Всегда было так, что о справедливости громче всех и истеричнее всех кричит завистник.
Я научился обходиться малым. Я помню своё послевоенное детство и безмерную радость матери, сшившей себе платье из ситца. Сейчас и укутанные в меха не счастливы. Мне их жаль.
Январь-июль 2009 года.
Комментарии
Об этом я подробно пишу в своей книге.
Не преувеличивайте количество и роль ссыльных. Прокопьевск вырос из нескольких старых сёл - чалдонских и новопоселенческих (имею в виду столыпинскую эпоху), а также обрусевших татар-аборигенов. Прокопьевск - город русский, а не немецкий, хохлацкий, башкирский или чеченский.
В З.Сибирь было депортировано около 300 тыс немцев, они равномерно расселились по Алтайскому краю, Томской, Новосибирской областям и Кузбассу.
Чеченцев депортировали в Казахстан, в Семипалатинскую область.
Крымских татар депортировали в основном в Среднюю Азию, в Сибирь не высылали.
Башкиры в советское время властью обижены не были.
Украинцы (бандеровцы) и власовцы работали в Прокопьевске как вольные люди, рядом с завербовавшимися на стройки и шахты людьми.
Обиженным советской властью вечно кажется, что Сибирь искони земля каторжан и ссыльных. Но это не так. Начиная со строительства Транссиба и первых шахт и заводов (на территории Прокопьевска ещё в 19 веке стоял Томский железоделательный завод), продолжая крестьянским освоением Сибири и эпохой индустриализации, а позже и "стройками коммунизма", здесь работали свободные люди.
Снабжению города Прокопьевска в те времена могли бы позавидовать многие города СССР. Мясные изделия и колбасы были в свободном неограниченном доступе - никаких очередей! Многие горняки затоваривались продуктами прямо на своих комбинатах, где их продавали в буфетах. И вот в один из не самых светлых дней город перевели на вторую категорию снабжения, но продлилось это только два дня. Шахтеры прекратили работу. Спустились в забои и устроили сидячую забастовку. В первый день две шахты, на следующий - весь рудник. А на третий день снабжение было восстановлено по прежней категории.
До сведения масс тот случай, естественно, доводить не стали. Но утверждать сегодня, что волнения шахтеров в эпоху перестройки были организованы сверху, значит, просто не знать этих людей. Это совершенно особый контингент в среде армии рабочих . Решительными и сплоченными их делает тяжелый и опасный труд.
Мне свернули башку в мае 1991 года, шахтерам - на полгода раньше. Их лидера Костю Фесенко избили по дороге на работу (врачи удалили ему почку), после чего он забил на борьбу. Так что пусть теперь шахтеры пишут мемуары. Только кто их будет читать?