Суд людей

Люди над ним свой суд учинили, страшнее тюремной каторги.

В 1971 строили мы колхозный телятник в деревне Смыковичи Брестской области. За старшего у нас был дед Игнат. Работать было не сложно, кормились тем, что местные принесут. А кормили, надо признать, хорошо. Вот только за хлебом сами в сельский магазин ходили.

Помню, как в первый раз попросил Игната показать мне туда дорогу. Июнь, жара. Дорожная пыль под ногами горячая и мягкая, как мука. А вот и сельский магазин. Казалось, что вся деревня собралась здесь обсудить местные новости: галдели бабы пестрой толпой, в стороне курили папиросы мужики. Все ждали привоза свежего хлеба из города. Машина вот-вот должна была подъехать.

Дед Игнат перекинулся парой фраз с мужиками и закурил. Делать нечего и я стал разглядывать живописные окрестности залитой солнцем деревни. По пыльной дороге неспешным старческим шагом брел к сельскому магазину старик. Завидев его бабы сразу притихли, толкая друг-друга локтями. Зашептали: “Посмотри!” Приостановившись, словно в раздумье, старик опять зашагал в нашу сторону. - Что, тварь, живешь еще? А Донечки моей с сыночком нету, - зашипела на него старуха. - Когда ж ты сдохнешь?! - Как земля тебя только носит?! Со всех сторон был слышен едкий шепот людей.

С удивлением и растерянностью наблюдал я все происходящее. Вдруг один дюжий мужик в годах замахнулся на деда рукою. Старик в ужасе попятился, споткнулся и упал, подняв облако дорожной пыли. Ойкнув, он закрылся дрожащей рукой и по пыльной дороге, предательски поползла струйка крови.

Я тронулся в его сторону помочь подняться, но не успел сделать и шагу. Словно стальными клещами с силой, несвойственной в его возрасте, дед Игнат схватил меня за руку: - Не тронь! Так надо.

Оглянувшись вокруг, я не увидел и тени сочувствия на лицах односельчан. Подхватив мокрые штаны, ссутулившись и вытянув шею старик побежал прочь так быстро как только мог. Обернувшись на деда Игната, я спросил: - За что его так? Он же только хлеба хотел купить. - Завтра внучка его приедет, купит. Выдержит. Еще не так в войну голодали. К внучке претензий не имеем. Она за деда не в ответе. - А к нему какие претензии? - Бобик он. Собака фашистская. Предатель. - Предатель? И есть тому свидетели? Что же вы на него не заявили? Надо было судить! – в недоумении воскликнул я. - О, а вот и хлеб приехал.

Обожди маленько, я сейчас.

Вернувшись, дед Игнат вручил мне 4 буханки хлеба для бригады, ещё теплые. Откашлялся, и видя в моих глазах немой вопрос, стал рассказывать. Находились те, чья рубашка была ближе к телу, чем страдания народа.

Фашисты захватят земли, постреляют тех, кто пытался сопротивляться, и пошли дальше. А новый порядок оставляли поддерживать своим преданным собакам-полицаям. Бобиками их уже народ прозвал.

Самых преданных своих бобиков немцы тягали за собой как помощников в истреблении мирных жителей. Бобики были фашистскими проводниками, доносчиками. Так и этот с карателями ходил. Те, кто выжил в Зыбайлах в марте 1943, его узнали. Говорили, что из одной горящей избы дитя мать в окно выбросила, чтоб спасти. Он подобрал и назад в огонь бросил. Наследил он и в Октябре и в Курине.

Когда в 1944 сожгли Байки, этот даже родню свою не пожалел. Сидел на возу и сало ел, улыбался. А уже гнали на расстрел людей. Родня его из толпы зовет, о помощи просит. Даже ухом не повел! Тысячу людей тогда в Байках сгубили.

Выжившие рассказывали, как он заманивал людей, чтоб не боялись к немцам идти. Говорил, что только документы проверят, жечь никого не будут. Только результат был всегда один: сожженные заживо люди, деревни, выжжена земля. - Так ведь за это ему должен был быть расстрел! – сказал я. - Убить его мало,- возразил дед Игнат. – Пускай помучается. Ожидание наказания – хуже, чем само наказание. Так и живет он, все ждет, когда в дверь постучат или по голове обухом ударят. Потому и сохнет весь – всеобщая ненависть хуже смерти.

Люди над ним свой суд учинили, страшнее тюремной каторги. Судить его - так ему сразу легче станет. Мол, вот и всё. Наказан. А так он свой крест до конца дней несёт. Куда ж ему деваться? В город не поедет. Он там немощный не нужен никому. В городе тоже работать надо. Дом не продашь – легче снести. Тут он у всех на виду и каждый, проходя мимо, с проклятием плюнет. Пускай живет, гнида фашистская. И пусть каждая былинка на этой земле напоминает ему о том, что он сотворил.

Правда есть у него один выход, да видно душа его совсем загажена, не идет он на это. - Какой выход? - спросил я. - Самому во всем сознаться. Пойти с повинной головой и рассказать все, как было. Может, и народ тогда силы найдет его простить. С повинной он не явился.