Ветераны-танкисты ВМВ о боях и сражениях. Щелкунчик или с топором на Т-34.

Йозеф Лайтль, ефрейтор 2-й роты 35-го танкового полка

Мое боевое крещение состоялось под Болховом. Мы провели там пять атак, а также выставляли заграждения. Когда нас позднее перебросили в деревню Овчух, близ Мценска, мое желание совершить подвиг улетучилось. Мои мечты о героизме и прочее, что воображают молодые танкисты, вытеснил опыт, полученный на передовой. 

Весной 1943 года мне было присвоено звание обер-ефрейтора. Я прошел курсы унтер-офицеров в местах нашего расквартирования близ Орла. Я находился там, когда обер-фельдфебель Алльгайер заметил меня и спросил, не хотел бы я быть в его экипаже. Сначала я не мог поверить своим ушам, но затем новость дошла до меня, и я понял, что моя мечта стать членом экипажа этого выдающегося танкиста воплотилась в реальность. 

Наш обер-фельдфебель отдавал только четкие и точные приказы, и мы всегда знали: все им сказанное тщательно продумано и взвешено. Прославленный своим умением сохранять спокойствие и рассудительность в самой напряженной ситуации, он всегда мог дать нам совет или подсказать, как именно следует вести себя в том или ином случае. К тому моменту у нас на вооружении уже были танки Pz IV с длинноствольной 75-мм пушкой, а потому мы горели нетерпеливым желанием узнать, как они покажут себя в боях против советских тридцатьчетверок.

Это произошло вскоре после того, как мы начали движение. Мы въехали на огромную просторную равнину, широко рассредоточившись по всему фронту и следуя глубокоэшелонированным порядком. К нам присоединились танки соседней дивизии. Это было поле боя у села Теплое. На горизонте мы видели цепочку холмов, которые представляли для нас огромное значение. Я никогда не видел столь гигантской демонстрации концентрированной огневой мощи, как в те минуты, когда мы двинулись в атаку. Та же картина повторялась в секторе обороны русских: танк за танком – насколько хватало взгляда. Чем ближе мы подходили к неприятелю, тем хуже было для нас, поскольку большая часть советских танков и противотанковых орудий была вкопана.

У многих из нас до сих пор живо в памяти, как мы поломали зубы о первую гряду холмов со вкопанными танками и противотанковыми орудиями противника. Безмолвным свидетельством тому служат большие потери с обеих сторон.

Танки нашего взвода располагались со 150-метровым интервалом справа и слева от нас. Все экипажи выкопали хорошо знакомой конфигурации окопы под танки, поскольку мы хотели рассредоточиться, как только позволит ситуация.  Особого затишья не наблюдалось, поскольку противник, как обычно, не давал нам покоя. Он постоянно вел беспокоящий артиллерийский или минометный огонь по нашему сектору, в результате нам пришлось окопаться и, как всегда, пережидать обстрелы в надежных убежищах.

В ходе одного из таких беспокоящих обстрелов экипаж по соседству с нами сильно пострадал, так как все пять человек стояли за танком, когда в непосредственной близости от них упало несколько снарядов. Я лежал за танком в то время, когда до моего слуха донесся пронзительный крик, призывающий врача. Мы немедленно подбежали посмотреть, кто ранен, и увидели пятерых наших товарищей, лежавших на земле. В мгновение ока я достал из танка аптечку первой помощи. Обходным маневром я добрался до раненых. Соответственно, мне пришлось позаботься о них, что я и сделал, как сумел.

После этого я двинулся назад, к своему танку. На полпути я снова услышал характерный отвратительный свист минометной мины. Наш окоп был справа прямо передо мной, и, держа аптечку в правой руке, я прыгнул и приземлился головой вперед. Но несколько снарядов уже упало в непосредственной близости… как всегда, я отметил это про себя.

Затем я почувствовал тяжелый удар с левой стороны головы, перед глазами поплыли красные круги, и я потерял сознание.

Когда я снова открыл глаза и пришел в себя, мой фельдфебель Алльгайер сказал мне:

– Ты это заслужил… какого черта ты побежал на помощь в разгар артиллерийского обстрела? Тебе следовало дождаться, пока он закончится!

Мог ли подумать наш командир танка, что ему тоже скоро придется вернуться домой. 

На фронте за прошедшие несколько дней мало что изменилось. В основном шли перестрелки между нами и противником. Мы находились в своей воронке, когда наш обер-фельдфебель почувствовал зов природы и, вооружившись шанцевым инструментом, исчез на ближайшем пшеничном поле. Затем, в самый неподходящий момент, воздух вновь наполнился осколками, и множество снарядов засвистели в воздухе, когда иваны начали обстрел из минометов. Даже сегодня у меня мурашки бегут по телу, когда я слышу крик, заставивший всех нас затрепетать:

– Помогите! Помогите! Врача!

Сомнений относительно кричавшего не было. Обер-фельдфебеля удалось найти не сразу, поскольку пшеница была высока. Несколькими минутами позже мы стояли перед нашим несчастным командиром, который был ранен множеством осколков.

Не обращая внимания на летящие со всех сторон осколки, мы потащили свой печальный груз назад под защиту танка, положили его на плащ-палатку и только после этого поняли, что наш обер-фельдфебель получил не менее десяти ранений. Самые тяжелые были в ноги. Мы аккуратно срезали с него сапоги и сняли форму. И только после этого нам удалось добраться до многих ран, чтобы остановить кровотечение. Он все сознавал и терпел нестерпимую боль, что потрясало нас до глубины души. Мы перевязали его настолько аккуратно, насколько смогли, не проронив ни слова утешения, которые могли бы поддержать нас, но вряд ли помогли бы ему в подобной нерадостной ситуации.

В это время наш радист побежал искать санитаров с носилками, поскольку мы знали, что медицинский эвакуационный пункт находится по соседству. Вскоре прибежали два санитара с носилками. Сопровождаемые мной и нашим "мучителем частот" санитары доставили нашего обер-фельдфебеля на медицинский эвакуационный пункт, расположенный в дефиле.

Когда я прощался с нашим командиром танка, он потянул меня за рукав моей танкистской тужурки и дал знак, чтобы я наклонился к нему. Хотя ему было уже очень трудно говорить, он прошептал:

– Спасибо за вашу быструю помощь! Теперь я знаю, что я по глупости накричал на вас, когда вы были ранены. Пожалуйста, не думайте обо мне плохо! Держите голову выше! Когда я поправлюсь, я снова заберусь в танк как ваш старый командир!

Это слова были мне как бальзам на душу, поскольку они свидетельствовали о том, что старый лис смотрел на нас как на равных. Когда его уже погрузили, мы помахали ему в последний раз, и прощанием с нами стала его слабая улыбка.

В то время мы еще не знали, что больше никогда его не увидим. Командиром танка стал унтер-офицер Берингер, а меня сделали наводчиком, и это было долгожданным изменением после того, как я в течение столь длительного времени пробыл заряжающим. Все быстро менялось, и смерть собрала богатый урожай, в том числе и в наших рядах. Мы лишь изредка получали известия о нашем бывшем командире танка. Наши опасения возросли, когда мы узнали, что ему ампутировали обе ноги. Но настоящим потрясением для нас стала новость о том, что наш любимый обер-фельдфебель Алльгайер от полученных ранений скончался в больнице недалеко от своего дома.

У всех нас были причины гордиться этим прекрасным танкистом. С улыбкой он рассказывал нам, что некогда остановил тридцатьчетверку топором, который всунул между гусеницей и ведущим колесом. За что он и получил свое прозвище Щелкунчик.