Жестокость воспрещается

Откровенно говоря, мелодия и гимн «Интернационала» мне ближе, привычнее и дороже гимна «Союз нерушимый». И дело не в том, что строчки «Партия Ленина, партия Сталина, / мудрая партия большевиков», переделанные в «Знамя советское, знамя народное / Пусть от победы к победе ведет!», как-то не совсем отвечают слову «гимн» (кстати, сегодняшняя «Предками данная мудрость народная!/Славься, страна! Мы гордимся тобой!» тоже не шедевр).

Ну не нравится и не нравится... Ничего страшного в этом нет. Но у меня есть воспоминание, косвенно связанное с гимном, и вновь меня встревожившее, когда с недавнего времени в обществе поднялось некое волнение, даже не волнение, а так себе, легкая рябь, по поводу тяжкой доли солдат и офицеров вражеских армий, попавших в советский плен. 

* * * 
Пишу «вражеских», ибо пора говорить правду, не оглядываясь на Варшавский договор, дружбу народов, вставших на социалистический путь, и прочие дипломатические фигуры. В числе примерно двадцати миллионов граждан цивилизованной Европы, «нанесших визит» в СССР в 1941-м и последовавших годах не для отдыха и развлечений, а с целью грабежа, присвоения наших богатств, истребления нашего  народа,  уничтожения городов и сел, насилия и иных форм зверства, были вовсе не одни только немцы. Гитлеру верно служили еще и румыны, финны, словаки, итальянцы, испанцы, бельгийцы, нидерландцы, французы, люксембуржцы, датчане, норвежцы. С особой жестокостью выслуживались венгры и хорваты. Несколько сот тысяч поляков защищали от Красной Армии германский фашизм и даже Берлин нисколько не менее мужественно, чем в сентябре 1939-го от немецкой армии польскую демократию и даже Варшаву. Были еще и «свои» эстонцы, латыши, литовцы, украинцы, русские и иные власовцы, красновские казаки и прочие непрошеные гости и собственные предатели. Они верили Гитлеру и никак не предполагали, чем эта вера кончится. Половина из них лежит в нашей земле и на территории освобожденной Европы. Немало попало в плен, некоторым из них повезло – к концу 1949 года СССР репатриировал более трех миллионов военнопленных разных национальностей (это не считая шестисот тысяч японцев, их пленение и репатриация – особая тема). Почти шестьдесят тысяч вовремя сообразили, что штыки надо повернуть в другую сторону, в последние месяцы войны они воевали на нашей стороне, им многое простили. Около двадцати тысяч признаны военными преступниками, а не военнопленными. Немало пленных умерло от ран, болезней и дистрофии, особенно из тех, кого захватили воины Константина Рокоссовского под Сталинградом. Концлагерь – не дом отдыха, туда не приглашают, а приводят под конвоем. А тому, кто якобы не очень хотел воевать, но его призвали, и он, бедолага, оказался в плену, стоит напомнить об избавлении от куда более естественного и закономерного приговора – его следовало уничтожить в бою. Мы вас не звали!

* * * 
Так вот, новый гимн ввели в 1944 году, и вскоре духовой оркестрик нашей военной спецшколы стал исполнять его на утреннем разводе. Петь нас не заставляли, но пока все три с небольшим минуты гремели медные инструменты и стучали большой и малый барабаны, мы, полторы сотни мальчишек, стояли чуть дыша, по стойке «смирно». И не стану говорить, что ежедневно, но все же чаще чем раз в неделю, во время второго или третьего куплета (оркестр обязательно играл все три) раздавался негромкий стук – кто-то падал в обморок… А в апреле 1945 года произошло совершенно особое событие.
…Мы ведь были обыкновенными мальчишками и по выходным любили гулять по довольно суровому Ижевску, ходили в кино смотреть «В шесть часов вечера после войны…» и другие фильмы, на танцы в городской сад, многие тогда пристрастились к оперетте, благо театр в Ижевске был очень приличным, короче говоря, мы все-таки не существовали, а жили. И мой сосед по парте Коля Чернов (я не выдумываю, я его помню, он, кажется, дослужился до полковника, но тогда это был худенький невысокий мальчик) решил пройтись по главной улице города. И когда Коля грохнулся на асфальт у входа в обком партии, из подъехавшей «эмки» вышел человек (я позднее узнал, что его звали Анатолием Петровичем Чекиновым, и был он 1-м секретарем областного комитета ВКП(б), уполномоченным Государственного Комитета Обороны СССР в Удмуртской АССР). Он поднял мальчишку, отнес в свой кабинет и вызвал врача, констатировавшего голодный обморок. История эта потом обросла неправдоподобными легендами, например, Коля говорил, что ему дали в подстаканнике чай, но не с привычным сахарином, а с сахаром, и еще дали несколько сухариков. Наверное, правда, но мы как-то не очень в нее верили. Нам было тогда по 17 лет. Сомневаюсь, что сегодняшние семнадцатилетние понимают разницу между «голодать» и «плохо питаться».

* * *
Причин голода было немало, и мне очень хочется напомнить об одной из них. Почему и зачем мы кормили три миллиона этих пленных? Вор и насильник внезапно взломал дверь в ваш дом,  пытался убить вас и изнасиловать вашу дочь, но вы сумели отбиться, отобрали у него оружие, усмирили. А затем пригласили за стол и начали поить-кормить, извиняясь, что порции скромны, самим есть нечего? Почему даже в 1945 году мы кормили освобожденную Европу, особенно немцев? Почему бы им самим не посылать хотя бы для прокорма своих пленных, эшелоны, пусть не с баварскими пивом и сосисками, рейнскими ростбифами и знаменитыми штруделями, а с хлебом, картошкой и овощами? Ведь наша власть отбирала у Коли Чернова, у меня, у миллионов советских детей ту ложечку сахара, тот сухарик, тот кусочек хлеба, ту чашечку бульона, из-за отсутствия которых мы голодали. Да пропадите вы пропадом, бандиты и сволочи! Но нет…

* * * 
Ох, не знал я тогда о распоряжении, сделанном ведавшим лагерями для военнопленных заместителем наркома внутренних дел СССР С.Н. Кругловым. Ссылаясь на своего наркома тов. Берия Л.П., он приказал немедленно (с 31 марта 1945 г.) перейти на новые, более высокие  нормы питания военнопленных. Вдумайтесь!  НКВД СССР был обеспокоен высокой смертностью в лагерях для военнопленных!  Еще не кончилась война, армию надо обеспечивать, рабочим и крестьянам самим есть нечего, дети в голодный обморок падают, а тут… Распоряжение имеет гриф секретности, значит, его пропагандистская составляющая была равна нулю, ни советским, ни иностранным журналистам оно в руки тогда не попало. Но такова была наша жизнь, таковы были наши нравы, и я, вовсе не собираясь расхваливать НКВД-МВД,  хочу, чтобы его уважали! Вы можете себе представить, чтобы Эрнст Кальтенбруннер или Рейнхардт Гейдрих, или кто-нибудь иной из сотрудников министерства внутренних дел Германии Генриха Гиммлера захотел улучшить питание военнопленных в Маутхаузене, Освенциме или Равенсбрюке? За одну эту мысль его бы повесили! 

* * * 
Политики и историки спорят о цифрах боевых и иных потерь, рассматривают всякого рода примеры, говорят о заслугах и преступлениях сторон. Да, всё было, но меня мало интересуют эти проблемы, ведь главное-то, как великолепно поет любимый мною Олег Борисов: «И все-таки, и все-таки, и все-таки мы победили!» Мы победили, а не они! И мы, именно мы, а не американцы с англичанами, взяли Берлин, а не они Москву! Остальное нам навязывают в виде разного сорта фальсификаций и провокаций.

* * * 
…А передо мною август 1945 года. Поречье, небольшой  поселок примерно в трехстах километрах от Свердловска. Мы, первокурсники расположенного в Ирбите военного училища раскинули палатки в лесной делянке Уральского военного округа. Учеба должна была начаться 1 сентября, а до ее начала нас, добровольно пошедших в армию в начале июля, послали заготовлять лес для нужд округа. Что такое работа на лесоповале, наши читатели, надеюсь, знают, но в Поречье была особенность – рядом с нами находился лагерь  немецких военнопленных. 
Не могу знать подробностей, но, похоже, что это были последние защитники Берлина, апрельские пленные примерно трех сортов. Во-первых, наши ровесники, мальчишки, у которых отобрали фаустпатроны, а потом, вместо того, чтобы выпороть русским солдатским ремнем и отправить к маме, послали в Сибирь. Помните фильм А. Алова и В. Наумова «Мир входящему» (1961)? Именно так контуженный русский солдат Иван Ямщиков (чудный наш артист В. Авдюшко) показывает нам пути решения вопроса о добре и зле.
Во-вторых, явно штатские старики, которые едва держали в руках пилы и топоры, не очень хорошо представляю, как они управлялись с автоматами и винтовками. 
И самая интересная группа уж не знаю как оказавшихся  в столице рейха моряков-подводников, пилотки которых украшали крошечные субмарины. В лагере ношение каких-либо наград и знаков с нацистской символикой, естественно, запрещалось, но эти значки свастик не содержали.

* * * 
Немцы заготовляли лес. В коротких перерывах мы частенько вместе покуривали, сидя на одном бревне. Им давали бийскую махорку, от которой даже у заядлых курильщиков слезы выступали. А нас почему-то в то лето снабжали легким румынским табаком, аккуратные такие пакетики. Немцы с удовольствием набивали этим табачком свои трубки, а мы крутили самокрутки с махоркой. Философствовали, обсуждали мировые проблемы, действия советских войск в Маньчжурии, сибирский климат.

«Правда, что у вас тут мороз бывает до 50 градусов? И снег по пояс? Неужели и зимой работают? О, mein Gott!..» Им предстояло «погостить» в Поречье три зимы – пленные были твердо убеждены, что Сталин выполнит свое обещание и отпустит их по домам ровно через три года после капитуляции Германии, т.е. 9 мая 1948 года. Не знаю, давал ли Верховный такое обещание, но мы тоже в это верили, и, забегая вперед, скажу, что почти не ошиблись. Ходила тогда легенда, что пленные должны отработать у нас день за день, т.е. по 1428 дней каждый за каждый день войны, это кое-для кого означало чуть ли не на год больше… 
Немцы, особенно моряки, прилично владевшие английским и слегка русским, ехидничали по поводу нашего немецкого: как же это господа юнкера не владеют языком основного противника. Мы, конечно, отбивались тем, что знание английского не помогло офицерам вермахта остановить англичан и американцев ни в Африке, ни в Италии, ни в Нормандии, но, честно говоря, стыдновато было. Естественно, о войне в Европе почти не говорили. Более  того, с обеих сторон не чувствовалось взаимной ненависти, а вот интерес друг к другу, обыкновенный человеческий интерес, существовал.
Пленные вели себя, по-видимому, хорошо, конвоя почти не было, побегов – нелепых, куда же отсюда убежишь – тоже не было. Нам говорили, что пытаются убежать те, кто виновен в конкретных преступлениях, МВД и СМЕРШ их выявляют, забирают из лагеря и предают суду. Таким нечего терять, они и пытаются скрыться. Рассказывали, что какая-то группа сумела бежать, в Кольцово (Свердловский аэропорт) захватить гражданский «Дуглас». Но где-то в Горьковской области самолет то ли сбили, то ли посадили. Наверное, легенда. А не легенда, а факт иное. 

* * * 
Пленные были здоровы и сыты! Я это видел. Во всяком случае, тяжелая работа в лесу была обеспечена не деликатесами, конечно, но держать топоры и пилы многие могли крепко. Нас тогда обеспечивали питанием по так называемой девятой норме (следующая по своим качествам за питанием подводников и летчиков), т.е. кратно лучше пленных. Думаю, что миллионы моих сегодняшних сограждан были бы счастливы, имея такое довольствие. Деталей не помню, но, кажется, нам полагалось в день по 150 г. мяса, 80 г. рыбы, 40 г. сливочного масла, куча овощей и картошки и многое другое. До сих пор помню, что хлеб, черный и белый, не нормировался, он просто лежал на столе – это казалось неправдоподобным. Как это, сколько хочешь? Разве такое бывает?
Вообще в 1945–1946 годах мы не знали и не чувствовали, что страна голодает – о здоровье будущих офицеров государство заботилось. А для основного населения это время было, может быть, самым тяжелым в ХХ веке. Наш народ был горд и счастлив великой Победой, но смертность от болезней и голода устрашала. А пленных обеспечивали лучше значительной части собственного народа, жители тогдашнего Поречья питались гораздо хуже немецких «лесорубов». Много лет позднее, будучи в Германии, мне приходилось беседовать с бывшими пленными (разумеется, не из Поречья). «Да, в плену было тяжело. Разлука с домом, с семьей, часто неизвестность, неуверенность в будущем. Нет, что вы, врачи были очень добросовестные. Голод? Нет! Здоровому мужчине всегда хочется чего-нибудь выпить и что-то еще съесть. С выпивкой вообще не получалось, да и есть всегда хотелось, но это не голод, кормили сносно».
Суточная норма для пленных: «Хлеб ржаной – 600 г., крупа разная – 90 г., мясо – 30 г., рыба – 80 г. жиры – 25 г., картофель – 600 г., овощи – 200 г.» и даже чай (правда, отмечено – суррогатный, т.е. не цейлонский и даже не краснодарский, а так себе) – 2 г., а сахару всего-то 10 г., это чуть больше чайной ложки с горкой. Нет, курорта генерал Круглов немцам не обещал, но моя мама, бухгалтер, получала по карточке не 600, а 400 г. хлеба, в конце войны – 500. Добавлю, что в послевоенных лагерях нормы были еще несколько повышены и в значительной степени стали зависеть от выполнения плана выполняемых пленными работ. 

* * * 
Напомню еще об одном недавно рассекреченном документе – «Положении о военнопленных», утвержденном И. Сталиным 1 июля 1941 года, т.е. на девятый день войны. В нем, в частности, сказано: «Воспрещается оскорблять военнопленных и жестоко обращаться с ними»; «Раненые и больные военнопленные, нуждающиеся в медицинской помощи или госпитализации, должны быть немедленно направлены в ближайшие госпитали»; «Военнопленные в медико-санитарном отношении обслуживаются на одинаковых основаниях с военнослужащими Красной Армии»; «Военнопленные, привлекаемые к работе в различных отраслях народного хозяйства, получают зарплату в размерах, устанавливаемых Управлением НКВД СССР по делам военнопленных и интернированных». Зарплату, а? Да, стоимость питания из нее изымалась, но вы когда-нибудь слышали о зарплате в Дахау?
Уверен, что не все строки «Положения» исполнялись всегда и повсюду полностью, но исходная позиция очевидна – в СССР в военнопленных, в этих наших обезоруженных грабителях, все же видели людей. 
Будете читать это «Положение», просмотрите на тоже давно рассекреченные документы германского командования, где сказано: «Большевистский солдат потерял всякое право претендовать на обращение как с честным солдатом, в соответствии с Женевскими соглашениями». Вот эта позиция, эта людоедская логика моему поколению хорошо известна. Ведь в Европе, Америке, Австралии, во всем мире пока еще здравствуют многие солдаты и офицеры противника, побывавшие у нас в плену. И пусть здравствуют. Но в Томске я знаю тех, кто участвовал в освобождении лагерей, но что-то давно не встречались мне освобожденные ими люди. Они ушли в мир иной раньше времени, измученные голодом и страданиями в гитлеровских лагерях, и они  не думали, что их правнуки будут говорить о всепрощении, о «так называемом Сталинградском котле», где «пали невинные люди, служившие в России».
Увы, есть в России люди, утверждающие, несмотря на занимаемые ими высокие посты, что в общем-то фашизм – дело прошлое, пора бы уж пожалеть и простить тех невинных агнцев, которых не очень хороший Гитлер погнал на Москву, Ленинград и Сталинград, и они, страдальцы, оказались в кошмарных сталинских лагерях. Неужели эти люди и есть элита страны, а их дети – наше будущее? Если это так, то у России просто нет этого будущего. Но уверен – не так! Мы сможем жить мирно с правнуками оккупантов, бандитов, насильников и убийц, но обниматься с ними и выражать горестное сочувствие по поводу нанесенных им обид, мы не обязаны. Да, совсем не надо начинать утро с проклятий тем, кто принес нам горе и смерть близких. Но мы ничего и никого не забудем и никому не простим преступлений. Поверьте, христианство и гуманизм тут ни при чем.

Лев Пичурин

Об авторе, который на 10 лет моложе Октября!

18 декабря исполнилось 90 лет большому другу и постоянному автору «Советской России», общественному деятелю, преподавателю, писателю и журналисту Льву Федоровичу Пичурину. Те, кто постоянно читает нашу газету, конечно, обращали внимание на его блестящие статьи и очерки. Круг его тем очень широк: это и острые моменты истории, и жизнь Советской страны в самых разных ее проявлениях, герои Великой Отечественной и Гражданской войны в Испании, вопросы образования, проблемы сегодняшнего дня. И практически всегда в статьях Льва Федоровича есть своего рода лирическая интонация, когда он рассказывает и о себе в стремнине жизни. А он всегда был и сейчас находится именно на стремнине. 
Лев Пичурин родился в Ленинграде, в 30-е годы отца его, коммуниста, активного участника революции, директора завода, по лживому доносу репрессировали. Семье пришлось пройти через серьезные испытания, но это лишь закалило убеждения. Подростком во время войны поступил в артиллерийскую школу, затем в артиллерийское училище в Томске. С тех пор его жизнь неразрывно связана с этим сибирским городом. Из-за проблем в анкете армейскую карьеру пришлось оставить. Пичурин – опять-таки с отличием – окончил педагогический институт, был основателем и заведующим кафедры методики математики ТГПУ, деканом физико-математического факультета, секретарем парторганизации института, одновременно преподавал математику в школе. Неизменно пользовался любовью и уважением своих многочисленных учеников. С 1981 по 1984 год был советником Министерства просвещения Афганистана, неоднократно бывал в этой стране, о чем рассказывал на страницах «Советской России». 
Лев Федорович Пичурин – активный коммунист, депутат пяти созывов городской думы Томска от КПРФ. Его принципиальные материалы на партийные темы неоднократно печатались в нашей газете. Очерки, статьи, биографические заметки Льва Федоровича Пичурина составили несколько книг, он один из авторов сборника «Советская Россия». 60 лет с народом». 
Мы знаем, что Лев Федорович с большой гордостью носит звание лауреата премии нашей газеты «Слово к народу». Но и мы не меньше гордимся таким замечательным другом, соратником, автором. От имени редакции желаем ему крепкого здоровья и исполнения творческих планов, которые у него, как и прежде, масштабны. А вниманию читателей предлагаем очередную его работу – она, как и многие другие, публикуется в «Отечественных записках».