Основы постиндустриального общества бездельников

 

 

В аграрную эпоху 90% работоспособного населения было занято в области производства продовольствия, на оставшиеся 10% приходилось всё остальное. И при этом продовольствия хватало не всегда. С приходом индустриального века ситуация стала меняться: продовольствие уже не было в таком дефиците, его стало более-менее достаточно для всех. Ключевую роль играл тут даже не рост его производства, а появление возможности перевозить продовольственные товары в больших количествах на значительные расстояния, то есть развитие транспортных коммуникаций. Благодаря этому товарное хозяйство и сменило натуральное.

С появлением индустрии ключевую роль стало играть производство промышленных товаров. Они были в дефиците, в связи с чем те, кто контролировал их производство, доминировали в обществе в целом.

Однако во второй половине XX века ситуация поменялась опять: теперь уже появились возможности удовлетворить потребности основной части населения и в промышленных товарах тоже. Единственная причина, по которой это ещё не вполне очевидно — существование системы статусного потребления.

Существует система неформальных, а отчасти и формализованных правил, в соответствии с которыми социальный статус связан с потреблением тех или иных промышленных товаров. Статусное потребление выстраивается искусственно — именно в целях раздувания спроса и провоцирования дефицитности/радикального повышения цены товаров определённого типа. Социальный статус не столько даёт возможность потреблять высококачественные товары, сколько наоборот: статус обязывает к потреблению товаров определённых брендов.

Например, с точки зрения фактических возможностей, реальная разница между обладанием автомобилем «Феррари» и вазовской «семёркой» намного меньше, нежели между наличием автомобиля вообще и его отсутствием. Любой автомобиль даёт дополнительную свободу передвижения (причём в городских условиях «Феррари» и «семёрка» — примерно в одинаковой степени). А вот с точки зрения социального статуса наоборот: разница между «семёркой» и ничем куда меньшая, чем между ничем или «семёркой» и «Феррари». То есть статусное потребление игнорирует физическую реальность: полезность вещи слабо связана с её статусностью. Этим вызвана необходимость мощнейшей рекламной «накачки» современной индустриальной экономики, причём реклама должна быть не только коммерческой, но и социальной. Без такого «турбонаддува» двигатель современной экономики работать не станет: если бы люди ориентировались только на технические характеристики вещей, «Айфон» бы не «взлетел», по крайней мере, проявил бы себя не лучше ряда однотипных моделей других брендов.

Может показаться, что выхода из системы статусного потребления нет: ведь всегда можно придумать новый товар/бренд, который будет в дефиците, и провести его сверхмощную рекламную «накачку». Однако достаточно обратиться к истории, чтобы понять, что это работает лишь до определённого предела. В период аграрной экономики существовала система статусного потребления продовольствия. Чуть упрощая, можно сказать, что крестьяне питались в основном растительной пищей (с небольшой добавкой животного белка). Дворянство же (привилегированное сословие) питалось в основном мясной пищей.

Для более поздних эпох такое различие уже не характерно, в индустриальном обществе в куда более благополучные времена подобной строгой зависимости нет. Более богатые потребляют несколько более дорогое продовольствие, однако нет прямой связи «растительное для бедных, животное — для богатых». Даже наоборот, растительная пища во многих отношениях считается более здоровой. Да и различия по цене рациона питания разных социальных слоёв сильно не дотягивают до различий в уровне дохода.

Вполне понятно, почему в Средние века было именно так: мясо ведь дороже! Дороже даже не в финансовом смысле, а в отношении траты на его производство базового ресурса той эпохи — земли. Одну и ту же территорию сельскохозяйственного назначения можно использовать под пашню — засеять хлебом, а можно — под пастбище для скота. Но при этом выращенным на этой земле хлебом можно будет прокормить раз в 10 больше людей, чем произведённым на ней же мясом (таковы уж законы пищевой цепочки). То есть в пересчёте на земельный ресурс дворянин потребляет на порядок больше, чем крестьянин. При этом представители высшей знати потребляют ещё больше: если не постоянный, то вполне привычный продукт питания для них — дичь, мясо животных, добытых в лесу на охоте. В пересчёте на площадь леса, необходимую для отлова там соответствующего количества дичи, этот рацион выходит ещё на порядок дороже. Условно говоря, если свести лес, дичью которого может прокормиться 1 граф или барон, и отдать эту территорию под пастбище, то на нём можно было бы выкормить животных, мясом которых насытились бы 10 дворян. А если отдать эту землю под пашню, то и 100 крестьян. Цифры условные, но суть системы статусного потребления продовольствия они иллюстрируют адекватно.

Так вот, исходя из логики всесильности рекламы и непобедимого стремления к статусности, мы должны были бы прийти к выводу, что система статусного потребления продовольствия никогда не исчезнет. В самом деле, все, кто разбогатели, будут переходить на потребление сначала мяса, потом дичи. Так как 100% населения питаться мясом диких животных не могут (эта возможность была утеряна ещё в конце мезолита), то так будет всегда: кто-то будет потреблять слишком много пищи в пересчёте на землю, а кому-то будет не хватать и на элементарное пропитание. А раз дефицит продовольствия всегда будет существовать, то и его статусное потребление тоже вечно. Бинго!

Но практика показала, что события развиваются совсем иначе! Сейчас представители даже весьма обеспеченных слоёв предпочитают питаться качественной, но отнюдь не сверхъестественно дорогой пищей (за исключением небольшой группы фанатичных гурманов, которая совершенно не делает погоды). Система статусного потребления продовольствия рухнула, когда еда действительно перестала быть дефицитным ресурсом: выяснилось, что возможности социальной «накачки» статусного потребления имеют пределы.

Ровным счётом то же самое произойдёт и с системой статусного потребления промышленной продукции. Аргумент, что нынешним промышленникам такое развитие событий невыгодно, не работает: землевладельческой аристократии прошлого тоже не было выгодно пищевое изобилие. И что?

Постиндустриальному переходу мешает система статусного потребления промышленных товаров, создающая искусственный дефицит. Однако возможности её не бесконечны: до индустриального перехода существовала аналогичная система статусного потребления продовольствия, и она была успешно ликвидирована.

В тот раз общественное влияние просто перешло из рук тех, кто контролировал производство аграрной продукции, к тем, кто контролировал производство индустриальной. Первое и второе, при всех различиях, имеют много общего. Прежде всего, и продукты питания, и индустриальные товары, а также и средства их производства — это исчерпаемый ресурс: их можно накапливать. Тот, кто контролирует большой объём продукции или её производство, имеет власть. Переход власти от землевладельцев к капиталистам не был таким уж принципиальным изменением. А сейчас ситуация другая: промышленное производство в качестве основы экономики знакомого нам типа заменить, в общем-то, нечем.

Существует теория, что место промышленного производства может занять производство информационного продукта. В частности, есть идея «инновационной экономики»: коль скоро промышленные мощности не в дефиците, то ключевую роль в производстве начинают играть сами технологии. Сейчас роль «ноу-хау» часто преувеличивается. Но для производства любого товара мало знать, как он делается. Нужно иметь ещё промышленные мощности и рабочую силу. Известна важность размера «технологической зоны»: основной причиной, благодаря которой индустриальное производство возобладало над ремесленным, было использование разделения труда.

На основе трудового ресурса легко рассчитывается и численность населения технологической зоны. Сейчас это уже миллиарды человек. То есть если у вас под контролем нет миллиардного трудового потенциала (и соответствующего объёма рынка — тоже миллиардного), вам никакое «ноу-хау» не поможет. А вот теперь ситуация меняется: вследствие роботизации и модернизации промышленности вышеперечисленные проблемы снимаются. Теперь действительно достаточно иметь только «ноу-хау»: все технические проблемы оказываются вполне разрешимыми. Это, кстати, особенно выгодно для отечественной технологической традиции: для нас исторически изобрести что-либо было куда проще, чем наладить выпуск продукции.

Но…… Но если у нас в целом нет дефицита промышленных товаров, что нам производить и зачем? Аналогия: нарастить производство продовольствия развитые индустриальные страны могут совершенно элементарно (пример — Россия под санкциями), но куда его потом прикажете девать в таких количествах?

С другой стороны, если не концентрироваться именно на технологиях, то производство информационного продукта как основа экономики — действительно интересный вариант. При удовлетворении потребности людей в «хлебе» (в широком смысле) на первый план для них выходят «зрелища». В соответствии с «пирамидой Маслоу», теперь возникает очередь удовлетворения интеллектуальных и духовных потребностей. Звучит очень расплывчато, однако понятно, что, какую бы форму это ни приняло, речь идёт о производстве некоторого контента — информации (тексты, игры, фильмы, виртуальная реальность…).

Действительно, согласно теории информационного общества, именно работой с информацией и будет заниматься отныне человечество. С самой разной информацией — от технологических «ноу-хау» до развлекательного контента.

Но между промышленным товаром и информационным продуктом разница слишком велика: информация обладает свойством мультипликативности, то есть не подчиняется законам сохранения (в отличие от вещества и энергии). Хоть единица продовольствия («буханка хлеба»), хоть условная единица промышленной продукции («автомобиль»), если где-то появляется, то, значит, в другом месте исчезает. С информацией ситуация совершенно другая: если она где-то появилась, это не значит, что она обязательно где-то исчезла — просто появилась ещё одна копия. Количество же копий на практике контролировать невозможно. Сакраментальная для нашего времени проблема «информационного пиратства» и «нарушения прав интеллектуальной собственности» связана именно с этим обстоятельством.

Впрочем, существует обоснованная критика самой концепции «интеллектуальной собственности»: Р. Столлман показывает, что это понятие вообще лишено смысла. В любом случае один раз «украденный» продукт невозможно «вернуть владельцу» (он ведь и не терял доступа к нему). В XVIII веке за несанкционированное копирование узора на ткани полагалось колесование. Но даже это не помогло решить проблему. То есть даже по состоянию на XVIII век, с несравнимо меньшими возможностями по распространению информации, побороть это явление оказалось невозможно. Очевидно, с тех пор ситуация только обострилась.

Одним словом, накопление информации с целью добиться экономического доминирования, в отличие от накопления промышленного капитала, станет делом бессмысленным: контролировать формальное соблюдение противоречащих физической реальности правовых норм окажется невозможно.

«Собственностью» в том же смысле, как земля или фабрика, информация не станет. Это, кстати, касается и возможности существования «цифрового тоталитаризма»: накопление информации о гражданах тоже на практике бессмысленно. Мало того, что это радикально перегружает аналитические возможности спецслужб, так ещё и не даёт особой «власти». Накопленные базы данных точно так же, как и любая другая информация, будут периодически теряться, вороваться, случайно выкладываться в открытый доступ. В итоге с определённого момента «все всё про всех будут знать».

Получается, что после завершения индустриальной фазы развития ситуация, когда человек должен лезть из кожи вон, чтобы получить необходимый жизненный ресурс, исчезнет: общество будет достаточно богато для того, чтобы снабдить пищевым и промышленным минимумом всех своих членов. Что же касается минимума «информационных» благ, то он по самой природе информации и так будет доступен всем.

Разумеется, подобное положение вещей сложится не сразу, однако достаточно падения системы статусного потребления для того, чтобы всё остальное реализовалось достаточно быстро. Основная часть пути к этому состоянию может быть пройдена уже в обозримое время.В результате человечество (по меньшей мере значительная его часть) впервые в истории окажется в ситуации, когда людям, собственно говоря, нечем заняться. Для выживания и даже для обретения соответствующего данной эпохе бытового комфорта (уровня жизни) им не нужно будет делать ничего.

При этом сфера услуг, которая считалась заменой промышленности в качестве основы экономики «постиндустриальных стран» второй половины XX века, не поможет. Сокращение человекоёмкости промышленности происходит за счёт роботизации. Сфера услуг в этом отношении не менее «уязвима». Замена киосков-лотков на автоматы по продаже происходит уже сейчас, дальше эта тенденция будет только усиливаться, охватывая всё новые области.