Можно ли одновременно любить и почитать Высоцкого и Сталина?

Юрий Окунев

Идет охота на волков, идет охота.

На серых хищников – матерых и щенков.

Кричат загонщики и лают псы до рвоты,

Кровь на снегу и пятна красные флажков.

Но а я – из повиновения вышел

За флажки: жажда жизни сильней,

Только сзади я с радостью слышал

Изумленные крики людей.

Рвусь из сил, из всех сухожилий,

Но сегодня не так, как вчера.

Обложили меня, обложили,

Но остались ни с чем егеря!

             В России определенно любят Владимира Высоцкого – приуроченные ко дню смерти поэта, барда и актера 25 июля всевозможные памятные вечера и выступления еще раз ясно продемонстрировали это. В едином порыве объединились и подобные Владимиру Семеновичу волки, на которых охотились кэгэбэшные загонщики со сворой гончих псов из Союза советских писателей и других подведомственных загонщикам организаций, и многомиллионная аудитория простых советских людей, тайно переписывавших на магнитофон подпольные песни никому неизвестного барда, и те, кто никогда не любил и не понимал этого хрипловатого антисоветчика, и те, кто запрещал его концерты, и те, кто воспротивился минимальному государственному признанию великого поэта и актера, и те, кто не постыдился запретить публикацию в центральных газетах горестного сообщения о внезапной смерти воистину народного поэта...

Официальная Москва, состоящая, в основном, из бывших партийных работников и бывших офицеров КГБ, бесстрашно возглавила список почитателей таланта Владимира Высоцкого и с пылом, искренность которого превосходит даже «искренность» внезапно нахлынувшей на высших чиновников веры в «Господа нашего, Иисуса Христа», подпевала в эти дни прежде запрещенные ею песни поэта. Даже российские националисты и фашисты, способные отыскать, если потребуется, каплю еврейской крови и там, где ее в помине нет, проявили потрясающую терпимость к русскому гению – наполовину, по отцу, еврею.

Бурные выражения восторга перед творчеством Высоцкого как со стороны его бывших гонителей, так и со стороны российского официоза, вкупе с «патриотами», можно было бы вполне одобрить и даже условно принять за знак их покаяния, если бы не одно странное обстоятельство – эти люди, оказывается, наряду с любовью к Высоцкому, еще испытывают непреоборимую почтительность и даже скрытую культовую любовь к Сталину – антиподу любой свободной творческой личности. И невольно возникает вопрос, вынесенный в заголовок настоящей заметки. Положительный ответ на него относится к чуждым логике утверждениям типа «умом Россию не понять». Но поскольку, согласно известной ремарке сатирика Губермана, «давно пора е...на мать умом Россию понимать», возникает необходимость разобраться – как же это получается, что в современной России с одинаковым пылом любят и почитают одновременно и Высоцкого, и Сталина. Ведь дело обстоит так: Высоцкого любят все, кто о нем хотя бы слышал, а Сталина, согласно всем социологическим опросам, любит громадное большинство населения, поэтому пересечение этих двух подмножеств не может не быть само по себе громадным. Пересечение это включает отнюдь не одних бывших хулителей поэта – Бог простит этих немногочисленных заблудших, но, напротив, оно охватывает гигантскую часть народонаселения России, никакого отношения к гонениям на поэта не имеющего.

Что до меня, то скажу откровенно – обидно мне за Владимира Высоцкого. Обидно, что любят его те же, кто, суетливо отводя глаза, запинаясь и на исторических ухабах спотыкаясь, никак не может скрыть своего благоговения перед злобным тираном, залившим кровью Россию, унизившим народ принудительным идолопоклонством и превратившим великую страну в концлагерь рабского труда. Есть что-то унизительное и постыдное в таком совмещении. Такое совмещение – надругательство над памятью народного поэта, которого обложили и затравили при его недолгой жизни те, кто любил и почитал Сталина.

Ума не приложу – как вообще возможно такое совмещение! Как можно любить насилие, идолопоклонство и холуйство и, в то же самое время – песни Владимира Высоцкого:

Я не люблю, когда стреляют в спину,

Я также против выстрелов в упор.

Я ненавижу сплетни в виде версий,

Червей сомненья, почестей иглу.

Или, – когда все время против шерсти,

Или когда железом по стеклу.

Я не люблю уверенности сытой,

Уж лучше пусть откажут тормоза.

Досадно мне, что слово «честь» забыто,

И что в чести наветы за глаза.

Когда я вижу сломанные крылья,

Нет жалости во мне, и неспроста:

Я не люблю насилья и бессилья,

Вот только жаль распятого Христа.

Я не люблю себя, когда я трушу,

И не люблю, когда невинных бьют.

Я не люблю, когда мне лезут в душу,

Тем более, когда в нее плюют.

Я не люблю манежи и арены,

На них мильон меняют по рублю, –

Пусть впереди большие перемены,

Я это никогда не полюблю.

Как-то в дни памяти Высоцкого довелось мне смотреть по телевизору грандиозный концерт из Москвы. К сожалению, я пропустил самое начало передачи – поэтому не знаю точно, когда и откуда он, на самом деле, транслировался, или, скорее всего, передавался в записи. Концерт-воспоминание вел замечательный актер Валерий Золотухин, другие известные актеры исполняли – кто лучше, кто хуже – песни Высоцкого. Между песнями ведущий вовлекал в разговор тех, кому посчастливилось работать или встречаться в разных жизненных ситуациях с Владимиром Семеновичем.

Вечер шел в типичной советской манере – космонавты вспоминали, как брали записи песен Высоцкого в космические полеты (в чем я, простите, очень сомневаюсь), знавшие Высоцкого по совместным выступлениям актеры вспоминали забавные эпизоды из его биографии. Все проходило в стиле «уверенности сытой», которую так не любил поэт, как будто речь шла о звезде эстрады, обласканной власть предержащими. Даже умный и, как правило, непредсказуемый Михаил Жванецкий не сумел преградить дорогу потоку банальностей и поведал всем какую-то малоинтересную, с претензией на юмор, байку о своей встрече с Высоцким. Устроители вечера старательно лепили приглаженный, почти благополучный, почти беспроблемный образ Высоцкого.

Как-то сам собой завял, а потом, в грохоте огромного оркестра, и совсем исчез тот беспримерный вызов, который поэт бросил в свое время гнилой брежневской эпохе, и я подумал – не зря он не любил «манежи и арены», где «мильон меняют по рублю». Где же он, настоящий Высоцкий? Где же он, потрясший нас в свое время гениальным иносказанием «Кто ответит мне – что за дом такой...», из которого ни одного слова не выкинешь:

                                               Что за дом притих,

                                               Погружен во мрак,

                                               На семи лихих

                                               Продувных ветрах,

                                               Всеми окнами

                                               Обратясь в овраг,

                                               А воротами –

                                               На проезжий тракт?

                                   Ох, устал я, устал, а лошадок распряг.

                                   Эй, живой кто-нибудь, выходи, помоги!

                                   Никого, только тень промелькнула в сенях,

                                   Да стервятник спустился и сузил круги.

                                               В дом заходишь как

                                               Все равно в кабак,

                                               А народишко –

                                               Каждый третий – враг.

                                               Своротят скулу,

                                               Гость непрошеный!

                                               Образа в углу –

                                               И те перекошены.

                                   И затеялся смутный, чудной разговор,

                                   Кто-то песню стонал и гитару терзал,

                                   И припадочный малый – придурок и вор,

                                   Мне тайком из-под скатерти нож показал.

                                               «Кто ответит мне –

                                               Что за дом такой,

                                               Почему во тьме,

                                               Как барак чумной?

                                               Свет лампад погас,

                                               Воздух вылился...

                                               Али жить у вас

                                               Разучилися?

                                   Двери настежь у вас, а душа взаперти.

                                   Кто хозяином здесь? – напоил бы вином».

                                   А в ответ мне: «Видать, был ты долго в пути,

                                   И людей позабыл, – мы всегда так живем!

                                               Траву кушаем,

                                               Век – на щавеле,

                                               Скисли душами,

                                               Опрыщавели,

                                               Да еще вином

                                               Много тешились,

                                               Разоряли дом,

                                               Дрались, вешались».

                                   «Я коней заморил, от волков ускакал.

                                   Укажите мне край, где светло от лампад.

                                   Укажите мне место, какое искал, –

                                   Где поют, а не стонут, где пол не покат».

                                               «О таких домах

                                               Не слыхали мы,

                                               Долго жить впотьмах

                                               Привыкали мы.

                                               Испокону мы –

                                               В зле да шепоте,

                                               Под иконами

                                               В черной копоти».

                                   И из смрада, где косо висят образа,

                                   Я, башку очертя гнал, забросивши кнут,

                                   Куда кони несли да глядели глаза,

                                   И где люди живут, и – как люди живут.

«Укажите мне край, где светло от лампад, укажите мне место, какое искал, – где поют, а не стонут..., и где люди живут, и – как люди живут» – разве это можно совместить с любовью к сталинскому смрадному дому-бараку, где «долго жить впотьмах привыкали мы, ... в зле да шепоте, под иконами в черной копоти... скисли душами, опрыщавели..., да еще вином много тешились, разоряли дом, дрались, вешались...»?!

С такими мыслями я продолжал смотреть концерт, посвященный памяти Владимира Высоцкого. Продолжал смотреть до тех пор, пока на эстраду не вышел Иосиф Кобзон. Звезда советской эстрады знает, что делает – он решил исполнить одну из самых пронзительных лирических произведений Высоцкого «Он не вернулся из боя» с простыми словами Божественной поэтической силы:

Нынче вырвалась словно из плена весна,

По ошибке окликнул его я –

Друг, оставь покурить – а в ответ тишина,

Он вчера не вернулся из боя.

Однако Иосиф Кобзон предварил свое исполнение такими, примерно, словами, что, мол, эта песня Владимира Семеновича имеет отношение не только к безымянному солдату, погибшему в бою, но и ко многим другим, кто ушел от нас. В соответствии с этой странной концепцией пение сопровождалось показом на большом экране тех, кто, по мнению Иосифа Кобзона, «не вернулся из боя». На экране замелькали лица известных людей – Заслуженных и Народных артистов СССР и РСФСР, Лауреатов государственных премий, орденоносцев... Я глазам своим не верил – это те, кто «не вернулся из боя»? Это те, по ком стонала душа поэта? Когда на экране в качестве кобзоновских персонажей, якобы «не вернувшихся из боя», появились Александр Солженицын и Алексий II, я выключил телевизор – такого глумления над Владимиром Высоцким вынести было невозможно.

Подумалось – может быть, в таком преднамеренном искажении сущности творчества Высоцкого и кроется причина положительного ответа на вопрос в заголовке этой статьи? Вероятно, такого изуродованного Высоцкого и можно любить одновременно со Сталиным. Александр Солженицын и Алексий II ушли в мир иной в весьма преклонном возрасте, в ореоле немыслимой славы у себя на Родине (кстати, вполне заслуженной), ушли с полным набором всех мыслимых и немыслимых наград, почетных званий и признаний во всем мире, ушли, обласканные и российской властью, и всеми другими земными правителями. Владимир Высоцкий ушел из жизни в 42 года без единого знака признания со стороны советского государства. Смешав всех вместе, добавив в смесь лирического героя Высоцкого, не вернувшегося из боя, и разделив потом все поровну, мы, вероятно, и получим некоего лубочного, почти благополучного, «уверенно сытого Высоцкого», которого вполне можно любить наряду со Сталиным – приукрашенным и закамуфлированным под «выдающегося менеджера».

И тем не менее остается какое-то поганое чувство от невероятного, но очевидного факта – немало россиян совмещают любовь к Высоцкому с любовью к Сталину.

Как такое возможно? Что случилось с нами? В годы сталинизма мы все, ясное дело, «скисли душами, опрыщавели...», но ведь с тех времен прошло больше полувека. В годы творческого взлета Высоцкого казалось, что сталинщина уходит из нашей жизни навсегда – в культуре, науке, общественной жизни вызревало движение сопротивления тоталитарной партийной диктатуре, приведшее, в конце концов, к демократической революции 1991 года. Владимир Высоцкий не был формально ни диссидентом, ни участником акций протеста против репрессивных мер загнивающего коммунистического режима. Он просто сочинял и пел песни, внешне, казалось бы, аполитичные, которые, тем не менее, оказались фактически мощнейшим оружием демократического движения в борьбе со сталинизмом.

Высоцкий пел необыкновенно, пел мощно, яростно, страстно, пел из всех «сил, из всех сухожилий», казалось, что вот-вот надорвется. На самом деле, его исполнение собственных песен и пением-то назвать трудно – это был взрывной акт жертвенного, полуобморочного, без остатка перевоплощения в образ из слов и гитарных аккордов. Низкий хрипловатый голос Высоцкого, записанный на домашних вечеринках и потом переписанный много-много раз на допотопных советских магнитофонах, звучал с середины 1960-х едва ли не в каждом советском доме. Туповатая партийная пропаганда престарелых вождей-маразматиков, поддержанная патриотическими песнопениями прирученных эстрадных звезд, не могла ничего противопоставить этой молодой магнитофонной стихии – яркой, озорной, свободной от штампов, образной, душевной, честной, умной, поэтичной стихии воистину народного таланта Высоцкого.

По сути – Высоцкий всегда был антиподом сталинщины, а его творчество никак не укладывалось в идеологию советского тоталитарного режима, что режим, нужно отдать ему должное, прекрасно понимал. Владимир Семенович и скончался словно в пику режиму, подпортив государственную эйфорию по поводу Олимпийских игр, проводившихся в те дни в Москве несмотря на протесты всего мира по поводу вторжения советских войск в Афганистан.

Через 7 лет после смерти Высоцкий стал Заслуженным артистом РСФСР и Лауреатом государственной премии – новые власти отмазывались от преступного государственного непризнания поэта при его жизни. Тем, кто любил творчество Высоцкого, это запоздалое, вымученное квазипокаяние властей представлялось абсолютно неадекватным и неуместным, как плевок в бессмертную душу поэта.

Нет, друзья, одновременная любовь к Высоцкому и Сталину есть полный нонсенс, она в принципе невозможна, если только это подлинный Высоцкий и подлинный Сталин, а не их суррогатные копии в маскарадных масках, придуманных власть предержащими.