В чем была наша ошибка?

Начать хочется с другого. Но придется по порядку. Весна 89-го. Два первых проректора МГУ – Садовничий (сегодня – ректор) и Добреньков (сегодня декан хорошо известного мракобесием и черносотенством социологического факультета). Выборщики МГУ единогласно (пятьсот человек - за, ноль – против, ноль – воздержавшихся) выдвигают Сахарова кандидатом на Съезд народных депутатов от Москвы. Сахаров отказывается в пользу Ельцина – чтобы не разрушать демократическое единство. Ельцин набирает больше 90 процентов. Кандидат от "партии власти" (КПСС) - меньше 10. Любопытно, как бы разложились голоса, если бы демократических кандидатов было два – Сахаров и Ельцин? И если бы Сахаров требовал бы от Ельцина покаяния за партийную карьеру и вообще прояснения взглядов на жизнь? Жаль, что в истории нет БЫ.

Но тогда все казалось логично – не размывать же ряды в борьбе с проклятыми коммуняками. Нужен единый лидер. И такой же логичной была поддержка Сахаровым группы из Ельцина, Попова, Собчака – межрегиональной. Имел Андрей Дмитриевич право распорядиться своим моральным авторитетом так, по своему усмотрению? Никакого. Моральный авторитет не личная собственность, не вклад на сберкнижке.

Но это присказка – музыкальное вступление. Перенесемся на два года вперед, в 91-й. Какие люди пришли тогда во власть вместе с Ельциным! Я знал многих. И много лет. Кого-то – хорошо.

Пламенных революционеров среди них не было. Пламенные сорганизоваться не сумели или не захотели – они просто вливались в труд своей республики. Мои знакомые были сдержанными диссидентами. Но без каких бы то ни было колебаний. Антисоветчики! Просто – адаптированные в советской системе. Которую они и не любили, и своей нелюбви не скрывали.

Часть из них после революции 91-го года побросала свои профессии – кто в науке, кто в искусстве – и двинули в управление страной. И все они, как и все мы, очень любили свободу. И не меньше – демократию.

И вот один из них, когда-то очень много обещавший психолог, успевший существенно расширить объемность виденья личности учениками и коллегами, становится главным по образованию. (Ну, почти главным – замом главного.) И вот он отменяет всякую школьную несвободу – от школьной формы и опеки учителей бюрократами из РОНО до единобразия программ, учебников и методик. Никакого "все шагают в ногу"! Ни-ни!.. Ну, и понятно – рынок. Со всеми вытекающими. В смысле финансирования.

Нормально? Нормально. Случись мне оказаться на его месте – и я бы делал бы тоже самое бы. И все нормальные люди делали бы тоже самое. Мы все, как один, были за свободу школы. Как – и за любую другую.

Что из этого вышло – вы знаете. Привязанную к центру круга и привыкшую припрыгивать стреноженную клячу мы отвязали, освободили от пут, оседлали и поскакали по болоту. Кляча, понятно, немедленно сдохла. И на ее месте появилось странное создание – этакий мул-горбунок. Пока он рос – совсем двигаться не мог. Вырос – дал увести себя в такие кущи, откуда уже не выбраться.

А всё начиналось с самых благих намерений. И делалось самыми приличными и прогрессивными людьми.

Другой пример, который, собственно, и стал поводом начать этот разговор. Еще один замминистра. Другого министерства. Но не менее важного, чем образование – культуры.

Сегодня, 25 лет спустя залы для бывшего замминистра собирает сумевшая разбогатеть, но не избавившаяся от юношеских комплексов пошлость. Пошлость говорит экс-замминистру, что петь, а что не петь, млея от дифирамбов, рассыпаемых ей, богатой закомплексованной пошлости, бывшим замминистра. И 50 лет свободно певшие и успевшие поседеть человеки послушно поют, что велит пошлость. И не поют, что не велит.

Впрочем, тут дело не только в пошлости. Почему раньше они пели Шпаликова, Тарковского, Самойлова, Искандера, а сегодня Евтушенко? Почему так близок им стал покойный Евгений Александрович, так любивший сытую жизнь с чуть-чуть фронды? Не догадываетесь? И почему они так преданны дружбе с, извините за выражение, юнноймориц?

А ведь это замечательные! Из лучших!

Но вернусь в начало 90-х. Когда замминистра освобождал культуру от коммунистической опеки – от цензуры, от несвободы. А заодно – и от финансирования, и от вкуса, и от контроля за эстетическим качеством.  

Нет, у самого замминистра и сегодня со вкусом всё в полном порядке – близкое к идеальному чутье на слово, на музыку, на фальшь, и не только – на музыкальную.

И понимает бывший замминистра всё. И про крымнаш, и про Украину – не, еще раз простите за грубость, юннамориц. Но, понимая, по привычке коммунистической молодости рот держит закрытым. И правильно по сегодняшним (как и по коммунистическим) временам – зубы целее.

Но я снова перескочил в сегодня, когда культура уже давно утонула. Давайте вернемся в девяностые. Когда культура еще не утонула. Когда погружение еще только началось. И когда ни Путин, ни путинизм нам еще не могли присниться и в страшном сне. В чем была ошибка?

Наверх пришли хорошие люди. В общем – лучшие из того, что было. Конечно, это были люди из советского времени. А откуда им еще было быть? Но ведь лучшие. И делали они то, что на их месте делали бы и другие. Да хоть я – окажись я при власти, так же освобождал от пут, правда, в случае с культурой еще довольно сильного коня. Ну, и от овса, конечно, тоже освобождал бы. От этих рабских подачек. Пусть бегает свободным! А корм? Пусть пасется на воле! И куда только он неблагодарный убежал?.. Конь! А конь! Ты где?

Где мы ошиблись? Чего не учли? Чего не понимали вовсе? И чего не понимаем сегодня?

Многого не понимали. Не понимали, что важнейшая функция школы – передача культуры. И таким образом ее, культуры сохранение. А это дело консервативное, оно не совместимо с избыточной свободой. Чтобы знать "дважды два", таблицу умножения надо выучить. И еще кучу всего надо выучить. Да хоть бы и буквы.

Не понимали, что другая функция школы – развитие, а оно для каждого человека в каждый момент времени свое. И что помощь в процессах развитии как познавательных (конитивных) способностей, так и способностей художественных (эстетических), так и способностей человечески-общеньческих (коммуникативных), так и других способностей – это вовсе не то же самое, что отказ от прикосновения к этим процессам развития.

Не понимали, что господствующее положение в культурном поле общества играет элитарная культура – культура самых высоких по уровню развития людей. И – что эту культуру нужно питать: и материально – она не может самоокупаться, и "духовно" – подпитывать ее человеческими эманациями. Не понимали и, что здесь полная свобода губительна.

Но самое главное – мы не понимали ни цены честному слову, ни важности организации.

Мы легко шли на мелкое лукавство, не договаривая правды и позволяя эту правду не договаривать. Так мы привыкли в кругу друзей. И в кругу друзей это было, в общем, более-менее нормально. Но перенос правил тусовки на уровень государства оказался губительным. Особенно, учитывая, что в нашу тусовку легко попадали и коммунисты, и кагебешники. Мы легко прощали... Что угодно... И вот я помню, как замминистра, ставший уже бывшим, говоря о первой чеченской войне весной 95-го года, не находит того простого слова, которое единственное и надо было тогда сказать – преступление. И другие не находили. И я сам не находил. Ведь это наша власть! А по сторонам рыскают злые и голодные З. и Ж.. Будем размывать – кому наша власть достанется? А там снова коммунистическое ярмо... И думать не моги!.. Какими же мы были дураками!..

А с организацией еще хуже. Какие такие организации? Уж не коммунистические ли? Нет? А какие?

И в результате оказавшиеся во власти люди нашего, интеллигентного, интелллигентского караса, были лишены и коллективной поддержки, и коллективной требовательности, и коллективного же кадрового резерва.

Чем это кончилось? Что, оправившись от шока-91, советская политическая элита все эти инородные тела из себя извергла. Раздав, правда, кому институтик, кому театрик в качестве отчасти утешительного приза, а отчасти и платы. За помощь в преодолении трудного постреволюционного времени: мы были добрые, мы старого не поминали, мы их за можай не загнали, на плаву дали остаться. Что ж неблагодарными-то быть? Вот тебе, киска, сметаны миска.

И всё закончилось. Пришел серенький волчок, позорный такой волчара, и вернул бывших лучших людей города на свои места. Где они пребывают и сегодня. С фигой в кармане. А самые бесшабашные даже временами свои фиги демонстрируют.

Близкому окружению. Как выражение гражданской доблести.