Перелом. (К юбилею перестроечного президенства.)

На модерации Отложенный Как поздно я начала читать настоящую, без описания классовых битв и роли в них "маленьких людей", литературу! Прочитав сборник произведений Набокова, я пытаюсь представить себе, что было бы, если бы я в юности, во время "серой минуты жизни, прошедшей незаметно и бесплодно" встретилась бы с этим писателем? Может быть, не пришлось бы в старости брать на себя роль соглядатая собственной жизни? "Таинственна эта ветвистость жизни: в каждом былом мгновении чувствуется распутие, - было так, а могло быть иначе, - и тянутся, двоятся, троятся несметные огненные извилины по тёмному полю прошлого…" "Острая забава" писателя оборачивается книгой одинокой старости с уколами совести, болью в сердце и неврозом. Следуя памятью по бесчисленным случайностям и ошибкам в моей жизни, которые, как трещинки на старой посуде, расчерчивали будни, я ищу ту, которая разломила привычный уклад жизни. Но трещинки "тянутся, двоятся, троятся по тёмному полю прошлого", и мне не хватает сил придумывать другую судьбу, другое событие, которое так и "не вылупилось". Я боюсь фантазировать ради забавы, боюсь сойти с тропинки правды.

Анечка - капризная Муза всех моих деяний закрывала собой события окружавшего нас мира. Мои душевные силы были направлены на преодоление её страха перед трудностями учёбы в школе и началом освоения пианино. Ожесточённое, со слезами, сопротивление всему новому иногда приводили меня в отчаяние. Но красиво звучащая мелодия под памятливыми пальчиками и от этого её смущённо-радостная улыбка на лице с ещё не высохшими ручейками слёз, очередная пятёрка, были мне наградой за приложенные усилия. Счастливый смех Анечки после её трудных побед над собой заглушал траурные марши частых похорон на Красной площади. Я не замечала, как общая людская тревога вползала злой змеёй магазинных очередей в мой дом. Всё меньше товаров на прилавках, всё хуже в магазинах с продуктами. Встречи с гостями столицы с большими мешками в руках, которые за день успевали скупить в магазинах почти все товары, не волновали. Меня выручали продовольственные заказы, нормальное снабжение буфета на работе и коллеги, которые отдавали мне, ставшую маленькой для их выросших детей, но ещё хорошую одежду и обувь для Анечки. Уже без моих усилий в экономии непотраченные остатки денег оседали на сберегательной книжке, и в моей голове не возникали вопросы о причинах происходящего. Даже горячая вода из прорванной чердачной трубы в нашем доме, затопившая в 1984 году 15 из 96-ти квартир, казалась, пусть и серьёзной, но обычной технологической аварией, а не предвестником моего первого столкновения с государством. Я - председатель ЖСК, как обычно, обратилась к чиновникам РЭУ с просьбой отремонтировать все квартиры за их счёт. Это ведь их обязанность. Авария произошла по их вине! Но они ничего не делали. Целый год мои усилия были напрасными.Дальнейшая борьба за возврат к нормальной жизни в кооперативе заставили меня вникнуть в законы и начать думать о механизмах государственной машины, которые почему-то так изобретательно настроены, что просто невозможно реализовать и защитить законные права человека.
Моя борьба была, как бы иллюстрацией к беседе-анекдоту гражданина с чиновником:
- По закону я имею право, - говорит проситель, - значит, я могу?..
- Да, по закону вы имеете право, - отвечает чиновник, - но не можете…

Спасибо моим бескорыстным помощникам, членам кооператива. Интеллектуально и морально они помогли мне выстоять в борьбе с государственным монстром в судах, защитить свою честь на работе от клеветы в подмётных письмах-доносах, помогли навсегда отлучить от работы в управлении домом группу, зарвавшихся от безнаказанности, жули-ков. И, конечно, спасибо М.С.Горбачёву. Он своей "перестройкой" напугал зажиревших чиновников и заставил их раскрыть гражданский и уголовный ко-дексы, чтобы в соответствии с законом решить нашу кооперативную, но мел-кую, с их точки зрения, проблему. К концу 1988 года мы победили.

А на работе в редакции началась чехарда со сменой руководства: менялись главные редакторы, заведующими отделами. Налаженный ритм работы стал хаотичным, и тут меня вызвали в отдел кадров.- Я ознакомился с вашим личным делом, - сказал пожилой, добродушного вида кадровик, - и обнаружил неточности. Вот, смотрите… Вы указываете, что мать ваша умерла в 1975 году, и что у вас есть отец Вассерман 1915 года рождения. Но по другим данным мама у вас не родная, а в вашем свидетельстве о рождении - отца у вас нет. Зачем же вы в анкете пишете, что отец - Вассерман?
- Потому что Вассерман - мой отец. Он меня вырастил, воспитал, и я считаю его отцом, - ответила я, не понимая, в чём смысл неточности.
- Но если в свидетельстве о рождении в графе "отец" - прочерк, зачем вы свою анкету портите? - спросил кадровик, всем своим видом показывая искреннее желание мне, неразумной, помочь.
- Вы мне предлагаете отказаться от отца?! Предлагаете отказаться от человека, который в войну меня, умирающую, выходил и выкормил?!
- Можете не отказываться!.. Это ваше личное дело, но в анкете, зачем его указывать?
- Потому что он мой отец, - зашипела я злобно, поняв, что вижу перед собой государственного антисемита. - Отказ от отца - это подлость! Вы понимаете, что предлагаете мне совершить подлость?!
- Ничего я не предлагаю, - обиделся кадровик. - Я просто хотел улучшить вашу анкету… Странный вы человек! Больше двадцати лет работаете на телевидении и не понимаете?
- Улучшайте свою анкету, если вы готовы к подлости, а в моей анкете никаких изменений не будет! - резко ответила я, хлопнув на прощанье дверью.

После этой беседы мне стало ясно, что, разобравшись с руководством телевидения, кадровики Комитета потихоньку по личным делам рядовых сотрудников начинают разборку с нами. Надо было готовиться к самому худшему. Надо было не только следить за событиями на работе, но и учиться предвидеть их. От политической борьбы в стране стала зависеть наша судьба.

Вот и пойми, кто, кем занялся - политика мною или я политикой.Дома мой старенький "Рубин" почти не выключался.
- Съезд народных депутатов Союза важнее твоих фильмов, - говорила я Ане, обижавшейся на мой "захват" телевизора.
Конечно, потом я пыталась объяснить ей важность происходящих событий, но я видела, что её мои рассказы не убеждают. В школе и в доме пионеров на пионерском активе ей говорили совсем другое. Помогла мне достучаться до сознания Анечки грустная повесть А.Приставкина "Ночевала тучка золотая". Я читала ей эту повесть вслух несколько вечеров. Трагические судьбы мальчиков Аню потрясли. Она стала задавать мне вопросы о времени отражённом в повести, о причинах войн между странами. Как похожи были её подростковые переживания на впечатления от впервые увиденного фильма о войне в пятилетнем возрасте! Тогда она мне задала очень простой и точный вопрос:
- Мама, а если ни у кого не будет ружья, войны не будет?
- Наверное, не будет, - улыбнувшись детской простоте решения всех че-ловеческих проблем, ответила я.
Потом я вспомнила её странное предсказание событий в мире, когда ей было 9 лет. 1 сентября 1985 года она пришла из школы, и я спросила:
- Ну, что было сегодня в школе?
- Урок мира.
- И что вам рассказывали на этом уроке?
- Не знаю…
- Не знаешь, - вздохнула я от этого устойчивого ответа с первого класса на мои вопросы о полученных заданиях в школе. - Но о мире вам рассказывали?
- Да, - ответила Анечка, явно думая о чём-то своём.
- Вот и хорошо. Значит, войны не будет.
- Нет. Война будет, - ответила Аня.
- Почему ты так думаешь? - удивилась я. - Кто, с кем будет воевать?
- Нации разные поссорятся, и будет война. Они бросят атомную бомбу.
- Что?! Вам это в школе сказали?!
- Нет. В школе говорили про мир.
- Кто же тебе это сказал?
- Никто. Не знаю…
Меня это мрачное предчувствие ребёнка ошеломило, и я постаралась быстро сменить тему разговора. Но, видимо, тревога в добром сердце Ани осталась. Её неслучайные вопросы после чтения повести говорили о том, что она на эту тему не раз размышляла сама. Я, как можно понятнее, рассказала ей о борьбе за мир в нашей стране, рассказала об академике А.Д.Сахарове, который придумал термоядерную бомбу, но теперь борется за разоружение во всём мире и в нашей стране, и об этом же говорит на съезде депутатов, но, кажется, мои слова её не успокоили.
В 1989 году с пионерским активом дома пионеров она поехала на неделю в Варшаву. Поездка ей понравилась, но у неё возникли вопросы:
- Почему в Варшаве восстановили все старинные, разрушенные войной дома, и теперь там чисто и красиво, а у нас не так?
Сравнивать ей было с чем, потому что я всегда её брала с собой в отпуск. Она побывала со мной в Латвии и видела гибнущие дома старой Риги. Она ви-дела убогие домишки и грязь волжского Плёса, видела запущенность и грязь Анапы, она всё детство проходила мимо старых бараков и огромных, зловон-ных куч мусора на нашей улице в Москве.
- Наверное, у страны нет денег, чтобы сделать всё сразу, - говорю я.
- Но в школе говорят, что страна наша богатая, и мы живём лучше всех, - возразила Аня. - И почему к нам так плохо относятся в Польше?
- Почему ты решила, что к нам плохо относятся? - удивилась я.
- Мы там выступали с хором в одном парке, пели пионерские песни, а когда стали выступать польские ребята, мы сели среди публики. Так вот, я села рядом с каким-то старым поляком, а он мне сказал, чтобы мы, пионеры, убирались из его Польши и никогда больше в Варшаву не приезжали.
- Может быть, ты не так поняла польский язык?
- Нет, я всё поняла. Он это сказал по-русски. Я даже плакала от обиды.
- Старик был, наверное, обижен коммунистами, - попыталась я сгладить её обиду, - а сейчас не знает, что мы уже другие, что мы боремся со своими коммунистами. Вон какая борьба с ними идёт на съезде!..
Моя тринадцатилетняя девочка задумалась над не простыми вопросами о Родине, вздохнула и занялась своими делами. Но с тех пор стала поглядывать на экран с выступлениями депутатов, а иногда по их речам отличала демократа от коммуниста, презрительно говоря о последнем: "Вот, дурак! Опять врёт!". Уже спокойнее она воспринимала моё почти непрерывное чтение, но сама читать (того же Приставкина) не хотела.

А на меня, благодаря "гласности", свалилась лавина интереснейшей информации о прошлом и настоящем страны. Новые исторические факты заставили меня, никогда не сопоставлявшую свою судьбу с историей государства, взглянуть на себя и на страну с совершенно новой стороны. Да, и могло ли быть иначе после чтения фотокопий книг "Архипелаг ГУЛаг", "В круге первом", самиздатовской "Хроники", разных листовок, вороха газет и журналов? Можно ли было без ужаса читать о жертвах сталинского режима, о подлом пакте Молотова и Риббентропа, по которому моя любимая Латвия оказалась под сапогом СССР? Можно ли было безучастно читать такие строчки?!

"СССР - это страна лжи, лжи абсолютной, лжи интегральной… СССР - ложь до крыши. В четырёх словах, обозначенных четырьмя буквами, - четыре лжи". (Б.Суворин, советолог, 30 г.) Или…

"Демократия в общемировом понимании есть система защиты меньшинства и, прежде всего, - личности как элементарной частицы этого меньшинства. Глубоко внедрённая в сознание система распределения, заменившая зара-боток по труду, по личному результату, подорвала свойственную народу ини-циативу, приучила не столько работать, сколько выпрашивать, требовать, плакаться, а главное - ждать подачки в виде жалования, квартир, премий. Советская, целенаправленная пропаганда, искусство… за семь десятилетий… расколола… растлила русский народ". (Б.Васильев) Или…

"60-летняя история нашей страны полна ужасного насилия, чудовищных внутренних и международных преступлений… Сейчас в стране возникло кастовое, глубоко циничное и, как я считаю, опасно больное общество, в котором правят два принципа: "блат" и житейская квазимудрость, выражающаяся словами - "стену лбом не прошибёшь". Но под этой застывшей поверхностью скрывается массовая жестокость, беззаконие, бесправие рядового гражданина перед властями, и полная бесконтрольность властей - как по отношению к собственному народу, так и по отношению ко всему миру, что взаимосвязано. И пока всё это существует, ни в нашей стране, ни во всём мире никто не должен предаваться самоуспокоенности". (А.Д.Сахаров. Нобелевская речь. 1977г.)

"Люди должны знать правду и должны иметь возможность беспрепятственно выражать свои мысли. Развращающая ложь, умолчание и лицемерие должны уйти навсегда и бесповоротно из нашей жизни". (А.Д.Сахаров. 1988г.)

Можно ли спокойно читать призыв поэтессы З.Гиппиус?!..Это, братцы, война не военная,
Это, други, Господний наказ.
Наша Родина, горькая, пленная,
Стонет, молит защиты у нас.
Тем зверьём, что зовутся "товарищи",
Изнечтожена наша земля.
Села наши - не сёла, пожарища,
Опустели родные поля.
Плачут дети, томясь в испытании,
И от голода еле дыша,
Неужель на такие страдания
Не откликнется наша душа?

И я откликнулась. Борьба с лицемерной властью коммунистов, к которой призывал и мой, совсем недавний, жизненный опыт, казалась насущной необходимостью. Жёсткие "схватки" за права моих товарищей с лжецами-парторгами в студии у Сац и на телевидении я хорошо помнила! Глупая идео-логическая цензура (от страха, "как бы чего не вышло…") давно злили. Я пом-нила и мои унизительные просьбы в Исполкоме в 1978 году. Пока мы не "под-мазали" подарками чиновника-коммуниста, он, абсолютно законную, цепочку обмена квартир в доме не утверждал 4 месяца!!! Возмущала и ложь власти после чернобыльской катастрофы, когда миллионы людей пострадали от радиации. А трагедия армянского Спитака стала символом краха "эффективного" строительства социализма. Ведь после землетрясения оказались разрушенными не старинные постройки, а, халтурно выстроенные в советские времена, дома, похоронившие под собой тысячи людей. И после всего этого коммунисты смеют говорить, что они - ум, честь и совесть эпохи?! Ни для себя, ни для Анечки я не хотела дальнейшей жизни в атмосфере государственной лжи и лицемерия. Мои душа и совесть призывали к действию. С 1989 года я стала ходить почти на все митинги. Там, под знамёнами разных фронтов, движений и платформ, я искала своё место, там я воочию увидела недавно освобождённых советских диссидентов, там впервые услышала взволнованный, срывающийся на фальцет тенорок Андрея Дмитриевича Саха-рова. Их речи о демократии, о рыночных реформах, о свободе, об альтернатив-ных выборах, об ответственности каждого за судьбу страны - потрясали.Однажды, после очередного митинга мой новый знакомый, Коля Ж., пригласил меня на встречу со своими друзьями, несколькими жителями нашего Севастопольского района.
Пять молодых мужчин почти вплотную сидели в маленькой комнате дворника 45-й школы. С нашим приходом они ещё потеснились, освободив для меня место за небольшим столом, на котором стояла трёхлитровая банка с пивом, и лежали несколько тушек воблы. Дворник, молодой интеллигент, представил мне своих товарищей.
Весь вечер я, "открыв рот", слушала Хавкина Юру. Сначала он рассказал, что в юности со своими товарищами, Кагарлицким и Кудюкиным, попал в тюрьму. Они "вздумали" усовершенствовать социализм в стране и создали молодёжную группу, которая искала и находила несоответствия в политике партии с основными, классическими постулатами социализма.
- Не надо поисков! Партия не ошибается! Объяснили нам в КГБ и посадили в тюрьму за антисоветскую деятельность, - смеясь, закончил рассказ о себе Юра. - Но это всё в прошлом, а сегодня другое время. Сегодня нам представилась, наконец, возможность быть не наблюдателями, а участниками обустройства будущей жизни в стране, и пропустить такой шанс было бы преступлением! Надо действовать!
Речь его была энергичной, чёрные глаза почти гипнотизировали слушающих, и даже капли пива в его аккуратно подстриженных усах и бороде, казалось, застревали, чтобы послушать этого умницу. То с едким сарказмом, то серьёзно он рассказывал о внутренних перипетиях на съезде, об отношениях Горбачёва и Ельцина, о программе межрегиональной группы и о том, что надо помочь им в борьбе с агрессивно послушным большинством.
- Надо готовиться к выборам в республиканский, городской и районный Советы депутатов. Чтобы не пропустить в Советы партийную номенклатуру, надо выдвинуть своих кандидатов, а для этого нужно создать общественную организацию. Надо издавать информационный бюллетень, ежедневно, где только можно, беседовать с жителями района, вовлекать их в нашу организацию, объяснять необходимость участия в политической жизни, - убеждал Юра.
Со всей программой действий я была полностью согласна и с этого момента стала активной помощницей в реализации Юриных идей.

В ноябре 1989 года нам удалось зарегистрировать общественную организацию - клуб избирателей Севастопольского района "Голос" - и выдвижение кандидатов началось.

Но радость первой удачи омрачила скоропостижная смерть А.Д.Сахарова. Зимой, в жуткий мороз мы с Анечкой стояли в скорбной километровой очереди, чтобы с ним проститься.В борьбе с партийной номенклатурой всё больше настораживал Б.Н.Ельцин. Ведь он из их когорты! Конечно, он вышел из рядов компартии, сдав Горбачёву свой билет, но я ему почему-то не верила. Не может, думала я, взрослый человек так быстро поменять свои коммунистические убеждения! Да, и его покаяние на недавнем партийном пленуме только подтверждали моё недоверие.
- Разве в МДГ нет более достойных людей? - спорила я с активом "Голоса" на собраниях. - Почему обязательно Ельцин, а не Афанасьев, например?
- Потому что хороший учёный не всегда оказывается хорошим управленцем! - кричит на меня Хавкин. - У нас огромная страна, ею управлять - это не диссертации писать! Прочти брошюру Г.Попова "Что делать?". Он там объясняет таким, как ты, почему нельзя менять управленческий аппарат страны.
- Да, знаю я его точку зрения! - кричу я в запале. - Он считает, что только "прогрессивная" бюрократия может провести реформы, а мы должны им только помогать. Но я что-то в своей жизни ни одного прогрессивного бюрократа не встретила. Все они - партийная номенклатура. А Попов хитрит, назы-вая их просто управленцами. Он боится демократов во власти! Мечтает о реформах на китайский манер под руководством "мудрых" коммунистов. А их Тянь Ань Минь перечёркивает все благостные мечты Попова. Твой Ельцин воспитан партией и всю жизнь колебался вместе с линией партии, иначе не поднялся бы до таких партийных постов, - всё больше сержусь я. - А Афанасьев настоящий демократ, честен, последователен и принципиален!
- Но хороший человек - это ещё не профессия! - нападают на меня "голосята". - Ельцин с привилегиями будет бороться, он о народе думает, он за справедливость! Неужели ты этого не понимаешь?!
- Меня не колышат их привилегии! Меня интересует, как он наполнит полки магазинов и карманы народа. Дать свободу людям продавать на углах последнее добро, чтобы выжить - это ещё не рынок. Я хочу знать, дадут ли Ельцин с Поповым со своей "прогрессивной" бюрократией свободу людям за-ра-ба-ты-вать?! Мне не нужна справедливость в распределении! Я не хочу вновь писать чиновнику заявления со словом "Прошу…". Если мне и моей дочери без их государственного контроля и удушающих налогов дадут возможность свободно завести собственное дело, то я сама всё смогу купить, и даже их копеечная пенсия мне не будет нужна!
- Ты отрицаешь роль государства? Ты что, идеалистка? - съязвил Юра.
- Скажи уж прямо, что я дура.
- Ладно, не обижайся, - уже более спокойно сказал Хавкин. - Ты веришь покойному Сахарову? А он был согласен с выдвижением Ельцина, он с ним работал. Если бы хоть на мгновение Сахаров почувствовал бы неискренность Ельцина, он разве поддержал бы его кандидатуру?
Этот аргумент Хавкина меня добил, и я проголосовала за Ельцина, хотя в душе уверенности не прибавилось. Но с другой стороны, не коммунисту же отдавать свой голос!
Как поздно мне попала в руки книга соратника А.Д.Сахарова по правозащитной деятельности С.А.Ковалёва - "Прагматика политического идеализма", подтверждавшая мои те сомнения! Вот что он пишет в ней о Сахарове и демократах из МДГ того времени.
"Он (Сахаров) совсем не был понят Съездом народных депутатов в 1989 году. Это понятно хотя бы в силу колоссального интеллектуального и нравственного превосходства Сахарова над большинством депутатского корпуса. Но и его единомышленники-демократы из Межрегиональной депутатской группы - Ельцин, Попов, Собчак, Станкевич и другие - не всегда понимали его. Они учились быть политиками, т.е. лгать, умалчивать, оправдывать средства благой целью, словом - всему тому, что испокон веку определяло профессиональный уровень политика. Впрочем, некоторым из них, вероятно, и не надо было ничему этому учиться. Для таких смерть Сахарова была облегчением."
Кого подразумевал С.Ковалёв в 1998 году под словами "некоторые" и "такие" - не знаю. Но я эти слова прочитываю как упрёк именно Ельцину. Ничего не зная о внутренней борьбе среди демократов, я интуитивно не верила Ельцину и ёжилась от криков восторженной толпы "Ельцин! Ельцин!".
А на выборах мы почти победили! Наши лучшие кандидаты - Л.Шейнис, Л.Пономарёв, О.Румянцев - вошли в законодательную власть и стали известны всей стране. Избиратели Севастопольского района в большинстве своём - демократически настроенный электорат, говорили социологи, анализируя победу двух третей наших кандидатов на выборах.