Путь домой

Жизнь прожить — не поле перейти. Вот что бы мне ни говорили по этому поводу, все равно останусь при своем мнении. Первое чувство, первая любовь останется на всю жизнь. Самым светлым моментом в юности, а потом и в старости. И тому подтверждение — мой рассказ о людях, совершивших акт милосердия к человеку, которого любили две семьи, а в конце жизни пошли ему навстречу.

Это было так давно, что я практически забыл их имена. Помню только, одну из дочерей этого старика звали Тамара, да место, откуда она мне позвонила в 1998 году, — Липушки. Я тогда несколько лет работал по объявлению. Водитель-негражданин, имеющий визу в Россию, может доставить мелкие грузы или людей в Москву.
Женщина позвонила поздно вечером, было лето, за несколько дней до Лиго. Дни стояли светлые, теплые, длинные.
— Алло! — кричала она в трубку стационарного телефона.
— Слушаю Вас, слушаю, — говорил я ей в ответ. — Не кричите так громко, мадам, я не глухой.
— А я не мадам, я — Тамара, — не поняла моей вежливости она.
Вкратце рассказала о своей просьбе, и я задумался над ее предложением. Суть сводилась к тому, что нужно привезти из Москвы больного старика, ее отца, а матери — мужа, хотя они разведены уже как тридцать лет назад.
Конечно, ее волновало все, но в первую очередь, сколько это будет стоить. Ее, да и многих, не волнует, какую ношу на себя берет водитель, согласившийся на такую сделку. Я ей сказал, что подумаю, и пусть она перезвонит мне через полчаса. На бумаге я подсчитал, сколько потребуется бензина, обед, ужин на три дня, и когда она позвонила, я ей назвал сумму с работой. Выходило в общей сложности немало: двести тридцать два лата. Она выслушала меня и согласилась. Мы договорились с ней встретиться на следующий день у меня дома и назначить день выезда. А дальше она мне рассказала совершенно удивительную историю.
Ее мать, тогда молодая русская староверка, засомневалась в верности своего Яниса. Повод к тому, конечно, был. Янка — мужик хоть куда, и высокий, и могучий в плечах, и работяга. Хотя, как часто это бывает, жить пришлось в доме жены, значит, в примаках. Дом Яниса стоял долгое время заколоченным, родители умерли, когда еще учился в школе.
Янка даже без родителей не сломался, не пошел по наклонной, не пил, не курил до поры до времени. Тракторист, после Зилупского техникума, из него получился отменный. Работы, конечно, хватало везде, но платили мало.
До призыва в армию кое-как терпел. А когда призвали, попал в стройбат и даже прямо в Москву. Москва не Рига, есть где разгуляться. Познакомился с девушкой и, как часто бывает в молодости, к дембелю обрюхатил девчонку. Она ему ничего не сказала. Все откладывала на потом. А он, после демобилизации, уехал домой в Латвию. Здесь женился, и тоже через год родилась девочка. Дом Яниса решили продать, так как у жены была хорошая квартира. Деньги как всегда у жены. За девять лет совместной жизни от денег ничего не осталось. И надо же такому случиться, из Москвы пришло письмо. Яниса в тот день не было дома. Жена, естественно, не утерпела и прочитала. Письмо, конечно, было хорошее. Москвичка признавалась Янису в любви и что взяла грех на душу, не сказала ему раньше о своей беременности. Она писала, что понимает, за это время он, может быть, уже женат и тоже могут быть дети. Москвичка писала, что дочка замучила вопросами — кто ее отец, где. Она вылитая ты, и это, Янис, такая мука, ежедневно видеть в ней тебя. Янис, мой хороший, выбери времечко, приедь хоть на часок, истосковалась вся по тебе. Я однолюбка, за десять лет и в мыслях не было выйти замуж за кого-то. Решай, мой дорогой, сам, насильно мил не будешь, сердцем чувствую, я тебе не безразлична.
— Ах ты, потаскун, бабник! Да у него может пол-Москвы обрюхачено! Завалят письмами теперь! Срамота какая! Как людям теперь в глаза смотреть, муж — кобель. В таком гневе жена встретила Яниса. А когда он зашел домой, сел обедать, бросила то письмо ему на стол, читай.
Я, говорила Тамара, тогда маленькая десятилетняя девочка, была дома и слышала, как мать отчитывала моего отца. Я его очень любила, да и он меня тоже. Своим детским умом я понимала, что мама не права. Ее упреки в отношении отца несправедливы, когда это было, еще до его женитьбы на маме. Зачем ворошить прошлое. Но мать все больше входила в раж. Я тогда не понимала, почему отец все выслушал спокойно и сказал: 
— Придет время, а оно придет довольно быстро, и ты очень пожалеешь об этом дне. Хочешь развода, я не против. Оправдываться ни перед кем не буду. А сегодня, дорогая моя, понятно, мы разные люди. 
— Вот, вот и поезжай в свою Москву.

Мать с отцом развелась. Он, не долго думая, уволился с работы, снялся с воинского учета и в чем был, в том и уехал в Москву. Они даже не спросили меня, как мое детское сердце все воспринимает. Прошло совсем немного времени, и мать осознала, что она тогда в гневе натворила, но своей вины не признавала. Есть что-то в нас женщинах — наговорим, нахамим, потом жалеем, да уже поздно.В Москве отец всем пришелся по душе. Вся новая родня была в недоумении: человек из Латвии, а лучше любого русского. Его полюбили и на работе на стройке, где работал бульдозеристом, и во дворе этого двенадцатиэтажного дома. Всегда, в отличие от некоторых, трезв, с женским полом обходителен, дома на все руки мастер. Да и свою москвичку не обижал, а боготворил. Дочка его приняла сразу, ведь они как две капли похожи. Больше тридцати лет он почти каждый год приезжал в Липушки к дочке Тамаре. Алименты платил исправно, претензий со стороны матери к нему не было. Но я-то знала, как страдает мать за тот день, когда обвинила отца в неверности. Она ведь тоже вновь замуж не вышла, тоже однолюбка. Тамара рассказала, с каким трудом дома поставили телефон. 

— Я-то понимала, что для меня этот телефон. Мы порой по часу с отцом разговаривали. Мать в наши отношения не вмешивалась. И вдруг однажды она принесла еще один телефонный аппарат, и мастер подсоединил его в сеть, в другой комнате. Оказывается, она слушала наш разговор с отцом. Она не могла забыть его голос, его интонацию. Отец говорил всегда спокойно, умел внимательно выслушать собеседника. Чем старше он становился, тем больше нравился мне и матери. Однажды, будучи уже взрослой, замужней и с двумя детьми, я спросила мать, понимает ли, кого она потеряла.
— Доченька моя! — ответила мама. — Это мой крест. Я его сама несу на ту Голгофу.
Однажды совершив минутную глупость, расхлебывать приходится всю жизнь. В жизни ничего нельзя предугадать. 
Я-то понимала, что за видимым спокойствием отца в его душе и теле происходят перемены не в лучшую сторону. Однажды он позвонил и сказал, что в этом году приехать не сможет. А потом спустя какое-то время маме позвонила его жена. Две любящие женщины долго говорили о человеке, которого очень любили. Москвичка рассказала: Янис безнадежно болен. Рак четвертой стадии. Он понимает свое положение и просит нас всех, чтоб его похоронили дома, в Латвии, на родовом погосте. Моя мама, искупая этим свою вину, согласилась принять Яниса в безнадежном состоянии. Поэтому им нужен я как человек, что его привезет. Документы с обеих сторон сделали быстро.
За четыре дня до Лиго я выехал в Москву. Улицу имени Говорова нашел сразу. Когда заходил в квартиру, меня уже ждали. Вся семья была в сборе. Янис, совершенно изможденный, лежал на диване. На мгновение обрадовался моему приезду, даже пытался шутить, но поняв, что это его последняя ночь дома, загрустил. Мне он сказал, чтоб я не волновался, он не помрет до Липушек, а там видно будет. Здесь ведь в Москве даже хоронить уже негде, кремируют, а я не хочу так, я католик. 
Выглядел он, конечно, плохо. Болезнь никого не красит, особенно онкология. На прощание с отцом и мужем у семьи была целая ночь. Они прощались с еще живым, но уже навсегда. Желание умирающего — закон. Они все сделали милосердно и по отношению к нему, и к его первой жене. Москвичка меня попросила от своего имени поклониться Латвии, его Родине, за достойного человека, пожелавшего последние дни жизни провести, находясь вблизи могил родителей. Утром весь подъезд дома вышел проститься с человеком, которого полюбили за тридцать лет. Янис лежал на раскладушке и не видел, как еще долго люди махали вслед рукой.
За всю дорогу до Латвии он не проронил ни слова, спал почти до границы. Что ему снилось все это время от Москвы? Я смотрел на его умиротворенное лицо и понимал: он давно уже прощен своей русской староверкой, прощен временем, что наложило на него свой отпечаток испытанием на любовь. Он выдержал все, создав две семьи, которые в конце жизни согласились на его желание быть дома.
Но этот путь домой был житейски труден не только для него. Я глядел на этого человека и понимал женщин, любивших его. Они из своих ошибок сделали вывод. В мире должно быть милосердие и прощение.
Подъезжая к Липушкам, начался сильный дождь. А проезжая около ограды костела, Янис сказал:
— Вот теперь я дома, навсегда. 
Я с ним согласился, на миру и смерть красна. Как нас встречали, описывать не буду. Свое слово он сдержал.
После моего отъезда мне позвонила Тамара и сообщила, что папа умер. Один день и тридцать с лишним лет были его дорогой домой.
 

Михаил Курков

19 мая 2016