Николай Гумилёв. Поэтический марафон.

Родился в дворянской семье кронштадтского корабельного врача Степана Яковлевича Гу́милева[8] (1836—1910). Мать — Анна Ивановна, урождённая Львова (1854—1942).

В детстве Николай Гумилёв был слабым и болезненным ребёнком: его постоянно мучили головные боли, он плохо переносил шум. Со слов Анны Ахматовой («Труды и дни Н. Гумилёва», т. II) своё первое четверостишие про прекрасную Ниагару будущий поэт написал в шесть лет[9].

В Царскосельскую гимназию он поступил осенью 1894 года, однако, проучившись лишь несколько месяцев, из-за болезни перешёл на домашнее обучение[10].

После окончания гимназии Гумилёв уехал учиться в Сорбонну.

Фотография 1906 года

Фотография Максимилиана Волошина, Гумилёв Н. С. в Париже, 1906 г.

С 1906 года Николай Гумилёв жил в Париже: слушал лекции по французской литературе в Сорбонне, изучал живопись — и много путешествовал. Побывал в Италии и Франции. Находясь в Париже, издавал литературный журнал «Сириус» (в котором дебютировала Анна Ахматова), но вышло только 3 номера журнала. Посещал выставки, знакомился с французскими и русскими писателями, состоял в интенсивной переписке с Брюсовым, которому посылал свои стихи, статьи, рассказы. В Сорбонне Гумилёв познакомился с молодой поэтессой Елизаветой Дмитриевой. Эта мимолётная встреча через несколько лет сыграла роковую роль в судьбе поэта.

В 1908 году Гумилёв издал сборник «Романтические цветы». Сергей Маковский писал о нём: «Стихотворения показались мне довольно слабыми даже для ранней книжки. Однако за исключением одного — „Баллады“; оно поразило меня трагическим тоном»[16].

Николай Гумилёв — не только поэт, но и один из крупнейших исследователей Африки. Он совершил несколько экспедиций по восточной и северо-восточной Африке и привёз в Музей антропологии и этнографии (Кунсткамеру) в Санкт-Петербурге богатейшую коллекцию.

Африка ещё с детства привлекала Гумилёва, его вдохновляли подвиги русских офицеров-добровольцев в Абиссинии (позднее он даже повторит маршрут Александра Булатовича и частично маршруты Николая Леонтьева). Несмотря на это, решение отправиться туда пришло внезапно, и 25 сентября[уточнить] он отправляется в Одессу, оттуда — в Джибути, затем в Абиссинию. Подробности этого путешествия неизвестны. Известно лишь, что он побывал в Аддис-Абебе на парадном приёме у негуса. Можно считать доказанными дружеские отношения взаимной симпатии, возникшие между молодым Гумилёвым и умудрённым опытом Менеликом II. В статье «Умер ли Менелик?» поэт как обрисовал происходившие при троне смуты, так и раскрыл личное отношение к происходящему.

Три года между экспедициями были очень насыщенными в жизни поэта.

Гумилёв и Ахматова с сыном

Гумилёв посещает знаменитую «Башню» Вячеслава Иванова и Общество ревнителей художественного слова, где заводит множество новых литературных знакомств.

В 1909 году вместе с Сергеем Маковским Гумилёв организует иллюстрированный журнал по вопросам изобразительного искусства, музыки, театра и литературы «Аполлон», в котором начинает заведовать литературно-критическим отделом, печатает свои знаменитые «Письма о русской поэзии».

25 апреля 1910 года, после трёх лет колебаний, он наконец женился: в Николаевской церкви села Никольская слободка, в предместье города Киева, Гумилёв обвенчался с Анной Андреевной Горенко (Ахматовой).

В это время символизм переживал кризис, который молодые поэты стремились преодолеть. Поэзию они провозгласили ремеслом, а всех поэтов разделили на мастеров и подмастерьев. В «Цехе» мастерами, или «синдиками» считались Городецкий и Гумилёв. Первоначально «Цех» не имел чёткой литературной направленности. На первом заседании, которое состоялось на квартире у Городецкого, были Пяст, Блок с женой, Ахматова и другие. Блок писал об этом заседании:

В 1912 году Гумилёв заявил о появлении нового художественного течения — акмеизма, в которое оказались включены члены «Цеха поэтов». Акмеизм провозглашал материальность, предметность тематики и образов, точность слова. Появление нового течения вызвало бурную реакцию, по большей части негативную[18]. В том же году акмеисты открывают собственное издательство «Гиперборей» и одноимённый журнал.

Гумилёв поступает на историко-филологический факультет Петербургского университета, где изучает старофранцузскую поэзию.

В этом же году был издан поэтический сборник «Чужое небо», в котором, в частности, были напечатаны первая, вторая и третья песнь поэмы «Открытие Америки».

1 октября того же года у Анны и Николая Гумилёвых родился сын Лев.

Вторая экспедиция состоялась в 1913 году. Она была организована лучше и согласована с Академией наук. Сначала Гумилёв хотел пересечь Данакильскую пустыню, изучить малоизвестные племена и попытаться их цивилизовать, но Академия отклонила этот маршрут как дорогостоящий, и поэт вынужден был предложить новый маршрут:

Я должен был отправиться в порт Джибути <…> оттуда по железной дороге к Харрару, потом, составив караван, на юг, в область между Сомалийским полуостровом и озёрами Рудольфа, Маргариты, Звай; захватить возможно большой район исследования[19].

Сначала Гумилёв отправился в Одессу, затем в Стамбул. В Турции поэт проявил симпатию и сочувствие к туркам, в отличие от большинства русских. Там же Гумилёв познакомился с турецким консулом Мозар-беем, ехавшим в Харар; путь они продолжили вместе. Из Стамбула они направились в Египет, оттуда — в Джибути. Путники должны были отправиться вглубь страны по железной дороге, но через 260 километров поезд остановился из-за того, что дожди размыли путь. Большая часть пассажиров вернулась, но Гумилёв, Сверчков и Мозар-бей выпросили у рабочих дрезину и проехали 80 километров повреждённого пути на ней. Приехав в Дире-Дауа, поэт нанял переводчика и отправился караваном в Харар.

Хайле Селассие I

В Хараре Гумилёв не без осложнений купил мулов, там же он познакомился с расом Тэфэри (тогда — губернатор Харара, впоследствии император Хайле Селассие I; приверженцы растафарианства считают его воплощением Господа — Джа). Поэт подарил будущему императору ящик вермута и сфотографировал его, его жену и сестру. В Хараре Гумилёв начал собирать свою коллекцию.

Жирный негр восседал на персидских коврах

В полутёмной неубранной зале,

Точно идол, в браслетах, серьгах и перстнях,

Лишь глаза его дивно сверкали.

— «Галла»

Надо было раздеться <…> и пролезть между камней в очень узкий проход. Если кто застревал — он умирал в страшных мучениях: никто не смел протянуть ему руку, никто не смел подать ему кусок хлеба или чашку воды…

Гумилёв пролез туда и благополучно вернулся.

Дальнейшая судьба экспедиции неизвестна, африканский дневник Гумилёва прерывается на слове «Дорога…» 26 июля. По некоторым данным, 11 августа измученная экспедиция дошла в долину Дера, где Гумилёв остановился в доме родителей некоего Х. Мариам. Он лечил хозяйку от малярии, освободил наказанного раба, и родители назвали в честь него родившегося сына. Однако в рассказе абиссинца есть хронологические неточности. Как бы то ни было, Гумилёв благополучно добрался до Харара и в середине августа уже был в Джибути, но из-за финансовых трудностей застрял там на три недели. В Россию он вернулся 1 сентября.

Начало 1914 года было тяжёлым для поэта: перестал существовать цех, возникли сложности в отношениях с Ахматовой, наскучила богемная жизнь, которую он вёл, вернувшись из Африки.

После начала Первой мировой войны в начале августа 1914 года Гумилёв записался добровольцем в армию. Вместе с Николаем на войну (по призыву) ушёл и его брат Дмитрий Гумилёв, который был контужен в бою и умер в 1922 году.

Примечательно, что хотя почти все именитые поэты того времени слагали или патриотические, или военные стихи, в боевых действиях добровольцами участвовали лишь двое: Гумилёв и Бенедикт Лившиц.

В конце февраля в результате непрерывных боевых действий и разъездов Гумилёв заболел простудой:

В 1915 году, с апреля по июнь, хотя активных боевых действий не велось, Гумилёв почти ежедневно участвовал в разведывательных разъездах.

В 1915 году Николай Гумилёв воевал на Волыни. Здесь он прошёл самые тяжкие военные испытания, получил 2-й Георгиевский крест, которым очень гордился. На это Анна Ахматова откликнулась несколько скептически:

Долетают редко вести

К нашему крыльцу.

Подарили белый крестик

Твоему отцу.

6 июля началась масштабная атака противника. Была поставлена задача удерживать позиции до подхода пехоты, операция была проведена успешно, причём было спасено несколько пулемётов, один из которых нёс Гумилёв. За это Приказом по Гвардейскому кавалерийскому корпусу от 5 декабря 1915 года № 1486 он награждён знаком отличия военного ордена Георгиевского креста 3-й степени № 108868[20].

В сентябре поэт героем вернулся в Россию, а 28 марта 1916 года приказом Главнокомандующего Западным фронтом № 3332 произведён в прапорщики с переводом в 5-й Гусарский Александрийский полк. Используя эту передышку, Гумилёв вёл активную литературную деятельность.

В 1916 году вышел сборник стихов «Колчан», в который вошли стихи на военную тему

Прибыв в Париж, проходил службу в качестве адъютанта при комиссаре Временного правительства, где подружился с художниками М. Ф. Ларионовым и Н. С. Гончаровой.

22 января 1918 года Анреп устроил его в шифровальный отдел Русского правительственного комитета. Там Гумилёв проработал два месяца. Однако чиновничья работа не устраивала его, и 10 апреля 1918 года поэт отбывает в Россию.

В 1918 году был издан сборник «Костёр», а также африканская поэма «Мик». Прототипом Луи, обезьяньего царя, послужил Лев Гумилёв. Время для выхода сказочной поэмы было неудачным, и она была встречена прохладно.[22] К этому периоду относится его увлечение малайским пантуном — часть пьесы «Дитя Аллаха» (1918) написана в форме прошитого пантуна[23].

5 августа 1918 года состоялся развод с Анной Ахматовой. Отношения между поэтами разладились давно, но развестись с правом вновь вступить в брак до революции было невозможно.

В 1918—1920 годах Гумилёв читал лекции о поэтическом творчестве в Институте живого слова[24].

В 1920 году был учреждён Петроградский отдел Всероссийского Союза поэтов, туда вошёл и Гумилёв. Формально главой Союза был избран Блок, однако фактически Союзом управляла «более чем пробольшевистски»[24] настроенная группа поэтов во главе с Павлович. Под предлогом того, что в выборах председателя не было достигнуто кворума, были назначены перевыборы. Лагерь Павлович, считая, что это простая формальность, согласился, однако на перевыборах была неожиданно выдвинута кандидатура Гумилёва, который и победил с перевесом в один голос[24].

В 1921 году Гумилёв опубликовал два сборника стихов. Первый — «Шатёр», написанный на основе впечатлений от путешествий по Африке. «Шатёр» должен был стать первой частью грандиозного «учебника географии в стихах». В нём Гумилёв планировал описать в рифму всю обитаемую сушу. Второй сборник — «Огненный столп», в который вошли такие значительные произведения, как «Слово», «Шестое чувство», «Мои читатели». Многие считают, что «Огненный столп» — вершинный сборник поэта[9].

Живя в Советской России, Гумилёв не скрывал своих религиозных и политических взглядов — он открыто крестился на храмы, заявлял о своих воззрениях. Так, на одном из поэтических вечеров он на вопрос из зала — «каковы ваши политические убеждения?» ответил — «я убеждённый монархист»[25].

24 августа вышло постановление Петроградской ГубЧК о расстреле участников «Таганцевского заговора» (всего 61 человек), опубликованное 1 сентября с указанием, что приговор приведён в исполнение. Гумилёв и ещё 56 осуждённых, как установлено в 2014 году, были расстреляны в ночь на 26 августа[5][6][7]. Место расстрела и захоронения до сих пор неизвестно. На этот счёт распространены следующие версии:

Район пристани «Лисий Нос», за пороховыми складами. Глухая местность недалеко от станции «Раздельная» (ныне — Лисий Нос), использовавшаяся как место расстрелов по приговорам советских военно-полевых судов.

А. А. Ахматова считала, что место казни было на окраине города, в стороне Пороховых.

Ковалёвский лес, в районе арсенала Ржевского полигона, у изгиба реки Лубьи.

Крест-кенотаф в вероятном месте расстрела Гумилёва. Бернгардовка (долина реки Лубьи)

Крест-кенотаф в вероятном месте расстрела Гумилёва. Ковалёвский лес, в районе арсенала Ржевского полигона, у изгиба реки Лубьи

Пирс в Лисьем Носу — традиционное место казней в Петербурге и возможное место расстрела Гумилёва

Лишь в 1992 году Н. С. Гумилёв был реабилитирован[26].

Гумилёв участвовал в заговоре — официальное советское отношение 1921—1987 годов к этому вопросу, поддержанное некоторыми знавшими поэта людьми[24][27] и рядом биографов, например, В. И. Шубинским.

Гумилёв не участвовал в заговоре и только знал о нём — версия 1960-х годов, распространённая в СССР времён перестройки (1987—1991)[28] и в наши дни.

Заговора не существовало вообще, он был сфабрикован ЧК в связи с Кронштадтским восстанием — одна из современных трактовок[29][неавторитетный источник? 254 дня

1886 год, апрель — Кронштадт, дом Григорьевой по Екатерининской улице, 7[31];

1886 год, июнь — Царское Село, Московская улица, 42, против Торгового переулка;

1890 год — Гумилёвы купили усадьбу по Николаевской железной дороге — Поповку;

1893 год, осень — Петербург, съёмная квартира 8 на 3-й Рождественской улице, 32 (в доме купца Н. В. Шалина на углу Дегтярной);

1903 год, лето — Царское Село, съёмная квартира на углу Оранжерейной и Средней улиц, в доме Полубояринова;

1911—1916 годы — Царское Село, Малая улица, дом 63;

1912—1914 годы — Тучкова набережная, 20, кв. 29;

1918—1919 годы — Ивановская улица, 25, кв. 15;

1919—1920 годы — доходный дом — Преображенская улица, 5 (ныне — Радищева);

1920 — 3 августа 1921 года — ДИСК — проспект 25-го Октября, 15.

Памятник Николаю Гумилёву в Коктебеле

Родители:

1.отец Степан Яковлевич Гумилёв (28 июля 1836 — 6 февраля 1910).

2.мать Анна Ивановна, урождённая Львова (4 июня 1854 — 24 декабря 1942). От брата, контр-адмирала Льва Ивановича Львова, унаследовала вместе со старшей сестрой Варварой родовое имение Слепнёво в Бежецком уезде Тверской губернии, где воспитывала внука Льва. 1.Николай Гумилев

2.1-я жена: Анна Андреевна Горенко (Ахматова) (11 (23) июня 1889 — 5 марта 1966). 1.их сын Лев Гумилёв (1 октября 1912 — 15 июня 1992). Детей нет.

4.Возлюбленная: Ольга Николаевна Высотская (18 декабря 1885, Москва — 18 января 1966, Тирасполь). 1.их сын Орест Николаевич Высотский (26 октября 1913, Москва — 1 сентября 1992[32]). Его 2 дочери и 1 сын Николай — единственные потомки поэта.

Основные черты поэзии[править | править вики-текст]

Основные темы лирики Гумилёва — любовь, искусство, жизнь и смерть, также присутствуют военные и «географические» стихи. В отличие от большинства поэтов, в творчестве Гумилёва практически отсутствует политическая тематика.

Хотя размеры стихов Гумилёва крайне разнообразны, сам он считал, что лучше всего у него получаются анапесты[24]. Верлибр Гумилёв использовал редко и считал, что хотя тот и завоевал «право на гражданство в поэзии всех стран, тем не менее, совершенно очевидно, что верлибр должен использоваться чрезвычайно редко»[33]. Самый знаменитый верлибр Гумилёва — «Мои читатели».

Сборники стихов[править | править вики-текст]

Горы и ущелья (рукописный) (Тифлис, 1901)

Путь конквистадоров (СПб.: типо-лит. Р. С. Вольпина, 1905)

Романтические цветы (Париж: Impr. Danzig, 1908) (Романтические цветы: Стихи 1903—1907 г. — 3-е изд. — СПб.: Прометей, 1918. — 74 с.)

Жемчуга (М.: «Скорпион», 1910)

Чужое небо (СПб.: Аполлон, 1912)

Костёр (СПб.: Гиперборей, 1918)

Фарфоровый павильон. Китайские стихи (СПб.: Гиперборей, 1918)

Шатёр. Стихи 1918 г. (Севастополь: Издание цеха поэтов, 1921) (Шатёр: стихи. — Ревель: Библиофил, [1921])

Огненный столп (Петербург: Петрополис, 1921)

Дон Жуан в Египте (1912)

Игра (1913, опубликована 1916)

Актеон (1913)

Гондла (1917)

Дитя Аллаха (1918)

Отравленная туника (1918, опубликована 1952)

Дерево превращений (1918, опубликована 1989)

Охота на носорога (1920, опубликована 1987)

Ахилл и Одиссей (1908)

Зелёный тюльпан

Красота Морни (1919, опубликована 1984)

Дитя Аллаха: Араб. сказка в 3 карт. (СПб., 1917)

Записки кавалериста (1914—1915)

Чёрный генерал (1917)

Весёлые братья

Африканский дневник

Вверх по Нилу

Карты

Девкалион

Мик. Африканская поэма (СПб.: Гиперборей, 1918)

Поэма начала (1921)

Переводы[править | править вики-текст]

Теофиль Готье «Эмали и камеи» (СПб.: изд-во б. М. В. Попова, вл. М. А. Ясный, 1914)

Роберт Браунинг «Пиппа проходит» (1914)

Альбер Самен «Полифем»

«Гильгамеш» (1918)

Уильям Шекспир «Фальстаф» (1921)

Критика[править | править вики-текст]

Статьи и заметки о русской поэзии (1923)

Гумилёв Н. С. Тень от пальмы. Рассказы. — Петроград: Мысль, 1922

Гумилёв Н. С. Стихотворения: Посмертный сборник. — 2-е доп. изд. — Пг.: Мысль, 1923. — 128 с.

Гумилёв Н. С. Письма о русской поэзии. — Петроград: Мысль, 1923. — 223 с.

Гумилёв Н. С. К синей звезде Неизданные стихи 1918 г. — Берлин: Петрополис, 1923

Гумилёв Н. С. Посмертные стихи. — Шанхай: Гиппокрена, 1935

Упорная и вдохновенная деятельность Гумилёва по созданию формализованных «школ поэтического мастерства» (три «Цеха поэтов», «Студия живого слова» и др.), к которой скептически относились многие современники, оказалась весьма плодотворной. Его ученики — Георгий Адамович, Георгий Иванов, Ирина Одоевцева, Николай Оцуп, Всеволод Рождественский, Николай Тихонов и другие — стали заметными творческими индивидуальностями. Созданный им акмеизм, привлёкший такие крупнейшие таланты эпохи, как Анна Ахматова и Осип Мандельштам, стал вполне жизнеспособным творческим методом. Значительным было влияние Гумилёва и на эмигрантскую, и (как через Тихонова, так и непосредственно) на советскую поэзию (в последнем случае — несмотря на полузапретность его имени, а во многом и благодаря этому обстоятельству). Так, учениками Гумилёва считали себя не знакомые с ним лично Н. Н. Туроверов и С. Н. Марков.

В Гумилёве было много хорошего. Он обладал отличным литературным вкусом, несколько поверхностным, но в известном смысле непогрешимым. К стихам подходил формально, но в этой области был и зорок, и тонок. В механику стиха он проникал, как мало кто. Думаю, что он это делал глубже и зорче, нежели даже Брюсов. Поэзию он обожал, в суждениях старался быть беспристрастным. За всем тем его разговор, как и его стихи, редко был для меня «питателен». Он был удивительно молод душой, а может быть и умом. Он всегда мне казался ребёнком. Было что-то ребяческое в его под машинку стриженой голове, в его выправке, скорее гимназической, чем военной

— Ходасевич, «Некрополь»

О Гумилеве Анненский написал так: "Николай Гумилев… кажется, чувствует краски более, чем очертания, и сильнее любит изящное, чем музыкально-прекрасное. Очень много работает над материалом для стихов и иногда достигает точности почти французской. Ритмы его изысканно тревожны… Лиризм Н. Гумилева – экзотическая тоска по красочно причудливым вырезам далекого юга. Он любит все изысканное и странное, но верный вкус делает его строгим в подборе декораций."

Н. С. Гумилёв в качестве персонажа беллетристических мемуаров или как литературный герой появляется в следующих произведениях:

«Маков цвет» (1908) — драма З. Гиппиус, Д. Мережковского и Д. Философова.

«Мужицкий сфинкс» (1921—1925, 1928) — беллетристические мемуары Михаила Зенкевича.

«Сумасшедший корабль» (1930) — роман О. Форш.

«Оптимистическая трагедия» (1932) — пьеса Всеволода Вишневского, в которой цитируется поэма Н. С. Гумилёва «Капитаны» (с указанием автора).

«На берегах Невы» (1967) — воспоминания Ирины Одоевцевой

«Пастух медведей» — сборник стихов Андрея Белянина, стихотворение «Памяти Николая Гумилёва» (1991).

«Посмотри в глаза чудовищ» (1997), "Марш Экклезиастов" (2006) — первая и третья книги фантастической трилогии (1997—2006) Андрея Лазарчука и Михаила Успенского.

«Революция. Японский городовой» (2010) — фантастический роман Юрия Бурносова, 3-я книга межавторского цикла «Этногенез».

«Последний мужчина» (2012) — роман. Михаил Сергеев.

В городе Бежецке установлена скульптурная композиция, посвящённая Н. Гумилёву, А. Ахматовой и Л. Гумилёву[36].

Памятный знак в честь Н. Гумилёва установлен в посёлке Победино Краснознаменского района Калининградской области[37].

Памятник Н. Гумилёву в Коктебеле.

Памятник в посёлке Шилово Рязанской области[38].

Мемориальная доска в усадьбе Гумилёвых в селе Градницы Бежецкого района Тверской области.

В честь Н. Гумилёва назван астероид (4556) Гумилёв, открытый астрономом Крымской астрофизической обсерватории Людмилой Карачкиной 27 августа 1987 года[39].

В 2011 году Почта России выпустила конверт с изображением книг Н. Гумилёва и маркой с портретом поэта.

В 2016 году установлен памятник в городе Всеволожске[40]

В Краснознаменске (Калининградская область) ежегодно проходит вечер «Гумилёвская осень», на который съезжаются поэты и известные люди со всей России[41].

Документальные фильмы[править | править вики-текст]

В 2011 году на телеканале Культура снят документальный фильм «Завещание» (Режиссёр В. Буробин, «Пигмалион Пикчерс») о поэте, писателе Павле Николаевиче Лукницком и его сыне С. П. Лукницком, посвятивших свои жизни собиранию и сохранению уникального архива Николая Гумилёва[42].

«Новая версия. Гумилев против диктатуры» (Пятый канал, 2009 год), в котором утверждается, что Гумилёв не был случайной жертвой, а сознательно и целенаправленно боролся с советским режимом[43].

И руки особенно тонки, колени обняв.

Послушай: далёко, далёко, на озере Чад

Изысканный бродит жираф.

И шкуру его украшает волшебный узор,

С которым равняться осмелится только луна,

Дробясь и качаясь на влаге широких озер.

И бег его плавен, как радостный птичий полет.

Я знаю, что много чудесного видит земля,

Когда на закате он прячется в мраморный грот.

Про чёрную деву, про страсть молодого вождя,

Но ты слишком долго вдыхала тяжелый туман,

Ты верить не хочешь во что-нибудь кроме дождя.

Про стройные пальмы, про запах немыслимых трав.

Ты плачешь? Послушай... далёко, на озере Чад

Изысканный бродит жираф.

Мой спутник скрывался у рва в кустах,

Наверно, наутро меня искали,

Но было поздно, мы шли в полях.

О, как я безумно его любил!

Под пестрой хламидой он прятал косу,

Глазами гадюки смотрел и ныл.

О вечном слагалось его нытье,

Звучало мне звоном колокольным,

Ввергало в истому, в забытье.

Мы спали в кибитках чужих равнин,

Порою казалось - идем мы годы,

Казалось порою - лишь день один.

Мой спутник сказал мне: "Теперь прощай.

Нам разны дороги: твоя - святая,

А мне, мне сеять мой рис и чай".

У пагоды ветхой сидел Будда.

Пред ним я склонился в восторге тайном.

И было сладко, как никогда.

С глазами гадюки, он пел и пел

О старом, о странном, о безбольном,

О вечном, и воздух вокруг светлел.

Не хочу я растаять во мгле,

Не хочу я вернуться к отчизне,

К усыпляющей мертвой земле.

Пусть высоко на розовой влаге

Вечереющих гроных озер

Молодые и строгие маги

Кипарисовый сложат костер.

На него мой закутанный труп,

Чтоб смотрел я с последнего ложа

С затаенной усмешкою губ.

И когда заревое чуть тронет

Темным золотом мраморный мол,

Пусть задумчивый факел уронит

Благовонье пылающих смол.

И серебряный гонг заревет

И час, когда задрожат и отчалит

Огневеющий траурный плот.

Снова вспыхнет мое бытие,

От мучительных красных лобзаний

Зашевелится тело мое.

Необорный не бросит меня,

Я еще один раз отпылаю

Упоительной жизнью огня.

Говорил нездешние слова,

Перед ней, царицей беззаконий,

Расточал рубины волшебства.

Аромат сжигаемых растений

Открывал пространства без границ,

Где носились сумрачные тени,

То на рыб похожи, то на птиц.

Огненные плавали столбы,

Гордые военные трибуны

Опускали взоры, как рабы.

А царица, тайное тревожа,

Мировой играла крутизной,

И ее атласистая кожа

Опьяняла снежной белизной.

Юный маг забыл про всё вокруг,

Он смотрел на маленькие груди,

На браслеты вытянутых рук.

Юный маг в пурпуровом хитоне

Говорил, как мертвый, не дыша,

Отдал всё царице беззаконий,

Чем была жива его душа.

Месяц закачался и поблек,

Бледная царица уронила

Для него алеющий цветок.

Мне досталась лишь одна сирень,

И всю ночь я думал об Елене,

А потом томился целый день.

Исчезает милая земля,

Расцветают влажные сирени

За кормой большого корабля

Обо мне задумалась она,

Девушка с газельими глазами

Моего любимейшего сна.

Сердце прыгало, как детский мячик

Я, как брату, верил кораблю,

Оттого, что мне нельзя иначе,

Оттого, что я её люблю.

Прикоснулась к моему плечу,

И теперь мне ничего не надо,

Ни тебя, ни счастья не хочу.

Тихий, тихий золотой покой

Да двенадцать тысяч футов моря

Над моей пробитой головой.

Тот покой и вечный гул томил,

Если б только никогда я не жил,

Никогда не пел и не любил.

Ничего, ничего обо мне!

В человеческой, темной судьбе

Ты - крылатый призыв к вышине.

Словно герб отошедших времён.

Освящается им бытие

Всех земных, всех бескрылых племён.

Отвернутся от нашей земли,

У нее есть две лучших звезды:

Это - смелые очи твои.

Протрубит, что исполнился срок,

Мы поднимем тогда перед ним,

Как защиту, твой белый платок.

Серафим пропадет в вышине...

...О тебе, о тебе, о тебе,

Ничего, ничего обо мне!

В колодец, в колодец ночной,

Простирает легкие персты

К холодной воде ключевой.

"Возврати мой перстень, колодец,

В нем красный цейлонский рубин,

Что с ним будет делать народец

Тритонов и мокрых ундин?"

Послышался ропот и гам:

"Теплотою живого тела

Твой перстень понравился нам".

"Мой жених изнемог от муки,

И будет он в водную гладь

Погружать горячие руки,

Горячие слезы ронять".

Тритонов и мокрых ундин:

"С человеческой кровью схожий,

Понравился нам твой рубин".

"Мой жених, он живет с молитвой,

С молитвой одной любви,

Попрошу, и стальною бритвой

Откроет он вены свои".

Что ты молишь его с тоской,

Выкупаешь такой волшебной

Ценой - любовью мужской".

"Просто золото краше тела

И рубины красней, чем кровь,

И доныне я не умела

Понять, что такое любовь".

Светит полная луна,

И в волнах потока мутных

Отражается она,

Всё встают передо мной,

То над волнами потока,

То над пропастью глухой.

Наконец, — о, страшный вид! —

Пред смущенными очами

Вереница их стоит.

Боже, в них я узнаю

Свои прежние мечтанья,

Молодую жизнь свою.

И избыток свежих сил,

Всё, что с злобой беспощадной

В нас дух века загубил.

На богатство и почет,

Все теперь виденьем грозным

Предо мною предстает.

Я рыдаю, и в горах

Эхо громко раздается,

Пропадая в небесах.

Близ озера Дели,

Любовью к Ниагаре

Вожди все летели.

Со времен Македонца такой не бывало грозовой и чудесной войны.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Кровь лиловая немцев, голубая — французов, и славянская красная кровь.

Зачинатель одной из школ русского литературного декаданса, так наз<ываемого> акмеизма, мастер строгой и изысканной формы, Гумилев еще долго будет объектом внимательного изучения. Но не только поэты, критики, исследователи литературы могут найти полезный материал, изучая творчество «конквистадора», как называл Гумилева Брюсов. Поучительнейшие выводы из этого изучения может сделать социолог, публицист, любой вдумчивый читатель, интересующийся процессом роста и консолидации идеологии фашизма.

Я вышел в путь и весело иду…

писал о себе Гумилев. И в самом деле, как подлинному конквистадору, ему было безразлично, под каким знаменем бороться. Его увлекал самый процесс борьбы, романтика войны, — больше того: романтика проливающейся крови влекла к себе Гумилева. Жизнь, разрушение старых ее форм, строительство новых казалось ему бессмысленным, обреченным.

Будет страшен стремительный лет.

И на дне мирового колодца

Он безумье свое проклянет.

Опрокинут обломками плит,

И, всевидящим богом оставлен,

Он о муке своей возопит.

Или в заводи тихой реки, —

Повстречает свирепой пантеры

Наводящие ужас зрачки.

Что земным предназначила твердь,

Но молчи: ненавистное право

Самому выбирать свою смерть.

Идеологом вольнонаемнической интеллигенции, идущей на службу к империалистической буржуазии, той интеллигенции, которая служит сейчас Муссолини, того деклассированного полуинтеллигентского сброда, который поставляет мировой буржуазии людей с бомбочкой, беспринципных, безыдейных убийц, — вот чем объективно становится Гумилев. Его биография участника контр-революционных заговоров и энергичнейшего бойца белого стана подтверждает это.

Барабаны — гремите, а трубы — ревите,

а знамена — везде взнесены.

Со времен Македонца такой не бывало

грозовой и чудесной войны.

. . . . . . . .

Кровь лиловая немцев, голубая — французов

и славянская красная кровь.

Но можно ли жить войной для войны, не веря в смысл строительства, разрушения жизни?

Нельзя, конечно. И Гумилев сознает свою пустоту и ненужность:

Звонкой скрипкой или розой белою,

В этом мире сделался ничем,

Вот живу и ничего не делаю.

Ничего я в жизни не пойму...

Звонкой скрипкой или розой белою,

В этом мире сделался ничем,

Вот живу и ничего не делаю.

Ничего я в жизни не пойму...

И верю, как всегда, в мою звезду —

Я конквистадор в панцире железном.

И, однако, в посмертных его стихах мы не раз встречаем такие мотивы:

Я не знаю этой жизни, ах, она сложней

Утром синих, на закате голубых теней.

Ведь пытающийся укрыться в этом мире мечтатель обязательно «повстречает свирепой пантеры наводящие ужас зрачки». И меньше всего подходил к роли такого мечтателя, бегущего в пещеры, Гумилев.

Он был одним из тех поэтов, которые чувствуют свою эпоху.

Революция, ее носительница — Россия, неизбежность крови, — все это было разлито в поэтической стихии Блока неясными образами, смутными намеками, мистическими предвидениями и предчувствиями, и не могло быть иначе у Блока — попутчика революции, который хотел вместе с собой провести другого «попутчика» революции — Христа.

Конечно, в творчестве Гумилева нельзя найти законченной идеологии фашизма последнего образца. Мы только отмечаем тенденции этого поэта, не понявшего главного в эпохе — революции и поэтому ставшего ее врагом.

Мы не романтики убийства и крови.

Сабля — не гребенка

Война — не спорт.

(Багрицкий)

И весь мой мир, волнующий и странный,

Нелепый мир из песен и огня,

Но меж других единый необманный.

Его Вам было мало или много,

Должно быть, плохо я стихи писал

И Вас неправедно просил у Бога.

И скажете: «Я вспоминать не смею.

Ведь мир иной меня обворожил

Простой и грубой прелестью своею».

В нашей битве, глухой и упорной:

Как всегда, от меня ты теперь отреклась,

Завтра, знаю, вернешься покорной.

Враг мой, схваченный темной любовью,

Если стоны любви будут стонами мук,

Поцелуи — окрашены кровью.

Когда вошел, спросивши шерри-бренди,

Высокий и седеющий эффенди,

Враг злейший христиан на всем Леванте.

Мой друг, презрительного корчить денди,

В тот час, когда, быть может, по легенде

В зеленый сумрак входит Дамаянти».

Вы знаете ль, что черный камень Кабы

Поддельным признан был на той неделе?»

И прошептал с печалью: «Мыши съели

Три волоска из бороды Пророка».

Из города Киева,

Я взял не жену, а колдунью.

А думал — забавницу,

Гадал — своенравницу,

Веселую птицу-певунью.

Обнимешь — топорщится,

А выйдет луна — затомится,

И смотрит, и стонет,

Как будто хоронит

Кого-то, — и хочет топиться.

С тобой по-мудреному

Возиться теперь мне не в пору.

Снеси-ка истому ты

В днепровские омуты,

На грешную Лысую гору».

И всё ей неможется.

Мне жалко ее, виноватую,

Как птицу подбитую,

Березу подрытую

Над очастью, Богом заклятою.

Не проси об этом счастье, отравляющем миры,

Ты не знаешь, ты не знаешь, что такое эта скрипка,

Что такое темный ужас начинателя игры!

У того исчез навеки безмятежный свет очей,

Духи ада любят слушать эти царственные звуки,

Бродят бешеные волки по дороге скрипачей

Вечно должен биться, виться обезумевший смычок,

И под солнцем, и под вьюгой, под белеющим буруном,

И когда пылает запад, и когда горит восток.

И уж ты не сможешь крикнуть, шевельнуться и вздохнуть, —

Тотчас бешеные волки в кровожадном исступленье

В горло вцепятся зубами, встанут лапами на грудь.

В очи глянет запоздалый, но властительный испуг.

И тоскливый смертный холод обовьет, как тканью, тело,

И невеста зарыдает, и задумается друг.

Но я вижу — ты смеешься, эти взоры — два луча.

На, владей волшебной скрипкой, посмотри в глаза чудовищ

И погибни славной смертью, страшной смертью скрипача!