ЗАРИСОВКИ

ЗАРИСОВКИ

1.

- Наука делает открытия, - басовитый  голос, - но не всегда умеет извлекать  полезные выводы из них для человека. Мать твою! – словно ударили в колокола.

   С этими словами рассветным  июльским утром  Трофим Трофимович Торатора  стартовал с железной, пружиной  кровати в положении лёжа после затяжного ночного сна, но не дотянул до финиша.  Хотел с ходу так встать, чтобы затылок и пятки находились на одной ровной линии, потом, выгнувшись, как заспанный кот, мощно потянуться, и, выставив вперёд бугристую, рыжую грудь, оттянув мускулистые квадратные плечи и массивную, короткую шею назад, хрустнуть.  Да так, чтобы  перемешанные за ночь косточки выстроились по своим местам. Однако, поскользнулся  неразмерными и босыми ступнями на мокром  красном полу, который выдраила  жена под его громогласный, заливчатый храп.

   Этот сбой ни в коей мере не позволяет нам сказать, что Торатора был  мелко структурным человеком. Наоборот. Богатырь с каленым, лопаточным лицом и увесистым телом.

   Трофимович попытался сбалансироваться и выровняться за счёт быстро замельтешивших жилистых  рук, но, сколько он не загребал воздух, усиленно царапая его, опоры не нашёл. А тут ещё и ветерок подшиб. залетел через открытую форточку, слегка подтолкнул его, и Трофим Трофимович, поколебавшись на цыпочках, рухнул и растянулся вширь и длину на не высохшем полу: головой  -  в глухую стену дома, а ногами - в порожек комнаты.

   Не хорошая примета Трофимович! Ногами вперёд, но Трофимович в нехорошие приметы не верит, говорит, что они тормозят активную мозговую деятельность. А во что он верит? Он верит в силу своих научных, прорывных  затей, хотя уже дважды крепко промахнулся.

   Первый раз дело дошло даже до самого высшего, масштабного   международного скандала за невылеченную иностранную импотенцию  и чуть было не вызвало военный недружественный конфликт. Второй раз он попал под мощную, внеплановую  атаку посельчан за «волшебную» глину, но всё то, что  делается – делается  до трёх раз, а освежившиеся от ночной духоты утро пришлось именно  на третий раз.

2.

      Карьерная лестница Трофим Трофимовича была обычной. Не блистала взлётами. После окончания школы он работал кочегаром паровоза, забрасывая в топку за смену тонны антрацита, он бросил бы грабарку, но, будучи человеком впечатлительным, не набравшимся жизненного опыта, любил смотреть, как бушует огонь, выпуская длинные пламенные «языки».

   Они были для него, словно живые, и он зачаровано  смотрел на них до тех пор, пока машинист Фёдорович, о котором мужики говорили, что он и родился в паровозе, потому что, сколько его знали, столько и видели, выглядывающим из окошка кабины, не отрывал Трофимку окриком «Эй, паря. А кто уголёк  будет бросать? Пушкин"». С должности кочегара его повысили до должности машиниста, предварительно проэкзаменовав  на знание песенки о паровозе.

   Работа лёгкая. Рельсы прямые, не то, что дороги.  Высовывай голову навстречу мчавшемуся  ветру, давай гудки перед переездами, предупреждай народ, потому что он прыткий, пытается проскочить перед самым носом, так как думает, что его  ноги быстрее колес,  и главное не прозевай светофор с красным светом. С нового места он вскоре слетел. А случилось это по следующим причинам.

   Однажды, захваченный  идеей, что мелководная  речка Луганка, огибающая посёлок, изгиб был похож на гигантский серп, – святая речка, а почему святая – скажем далее, задумался и не заметил, как паровоз перескочил с рельс междугородного сообщения на тупиковый путь. Трофим Трофимович спохватился, стал тормозить, но железо будто «озверело» от постоянных рельсовых встрясок и «обрушилось» на тупик.

   Разгром полностью обнулил долголетнее тупиковое пространство с вкопанными поржавевшими кусками рельс, дореволюционным фонарём и прогнившими шпалами. Они, взлетая с разбойным свистом, разрывали в клочья забитый угольной пылью  воздух, занесённый ветром из близрасположенных  шахт, и как снаряды долбили довоенное  здание депо с красным звёздным флагом.

   Бомбёжка. Так поняли мужики и, оторвавшись от токарных и фрезерных станков, сначала рысью, а потом галопом, перегоняя друг друга, и не толпой, а вразброс, не соблюдая дружеские отношения, сыпанули в мелкорослые посадки. С таким голосистыми, отчаянными и заматеревшими   криками, что посельчане, не разобрав, что за мелодия и откуда она взялась -  ударились в бега: в балки,  засеянные  диким яблонями и густыми кустами шиповника. От греха подальше. Посёлок временно   обезлюдел.

   Трофим Трофимовича вернули в кочегары, хотели было  припаять долголетнюю статью и отправить в лагеря для перевоспитания и жизненной обкатки, но передумали, так как он был тонким знатоком паровозного дела, как никто знал все  его внутренности, и если паровоз «болел», он точно указывал причину и лично устранял её. Ценный кадр, а посему Трофимовича только грозно поругали, а паровоз «ИС», который разнёс тупик и нагнал страху на посельчан, не поругали,  похвалили. Крепким оказалось железо.  Не то, что вмятины, которая портила бы паровозный «портрет» не нашли, а даже  царапины.

3.

- Куда тебя мозги  опять несут, - налетела жена Трофимовича  Мария Антоновна: большого габарита с породистой грудью, увидев мужа в праздничном  железнодорожном костюме из серого сукна с блестящими пуговицами, которые так отбивали свет, что ломило глаза. – Снова в башке что-то захренело.  

   Не стоит обижаться на Антоновну за  сказанное слово. Она никогда не подбирает слова, а выкатывает те, к которым приучило её хозяйство.

- Опять перекраивать что-то хочешь. Не даешь посёлку спокойно выровняться и дожить. И когда же ты прекратишь, - сменив бойцовский накал на причитание, зашлёпала она.

- Молодец, - пророкотал Трофим Трофимович. – Дожить. А я сделаю так, что не дожить, а жить станем. Прочувствуй разницу.

   Вместо того, чтобы послушать совет мужа, Мария Антоновна растопырила на сколько было сил руки.

- Не пущу! Умру, - пригрозила она, - но не пущу.

- Антоновна! Словами не кидайся, - поучительно начал муж. - Они тебе не камни, а живые. Если западут в душу, то под себя  станут её ладить. Умереть ты не умрёшь, - подпустил Трофим оптимизма, - а охренеть можешь.

- Перебьются твои слова, - отсекла жена. - Ты лучше сначала своё хозяйство укрепи, а потом к другим лезь. С горы кубарем катимся, скоро в самом низу окажемся. – застрочила она, чисто швейная ножная машинка «Zinger» (Зингер). – То на гору взбираемся, на самую макушку усаживаемся, то к подножью скатываемся. Что  за жизнь? Не пущу!

 -Вот так всегда, - шумно вдохнул муж, пытаясь втянуть больше воздуха, чтоб  жена оказалась в вакууме. – Как только делается открытие, обязательно кто-то растопыривает руки. Да разве можно руками мозговое открытие остановить, - сорвался в атаку Трофим Трофимович, да так мощно и  размашисто, что жена чуть спину не показала, но удержалась, выставив в качестве щита густой сибирковый веник.

   Напрасно ты, Мария Антоновна веником замахала. Воздух что ли  почистить захотела. Не знаешь Трофима Торатора? Да он, какие фронты не выставляй, прорвёт и разметает.  Не то что  сибирковые, а даже крапивные и репейные.

4.

   Любо в июльский пригожий денёк пройтись по улицам посёлка, постоять возле заборов, перекинуться дружелюбными приветствиями с хозяевами, хлопнуть чарочку самогона, который от зажжённой спички горит, а попав внутрь - кровь кипятит,  да не одну. Загрузиться щедротами огородными, соленьями погребными, жаренным и варенным в печке, духовке, лихо отбить под кременчугскую гармошку «Барыня – Сударыня» или полечку. А вечерком с посвежевшим воздухом, под высыпающимися звёздами, с гарной песней «Запрягайте хлопцы коней…» возвратиться домой, и, тайком от жены пробравшись в спальню,  перекреститься, помечтать, а о чём помечтаешь, то и приснится.

   В другой раз Трофимович так бы и сделал, но сейчас затрамбованный новой идеей, он ни на что не обращал внимания, а тщательно обдумывал план реализации, так как по опыту знал, что для  продвижения его потребуется сильная  многоходовая энергия мысли. 

5.

   Зимний клуб. Одноэтажное крепкое здание, сложенное из серых камней. Как средневековая крепость.

   В узком кабинете, похожем на огромный, деревянный  школьный пенал, а если подстегнуть воображение, то «пенал» становится похожим на похоронный ящик, на крепко сколоченном табурете, ножки которого  прибиты гвоздями к замызганному, вздутому, дощатому  полу, сидит завклуб  Сергей Сергеевич Дудак. Мелкий мужик, но с объёмной головой, от поворотов которой скрипит его высушенная шея.

   Он мечтает о новом клубе. Начальство при заездах за щедрым  столом с хрустальными бокалами, отливающими янтарём, обещает выстроить в посёлке городской дворец с большой кассой и просторными окнами. Завезти совсем новенькие, современные фильмы, которые ещё даже в столице не крутились. С трагической любовью, но со счастливым, одухотворённым  концом, убийствами и ловкими заграничными и отечественными сыщиками, бесстрашными спасателями мира…

   Мечты моментально схлопываются, настроение закисает, мозги наливаются настороженностью, шея скрипит, а душа обваливается в пятки, когда  в кабинет входит Трофим Трофимович.

   Сергей Сергеевич крепко жалеет, что в кабинете одна дверь, но так как дверь действительно одна: дубовая и без стекла – бежать некуда.

- Трофимович, - придушено начинает Дудак, - посиди пока на моём месте, побудь завклубом, а я в туалет сбегаю, внутри всё ходуном, а потом вернусь, даю честное слово – Он, чтобы убедить нежданного гостя, так сильно надувается, что раздаётся бульканье.

- Сергеевич. Туалетом, бульками, временной должностью и особенно твоим честным словом, которое я знаю вдоль и поперёк,  меня не мути.  Ты коленки зажми, покрепись  и послушай меня, а после хоть на все четыре стороны мотай. Получение свободы зависит не от меня, а от тебя самого. Я тебе сейчас  такую идею  на стол положу, что ты и на ветер не захочешь идти. И что главное не из моей башки, а из науки, но мной тщательно подработанной и от ненужных примесей очищенной.

- Знаю я твои обработанные  идеи. Вредоносные они, - зло отбивает Сергеевич после своего  провального предложения. – От них даже собаки шарахаются и воют, как взбесившиеся. – Крепко приложил Дудак Торатору, но Трофимович даже не шелохнулся. Не выдержка, а сталь высшей пробы. - Ни одна пользу посёлку не принесла. Только конфликты и разгромы. Из одного выберемся – в другой попадаем. И за что так нас Бог наказал?

- Так ты же не верующий, Сергеевич.

- Если даже чёрт свяжется с тобой, то и он верующим станет.

- Не скрипи головой, - замечает спокойно  Трофимович. – Скрип мешает слуху.

- Хочу и буду скрипеть, - отвешивает Дудак.

- А я говорю: не скрепи.

- А я говорю, - Сергеевич осекается, видя, как рука Трофимовича тянется  к нему: возьмёт за шиворот и выдернет, а в воздухе спокойно не посидишь, обязательно что-то  непредвиденное случится.

- Если не буду скрипеть, шея заржавеет, - оправдывается  он.

- Не бойся. Моя идея любую ржавчину уберёт.

- Заливай другим, а не мне. Я всё помню.

- Молодец. Хорошее и доброе  никогда не забывается.

- Да какое же оно хорошее и доброе, - взвивается Сергеевич.

- А чем оно плохое? Воспоминания – источник жизни.

- Слушай, Трофим, - по – кошачьи подтягивается Сергеевич. – Иди своей дорогой. Я ничего плохого не имею против твоих идей.

   Дудак думал, что вывернется похвалой, но Трофимович, поблагодарив за похвалу, закопал его ещё глубже.

- Ну, если не имеешь ничего плохого против моих идей – тогда внимай, - добродушно говорит Трофимович. -  Раньше я пристреливался, так сказать траекторию полёта изучал, а сейчас я точно бью в цель.

Без промаха.

- Да ты и тогда  клялся  на моей  груди, барабанил её так, что она к хребту прилипла,  говорил, что бьёшь точно в цель, - не выдержал, сорвался  Сергеевич, смирился. Он в тоске, потому что прорваться к двери можно только завалив Трофимовича.  – Что получилось со святой Луганкой. Обдул меня. – Дудак обижено хлюпает  пятачковым носом, а потом обессилено   машет рукой. - Да что меня. Я не в счёт. Туристов  - иностранцев подсёк. – Он сильно напрягает взгляд, словно хочет им подрубить Трофимовича.

- Я же мечтал, чтобы наш посёлок в перворазрядные люди вышел. Возвысился, чтоб все увидели наши обширные начинания.

- Ага. Возвысил за счёт святой воды в дранной Луганке, в которой даже раки дохнут, - припёк Дудак.

- Что ты разошелся? Ты культуру поднимай. Двигай народ к будущему. Тормоза осаживай.

- Когда же мне её поднимать, если я всё время за табуретом слежу. Знаешь, зачем я его гвоздями прибил. Чтоб не утащили. А ты святая Луганка.

-Неважно с ней  получилось. Перегнул я чересчур. Понимаешь, - ласково подкрадывается Трофимович, губами в ухо Сергеевича лезет. - Не учёл одно солидное обстоятельство.

- Да ты вообще кроме своих идей и грошей ничего не учитываешь.

-Гроши это материальная поддержка идей. В пустом кармане никакая идея не вырастет. Я тогда не учёл иностранную логику. У нас логика какая? – Трофимович сжимает пальцы в кулаки. – Лобовая, прямая, честная, без косяков, отходов и изгибов, как чётко выровненный, прозрачный фронт. Никаких двойных стандартов.  Стандарт один: наш! – Стол подскакивает. - А у них одни петли. Из одной выскочишь, в другую попадёшь. Минное поле. Того и гляди, чтоб не разметелило на куски.

   Трофимович  ищет взглядом, куда бы сесть, занято. Свободны только широкие, с высохшими пятнами красной краски  ступеньки деревянной складной лестницы, на одну из которых пристраивается он с мыслью, что лестница в дальнейшем разговоре может стать вроде научного наглядного пособия для Дудака.

 -Пришёл тогда ты ко мне, - скорбно, словно на похоронах начинает Сергеевич, - и стал спирали закручивать.  Наша Луганка - святая речка, божественная, так как исток её находится в речке Иордан и именно в том самом месте, в котором Иоанн крестил Иисуса Христа. Там до сих пор видны ещё следы Христа. Гениально! – Он выбрасывает руки вверх. - Я думал, что о Христе всё, что можно было описать - описали. Нет. Нашелся один. Следы нащупал. Я с тобой спорить о следах не стал, потому что они там действительно есть, но чьи? Размер ноги – то неизвестен. Я тебе в ответ по государственной  географии пошёл: Луганка, - медленно, по слогам и с нажимом говорит Сергеевич, -  берёт своё начало на территории города Горловки, у железнодорожной насыпи в районе станции Байрак. Знаешь станцию Байрак? Должен знать. Ты же машинистом работал. Неужели не видел там источника.

- Я быстро ездил. Присматриваться было некогда.

-Ладно, с источником, но что ты говорил о Луганке? - На лице завклуба выписываются кривляющиеся выражения. – Что говорил?

   Сергеевич впивается взглядом в Трофимовича и атакует.

- Начал заливать. У Луганки особая под землей дырка, таинственное русло,  по которой она невидимая никому течёт от речки Иордан  к нам. Спорить я снова не стал, потому что, чтобы я не сказал, ты бы всё невидимостью отбивал. Потом ты где - то подцепил пройдоху – журналиста, который с твоей подачи  написал в городской  газете о лечебных свойствах луганской  воды: оздоровляет, делает молодыми,  вылечивает  все болезни и недуги, знал, паразит, за что зацепить, лечит в том числе, и импотенцию. На хрена ты приклеил её, - пикирует Сергеевич. -  Она же оказалась бомбой замедленного действия. Когда взорвётся, никто не знает, а она взорвётся. Чувствую.

- Веяние времени.  Импотенция ударная сила, - не замертвел Трофимович, ожил, своё ещё возьмёт.

- Да, какая же она ударная, - отбривает Сергеевич. - Безударная.

- Это у слабых мужиков она безударная. А в рекламе даже очень ударная. Звучная.

- Вот и оказалось всё звучным и звучащим, - заупокойно тянет Сергеевич. -  Городскую газетку с лечебными свойствами, не разобравшись, перепечатала областная, а областную столичная. Клюнула и заграничная. Хлынули туристы. Повалили, как из наших краёв, так и заграничных. Один иностранец, - Дудак зло сплёвывает, -  целую неделю из воды не вылазил. Мы  ему даже кровать в речке поставили, стол притащили, еду не пакетиками, а мешками волокли, брезент над головой натянули, чтоб под дождём не промок, чем только не ублажали, старались показать наше русское гостеприимство.

- Брешешь. Бабки вы с него хотели содрать, а не гостеприимство показать, - перебивает Трофимович.

- Не без этого, - честно отвечает Сергеевич. -  Он импотенцию лечил, а она, как была нулём на воздухе, так и осталась нулем в речке. Не возбудила речка, а только намочила. Он на нас: подлецы, бандиты, хапальщики, халявщики, дармоеды… Хотел тебе даже морду набить, но ты упредил. Навещал ему, сказал: нужно было тебе просто сидеть в центре воды и не выдвигаться из него, не подтягиваться к бережкам, не дергаться по сторонам, не требовать, чтобы кровать и стол притащили в речку. А иностранец оказался особенным. Поднял всё свое заграничное начальство на дыбы. И началось. Понаехали всякие, стали обсуждать случай, а случай оказался  непредвиденным, и пошло обсуждение то в хуторском формате, то в деревенском, то в поселковом… До сих пор форматируют и грозят, если формат не сработает, войну начнём. Вот до чего твоя идея довела.

- Войну не начнут, - твёрдо ответил Трофим Трофимович. -  Они  не дурни. Понимают, что лучше форматировать, чем воевать. Со святой Луганкой трохи ошибся, - огорчённо вздохнул он. - Понимаешь. Взял случайно карту, положил на неё линейку и провёл прямую линию от Луганки. Линия и воткнулась в иорданскую речку.

- А с волшебной глиной? – вскипел Дудак. – Тоже трохи? Весь посёлок обул и  взбунтовал. Вытащил её из Луганки и по всем дворам начал ходить и орать, как у тебя только язык не отсох: волшебная глина, белая, свежая, нетронутая, девственная, насыщенная временами динозавров и их яйцами, духом египетских пирамид и залётными инопланетянами, красоту неписанную  наводит, морщины сглаживает, старух в молодух превращает, мужиков главной силой обогащает. Убойная реклама. Тебе мой добрый совет. – Он вытирает пот, градом льющийся с лица. Голос задушевный. - Пристроился бы ты, Трофим,  где – нибудь рекламщиком или политическим обозревателем, прогнозистом по экономике, наблюдателем по мировому развитию, куда и зачем движемся? С твоим языком и идеями ты в любой должности приживёшься. Только не завклубом.

- Почему?

- Потому что она уже занята.

- Ну, и хрен с ней. Я  человек искренний и идеи мои искренние. Малость зауженные.

 -От твоей зауженности бабы и мужики тогда и  кинулись к речке, вёдрами глину таскали, на тачках возили,  в километровые очереди выстроились, глиняными во дворах и по улице ходили. Посёлок месяц не работал, красоту наводил. А ещё! – Сергей Сергеевич попытался вскочить вместе с табуретом, но одолеть гвоздевую хватку не удалось. - Это такая глина, заливал ты, такая глина, - с ненавистью заверещал Дудак, - крепче любого камня,  дерева. Из неё всё можно построить, не разрушается, как камень, не гниёт, как дерево, не ржавеет, как железо, любую постройку можно сделать. Веками стоять будет. Хрен сломается. На будущее ударил: внукам и правнукам  целыми перейдут. Такие заманчивые слова запускал, что они с толку и сбили посельчан. Они все постройки дворовые разнесли, раскидали, а из глины сделали. Глиняный век! Гениально! – Замутило слово Сергеевича и новые добавило – Глина это сверхпродуктивно, сверхконструктивно, сверхперспективно, сверхактивно, - строчил он, мотаясь по кабинету, пока не выдохся.

- Да, если бы они верили в силу глины, Это же божественный материал. Бог свалял человека из глины и вдунул в него, - припечатал Трофимович,

- А ты, что нам вдунул? – налетел  Сергеевич

- Не будем старое вспоминать.

- Да по мне лучше старое вспоминать, чем твоё новое слушать. От него, как  я чувствую, добра не будет.  Иди ради Бога домой. Я тебе даже бесплатно билет дам в кино.

- Я не за билетом пришёл, а затем, чтобы ты завтра вечером предоставил в моё распоряжение клуб для лекции. Я напишу рекламу. Все придут. Идея -  не контрпродуктивная, а очень продуктивная. Давай прорепетируем. Если ты поверишь в неё, то отдаешь клуб в моё распоряжение, если нет, то я ухожу. Вот скажи мне: из чего состоит человек?

- Я  не сторож в морге и не патологоанатом, а завклуб.

- А большой разницы между нашим моргом и твоим клубом нет, - снисходительно ответил Трофим Трофимович. – Как посмотришь твои фильмы, так или на танк хочется залезть  и пострелять или убить кого – то.  Так что пишет наука о человеке?  А пишет она, что человек состоит  из девяносто пяти процентов воды. Водой он на такие проценты наполнен. Пропитан. Поэтому и бултыхается. Ну, некоторые там  принижают проценты. Пусть принижают. Из девяносто пяти процентов что следует?- Трофим Трофимович делает длинную паузу. - Не можешь понять. Голова у тебя объёмная, а мысли мелкозубчатые.  А следует то, что вода командует нами. Высший командир она, - с размаха рубит Трофим Трофимович. -  Мы в её подчинении. Начальник она. В ней до хрена молекул. А если вода  командует нами, то, какие выводы  нужно сделать?

- Что ты пристал с водой?  Возьми билетик и иди спокойно домой.

-Делаю намёк. В качестве помощи и развития многоаспектности мысли.  Приближаю тебя к моим мыслям. Так сказать перекидываю переходной мосток.  Сколько молекул в капле воды?

- Не знаю.

- Просвещаю. Более семи миллиардов.

- А ты считал молекулы?

- Наука сосчитала. А сколько человек проживает на нашей планете?

- Я статистикой не занимаюсь. Да что ты скачешь, - взрывается Сергеевич. – С одного на другое.

- На планете больше семи миллиардов человек. Ты думаешь, что это просто совпадение капли и планеты, воды и человека? В капле воды больше семи миллиардов, и нас больше семи миллиардов.

- Так раньше нас было меньше. – поддел Дудак.

- Ну и что, - отпарировал Трофимович. – Раньше был не критический момент, а сейчас критический.

- В смысле, кто кого завалит. Вода человека или человек воду7

- Как ты с таким мышлением попал в завклубы. Не понимаю. Я же использую фигуральное мышление и вывожу твои мозги на другой уровень, на другую ступеньку. Я же недаром на лестницу сел.  Для наглядности сделал. Так вот. Сколько командиров над миллиардами  командует? Арифметика. На пальцах рук и ног можно посчитать. Какой делаем вывод?

- Сам и скажи, а я послушаю.

   Дудак не любит выводы, так как однажды, в такой же светлый денёк, его вывели из бухгалтерии овощного кооператива, в котором он был председателем, в следственный изолятор.

- Вот завтра на лекции и скажу. Так как? Сдаешься? Отдаешь клуб в мои руки?

- Трофа, - выжимая остатки сил, шепчет Дудак. – Послушай.

   Торатора рыскает глазами по сторонам. Должен быть третий. Кто этот Трофа?

- Ты кого зовешь?

- Никого я не зову. Это я тебя так назвал.

- Зачем?

   Сергей Сергеевич молчит. Очередного спора он не выдержит. Перед его глазами мелькают молекулы, в голове плещется вода,  крутятся миллиарды

- Хрен с тобой, - Это уже не шёпот Сергея Сергеевич, это что-то ниже шёпота.  -Кино завтра всё равно не будет. Бери клуб.

   Трофим Трофимович крепко хлопает по плечу  Сергея Сергеевича и дружески жмёт руку.

– Я завтра такие выводы на лекции запарю, что о – го - го.

   На этом историю  можно было бы и закончить, но нам захотелось  узнать, какие выводы Трофим Трофимович сделал на лекции, но узнать не удалось, так как посельчане о выводах ничего не сказали, а вскользь бросили:  Трофимович, выйдя, из клуба,  домой не  вернулся, а исчез. А куда – никто до сих пор не знает. Ходят слухи. Одни говорят: переместили его  в прошлое, другие: мотнулся   в будущее.