Мой друг Леонид-еврей

На модерации Отложенный Юрий Шклевский

Сегодня день рождения моего друга Леонида. Леня – еврей, поэтому я не могу утверждать, что Леня – мой настоящий друг. Я не боюсь, но знаю, что когда мне будет трудно, до Лени я не докричусь, или у него будут такие веские причины, что  придется мне обойтись только его сочувствием. Но я ему всегда помогал, отказать ему было нельзя. В его глазах всегда было столько мольбы, в его виде было столько страдания, на его лице читалась такая трагедия, что сочувствие к нему очень быстро трансформировалось в соучастие, и помощь Лёне оказывалась чуть ли не всем миром,  хотя самые драматические моменты в его историях часто граничили с обычной ложью.

Но Лёню я всегда любил. Любил за преданность, он был всегда безгранично предан человеку, от которого могли зависеть его судьба и благополучие. К сожалению, его преданность зависела от обстоятельств. Менялись обстоятельства, и Лёнина преданность могла обернуться равнодушием на грани предательства.  Мне довелось пробыть с ним вместе год, в течение которого  фирма, в которой мы вместе служили, благополучно дышала на ладан, то есть её дела шли к реальному банкротству. Лёню шеф, его бывший компаньон, последний год держал из чувства жалости и благодарности одновременно и платил ему мизерные деньги. У Лёни не было своего места, не было обязанностей, он мог приходить на работу, или не приходить. Но мой друг каждый день приходил на службу, садился на стул у двери в кабинет шефа и сидел. По малейшему стуку за дверью он вскакивал как верный пес и был готов исполнить любое желание. Он сидел на стуле до обеда и никуда не отлучался. Наступал обеденный перерыв, и ровно час его не было. После обеда Лёня возвращался на свое место и чего-то ожидал до окончания рабочего дня. Проходя мимо, хотелось погладить его, сказать что-либо доброе, а Лёня улыбался и смотрел своими большими, темными еврейскими глазами, в которых была грусть и тягота жизнью. Когда же фирма закрылась, шеф забыл, что Лёня еврей, и попросил его сохранить дорогостоящее оборудования, которое нигде и ни за кем не числилось. Лёня всё понял, поэтому с сыном разобрал его на запчасти и продал, оставив себе деньги.

Но не всегда в его биографии были темные полосы, больше в его жизни было успехов и светлых дней. Я познакомился с ним через его жену Наталью. Она работала сотрудницей в моем бюро и была громогласной, очень крупной, без меры жизнерадостной, с меня ростом женщиной, а я среди мужиков был далеко не самый маленький. В обычном бабьем трёпе Наталья свою позицию всегда уточняла почти одной фразой: «Мой Лёнька сказал» или «У меня Лёнька решил». После этих слов никакие возражения в дискуссиях не принимались, и я стал подразумевать, что её муж, Лёнька, солидный, властный и умудренный опытом человек с непререкаемым авторитетом. Я его начал даже представлять себе и видел богатыря-мужчину, превосходящего жену своими пропорциями.

Наталья сказала, что Лёнька за ней не ухаживал. Он как-то подошел к ней и сказал, что  её, такую большую, никто в городе замуж не возьмёт, а ему нравятся девушки скромные и крупные, и он обещает любить её. Наталья долго не думала, глубину познаний в Торе у Лёньки не спрашивала и дала согласие. Может быть, так все было, а может их сосватали, мне неизвестно. Библейское благословение "плодитесь и размножайтесь" Лёнька напрочь забыл после свадьбы и ограничился только одним сыном.

Как-то я ехал в трамвае и в окно увидел чету Лёнька-Наталья. Каково же было мое изумление видеть маленького, щупленького еврейчика рядом с большой Натальей. Лёня уступал ростом своей жене целую голову, но Лёнина щуплость и тщедушность совсем не ощущались потому,  что Лёня не шел, а выступал. Они шли по-старинному, под руку, но Лёня чуть был выдвинут вперёд, на голове имел дорогую шляпу, гордо держал осанку в отличие от чуть сутулой и высокой Натальи, а поступь его напоминала повелителя. Он был императором в данный момент в очень скромной, куда-то направляющейся супружеской чете. Как оказалось, таким он был и в жизни дома. Он не был ни деспотом, ни тираном, он всегда был повелителем в своей еврейской семье, и что удивительно, Лёня палец о палец не ударил, чтобы заявить о своих правах. Дома у него все выходило само собой, по его выражению.

Я этой Лёниной особенности находил только одно объяснение, что Лёня очень любил деньги и не отпускал их.  Там, где у него были деньги, он преображался и становился повелителем. Было время, когда он был  богат, тогда глаза его смотрели жестко и с прищуром, и как рентген просвечивали тебя на предмет состоятельности, в этом случае от него хотелось спрятаться как от гиганта. В лучшую пору жизни он на паях с одним немцем основал учебный центр, в котором занимался сбором и расходованием денег, больше он ничего не умел делать в этом центре.  С ним можно было поболтать в его кабинете, но вдруг не сильный стук в дверь как бы обрывал Лёню, и в кабинет входил  робкий ученик, держа в руках деньги, месячную плату за обучение. Лёня сразу как бы начинал увеличиваться, он вырастал и начинал возвышаться над столом, усиливая ученическую робость. «Вы с каким вопросом? Новой программой интересуетесь? Нет, так чем могу быть полезен? Ах, месячная плата за обучение! Садитесь, пожалуйста, я Вам обязан выписать чек» - и Лёня с наслаждением выписывал чек, указывая сумму, пересчитывал с улыбкой деньги, улыбался ученику, напутствовал его, закрывал сейф, после чего начинал уменьшаться и становиться обычным маленьким Лёнькой. Наступала моя пора пошутить: «Чем же ты завлекаешь платежеспособный контингент, Леонид, своими еврейскими учебными программами или силой знания?». Лёня, получивший деньги, счастливо улыбался, светился и изрекал фразу, которую я пытаюсь сделать знаменитой: «Да я им любые знания дам, лишь бы платили, собаки».

Мне Лёня однажды предложил подзаработать в его центре. Я уже знал, что он меня обманет, но согласился, думая о перспективе. Лёня мне много обещал, но я не понимал, зачем он это делает, потому что хорошо знал, где он врет, а где говорит правду. Мне пришлось добывать нужное оборудование, которое обещал Лёня, но не достал, но которое он впоследствии с гордостью демонстрировал гостям как свое собственное. Лёня, естественно, стал недоплачивать мне, совсем немного - 20 сантимов за час, но чувства угрызения совести он не замечал. Я решил уйти, но Лёнино чутье еврея спасло его. Он перед самым принятием мной решения не только восстановил мою ставку, но даже увеличил её, и конфликта между нами не было. Я до сих пор считаю, что такому управлению кадрами научиться  невозможно, а нужно иметь природное еврейское чутье.

Середина лета, июль, стоит страшная жара. Меня жена послала на базар, потому что я могу продукты донести или довезти. Солнце палит беспощадно, иду по базару, мысленно выражая сочувствие всем, кто должен носить тяжелые сумки и сетки в таком пекле. Под мои мысли вдруг стала вырисовываться маленькая процессия из двух человек. Впереди идет озабоченный бытовыми проблемами Лёня и крепко держит в руках маленькую сумочку, Лёня несёт деньги. Следом за ним  буквально едва бредет взмыленная Наталья, чуть не до земли сгибаясь под тяжестью сеток и сумок в её руках. Лёня мог бы помочь жене, да не может, потому что в руках у него деньги, которые он никому не может передоверить. Святее и важнее денег для Лёни ещё ничего не существовало.

Самым дорогим для него человеком является его сын Лёвка. Лёвка - умница, единственный на курсе еврей с отличием окончил университет, нашел хорошее место работы и живет в свое удовольствие. Лёню с Натальей долго беспокоила его беспутная холостяцкая жизнь.  «Как Лёвка?» - спрашивал я. «Лёвка новую бабу нашел» - отвечала Наталья. Я советовал им отправить Лёвку жить в Израиль, Лёня отвечал, что Лёвка ни за что не согласится, потому что ему больше нравятся русские бабы. В конце концов Лёвка нашел прекрасную русскую девушку, по-настоящему и сильно влюбился в неё и женился. Больше всех этому была рада Наталья, вспомнив, что она тоже русская, но, судя по её физиономии, этого никто и никогда не скажет.

Я иногда удивлялся, почему еврейская семья, которую ничто не связывало со страной, в которой они жили, не переедет в Израиль на постоянное место жительства, тем более  что вся их родня уже давно осела кто в Израиле, кто в Канаде. Лёня на это отвечал, что у него советское воспитание и мышление и свою родную страну он не променяет ни на какие заграницы. Такой ответ меня тем более заводил в тупик, и я пытался найти реальное объяснение не характерной для еврея гражданской позиции моего друга. В конце концов, меня осенило, что наша жизнь банальна. У Лёни за душой ничего не было для жизни в Израиле. Если у него и были деньги, достаточные здесь, но они были явно недостаточны для Израиля. Факт важный, но не главный. Самое интересное, что Лёня ничего, кроме денег, не приобрел в жизни. Специального образования у него не было никакого, не считая советского профтехучилища, нет образования, то у Лёни нет и достойной профессии, его профессией была служба нужным людям. К освоению языков, что удивительно для еврея, у него не было никаких склонностей. Кроме этого, Лёня ничего не мог делать своими руками, гвоздь вбить в стену – и то получалось у него коряво. Багаж для заграницы у Лёни был слишком беден, и он понимал это. Поэтому всё, что имел, Лёня вложил в сына и никуда не уехал.

Жизнь, точнее её активная часть, нами с Лёней прожита. Прожита по-разному, но у нас с Лёней всю жизнь был незатухающий человеческий интерес друг к другу, на этом, а не на меркантильности была построена наша дружба, если она является таковой. Но, несмотря ни на что, я люблю своего еврея и поздравляю его с днём рождения,  а он у него – юбилейный!