Кто вы Фишер-Абель?

М. ПЕШКОВА: Накануне выхода молодогвардейской книги об Абеле, встретилась с Николаем Долгополовым, автором многих книг о разведчиках. Полтора десятилетия назад, после работы спец-корреспондентом «Комсомолки» за рубежом, ища себя в новой российской действительности, Николай Михайлович, по совету коллег, обратился в пресс-службу внешней разведки. Юрий Кобаладзе, руководивший тогда пресс-службой, предоставил в его распоряжение множество бумаг, речей, статей Абеля. Не этот путь прельстил журналиста, он хотел поговорить с теми, кто лично знал Абеля. Список его кандидатур утвердили. С кем же хотел поговорить писатель Николай Долгополов?

Н. ДОЛГОПОЛОВ: В него попали Эвелина Вильямовна Фишер. Настоящая фамилия разведчика Абеля – Фишер. Это его начальник, уже московский, последний, я бы сказал, начальник, Дмитрий Петрович Тарасов, полковник Тарасов. Это еще один человек, фамилию которого я знаю, но назвать до сих пор не могу, это его ученик, который, как я думаю и предполагаю, продолжал его дело, ну, по-моему, не в Штатах, а в другой стране. Это легенда советской российской разведки, Владимир Борисович Барковский, атомный разведчик, который через несколько лет получил звание Героя России. И я попросил, чтобы мне дали какого-то иностранца, какого-то, потому что я не знал, вообще, с кем он работал из иностранцев, что он с ними делал, мне было это непонятно. Вы знаете, даже это не разрешили. И я встретился с человеком по фамилии Морис Коэн, он тоже вскоре стал Героем России. Он – настоящий атомный разведчик. Я ему сказал так, что вот именно Морис и его жена Лона, - покойная к тому уже времени, - и добыли, практически своими руками, чертежи атомной бомбы. Так началось блуждание, плутание по вот этим атомным закоулкам, начались встречи с этими людьми. И вы знаете, я скажу, что, может быть, я нашел себя в этом качестве, потому что мне страшно повезло: ну, не было из этих людей, с которыми я встречался, ни одного подлого, ни одного скушного, ни одного неинтересного. Были люди очень настороженные. Такие были, потому что они не знали, о чем можно говорить, а о чем нет. Я был чужой человек для них, я был человек совершенно не из их среды. Но, тем не менее, некоторым – я видел это, скажу нескромно – было со мной интересно. Например, тому же Коэну. Морис жил здесь десятилетиями, а по-русски говорил очень плохо. И причем, говорил он как: он мог говорить только на «ты», а уже на «вы» - это было сложно для него. И мы с ним говорили по-английски. Он был, я бы сказал так, со мной даже неожиданно откровенен. Меня сопровождали люди всегда из того управления, в котором служил Абель Фишер, садились со мной. Иногда их было двое, иногда был один человек. Однажды было трое людей, это были, как я думаю, старшие офицеры. Они прислушивались к нашим беседам, их эти беседы тоже захватывали. Даже для людей, много прошедших, это было очень интересно. Так, потихонечку, начал проявляться вот этот облик русского, российского, советского – называйте, как хотите – великолепного разведчика-нелегала. Конечно же, вот так сразу взять и все написать, было невозможно. Я шел вот к этой книге под названием «Жизнь замечательных людей . Абель – Фишер» с 93-го года, в конце ноября вот она вышла. Потихонечку я добавлял, по главке, по штришку и в книгу, и к своему пониманию об Абеле. Ну, биография фантастическая. Вы знаете, что меня еще больше всего потрясло? То, что родители Абеля практически занимались тем же, чем и он, но несколько с другой стороны.

М. ПЕШКОВА: То есть, это что получается, династия разведчиков?

Н. ДОЛГОПОЛОВ: Нет. Это не династия разведчиков, но это династия людей-конспираторов. Потому что родители Абеля были твердыми, очень упорными, стопроцентными большевиками-ленинцами. Ну, достаточно сказать, что отец Абеля, Генрих, он же Матвей, он же Андрей, - и чувствуете тоже, какой разброс имен, да? – он был обрусевшим немцем и он был одним из тех, кто участвовал еще в кружке Владимира Ильича Ленина Ульянова в Петербурге в 1898-м году, в кружке, который назывался «трудовой кружок за освобождение рабочего класса». Ну, вообще, понимаете, какие длинные, такие тягучие следы в историю? Он знал Кржижановского, он знал большевика Андреева. Ну, фактически он знал всех тех, кто начинал большевистскую РСДРП. И он был одним из тайных агентов большевистской партии. Он распространял «Искру». Его жена, русская, Люба Корнеева, она тоже распространяла эту газету. И, кстати, - это уже не мое свидетельство, соврать не дадут, - предатель Вик Хейханен, который, собственно, и положил Абеля на алтарь, говорил, что Абель учил его хранить тайные материалы в корешках больших толстых книг. А Абеля этому научил, знаете, кто? Даже не папа, а мама. Потому что мать перевозила ленинскую «Искру» по всей стране в таких корешках. Интересно, что в семье существовала страшная путаница с именами. Вот, например, отца звали Генрих, но даже сам сын в письмах называл его Андрей. Причем, он всегда и отца, и мать в письмах называл на «вы», обращался к ним на «вы» и по имени-отчеству.

М. ПЕШКОВА: Ну, это традиция прошлых веков.

Н. ДОЛГОПОЛОВ: Это традиция прошлых веков и не только. Это традиция определенной культуры, но культуры, еще замешанной на путанице с именами. Вообще, мне повезло, мне дали книгу, Лидия Борисовна Боярская дала мне книгу. Эта книга издана в 20-м году, а потом она была переиздана чуть позже. Здесь старый большевик Фишер писал о своих, я бы сказал так, приключениях, судьба рабочего, большевика. Хотя он уже не был рабочим, а большевиком оставался. Я был поражен: он писал ее как Андрей. Иногда он подписывался «Матвей». Объяснял это тем, что люди в деревнях, на заводах… его имя Генрих, ну, трудно было выговорить. А я думаю, что тут была еще и другая причина: он все время скрывался от охранки, он менял заводы, как перчатки. Он был агентом «Искры», он был агентом большевиков. И на один завод он устраивался под одним именем, на другой – под другим. То есть, охранка запуталась просто начисто. Он ускользал, его арестовать было очень сложно. Один раз его застукали. Застукали с поличным, поймали. И он сидел на Шпалерной, там находилась царская охранка. И к нему, судя по всему, и судя по намекам, которые есть в книге, и судя по некоторым свидетельствам, применялись особые меры дознания.

М. ПЕШКОВА: Это что, пытки?

Н. ДОЛГОПОЛОВ: Это пытки. И вот, выяснилось, как бы на первом этапе, что, просидев около шести-семи месяцев, он никого, кажется, не выдал под пытками. Потом его отправили в ссылку, сначала – в одну губернию, в Архангельскую, потом – в Саратовскую. Он уже был женат, женился вот на фельдшерице Корнеевой. Вдруг выяснилось – это уже было в середине 20-х, когда семья вернулась из Англии в 21-м году, что, все-таки, он кого-то выдал. Как это выяснилось? Оказывается, существовали в обществе старых большевиков комиссии, и вот эти пытки – помните, я говорил, 6 месяцев, там, 7 месяцев в тюрьме – что-то где-то как-то промелькнуло. Человека, который жил в Кремле после возвращения с женой и с двумя детьми, его несколько привели в себя, старым таким большевистским методом. Его отправили директорствовать на фабрику, то ли бумажную, то ли картонную, то ли какую-то такую, не самую великую, в город Сокол на Вологодчину. То есть, понимаете, какое жуткое было унижение? Из Кремля, из Коминтерна, где он работал, именно туда. И я вот думаю: конечно же, это тоже была своеобразная, определенная, может быть, но ссылка. Может быть, ему повезло, Генриху. Потому что, если бы он остался в Москве, было бы еще хуже. А так он пересидел эти годы, часто возвращался в Москву, иногда к нему ездила жена, он видел сына, когда тот не был заграницей, он переписывался с сыном. То есть, он был вполне свободен. Потом он написал новый вариант своих воспоминаний, где уже отдал дань великому кормчему не по фамилии Ленин, а и по фамилии Сталин. Говорит, что он был другом Ленина, и я не думаю, - друг, это слишком сильно сказано. Дружбы с Фишером не было, а была, я бы сказал, такая взаимная привязанность, потому что Фишер иногда брал на себя смелость и говорил своему старому другу по профсоюзу «за освобождение рабочего класса», что вот тут что-то не то в твоей работе, тут что-то не это… Это было сначала. А потом, когда они уже встречались в Лондоне, на съездах РСДРП, уже отношения встали вот в тот нужный ряд, в свою колею: вождь и соратник вождя. Причем, не самый близкий. Ленин умер, и вот тут на Фишера посыпались такие шишки, мог бы, наверное, Ленин защитить. А уже когда он ушел, защищать некому было.

Из Саратовской области он вынужден был уехать. И я вот все время думал, да и все писали об этом, что вот он как бы сам уехал, - и это была такая ссылка, или это было бегство, скорее, - в Великобританию, в Англию. Выяснилось совершенно другое, что Фишера охранка царская вызвала к себе и сказала, что мы знаем, что ты занимаешься большевистской работой, ты разлагаешь рабочих, и у тебя два пути: первый путь – все равно мы тебя посадим, а второй путь, для нас даже более выгодный, - мы тебя по этапу в кандалах да в Германию, и там ты будешь не просто на этап сослан, нет, ты придешь на военный пункт, и сразу там тебя – в армию. После этого Фишер попросил германское посольство предоставить ему паспорт, уехать из страны и дать заграничный русский паспорт. Моментально эта просьба была исполнена. Вообще, аналогий у вас никаких не напрашивается, нет?

М. ПЕШКОВА: Сразу.

Н. ДОЛГОПОЛОВ: А у меня, вот допустим, такие люди, как Солженицын, которых с удовольствием высылали подальше от греха и так далее. Короче говоря, он уехал очень быстро. Добрался до города, единственного города в Англии, где жил его один старинный товарищ, приятель по марксизму-ленинизму. Тот обещал ему помощь. И, действительно, первые несколько месяцев оказывал, а потом взял и вдруг внезапно умер, да еще от такой болезни, как аппендицит. И вообще, Фишеры остались одни. Туда они уехали, уже, я бы сказал, жена была беременной, она родила маленького, сынишку, очень симпатичного, блондинчика, Генриха или Гарри. Я никак не мог этого понять: Генрих или Гарри, все-таки? И мне объясняли, что и Гарри, и Генрих, - путаница всегда была. Ну, а как, почему? Ну, по-английски, скорее, Гарри, а по-немецки, все-таки, скорее, Генрих. И этот маленький мальчик, Гарри-Генрих, хороший и очень, очень способный, был любимцем семьи. Его любили страшно, добавлю кощунственную вещь: страшно любили, в отличие от второго сынишки, который родился 11 июля 1903-го года, и которого звали Вильям. Назвали, как вы легко догадались, в честь Вильяма Шекспира, очень родители боготворили этого английского драматурга, но мальчику совсем суждено было стать не драматургом. Он неплохо учился, но был шалуном. Иногда, вместе с соседским парнишкой, они угоняли рыбацкие лодки, выходили далеко в море, за ними гнались рыбаки, они быстро плыли к берегу, рыбаки гнались за ними, никогда не догоняли. Это вообще было смертельно опасно для младшего сына Вилли, или Вильяма, потому что он не умел плавать. Его однажды папа и старший брат Гарри взяли и кинули в речку, все это было уже в их родном городе, потому что это родина была, Ньюкасл-апон-Тайн, он с трудом выкарабкался из реки.

Это, видимо, был шок на всю жизнь. И с тех пор он ни разу не заходил в воду. Он не мог ни в бассейн зайти, ни в речку, ни в море, он это ненавидел. А на лодке он греб. То есть, понимаете, любое какое-то неверное движение – и конец. Но, тем не менее, все обошлось. А вот его старший брат Гарри плавал блестяще, как рыба, это и сыграло с ним совершенно жуткую шутку. Трагическую, я бы сказал, смертельную, потому что, когда семья вернулась в 21-м году домой в Москву, она жила в кремлевских хоромах, в Кремле, в теремах, есть такие даже фотографии: вот, они в теремах. Мама работала библиотекаршей, а потом стала одним из руководителей, завклуба старых большевиков. Общалась с Марией Ильиничной, с сестрой Ленина. Но дружбы особой не было, а была совместная любовь к кошкам, обе были кошатницы. Вот на этой почве как бы и были какие-то интересы.

М. ПЕШКОВА: Писатель и журналист Николай Долгополов: кто вы, Вильям Фишер, полковник Рудольф Абель? Истории нелегала в «Непрошедшем времени» на «Эхо Москвы».

Н. ДОЛГОПОЛОВ: И вот однажды Гарри и младший Вилли поехали на далекую подмосковную речку, не Москва-реку, как вот я думал, а на какую-то речку Уча, кажется, так называется, вместе с детьми, которые вместе с ними вернулись из разных стран мира, дети, скажем так, старых большевиков, вернувшихся на Родину. Они плавали, купались, уже собирались вернуться домой. Как всегда, Вилли лежал на бережку, не ступая даже ногой в воду, а Гарри плавал, купался, он был душой компании… И вдруг раздался крик, тонула маленькая девочка вот из их же компании. Гарри бросился в воду, оказалось, что девушку затягивал омут, он ее вытащил, спас, а сам попал в омут. И вот тут началась, настоящая трагедия разыгралась, его самого вытащили, пытались спасти, и вот тут, внимание: Вилли, будущий разведчик, да, и герой, он показал свою полную решительность, он пытался делать ему искусственное дыхание, он дышал рот в рот... Он всячески пытался оживить брата. Когда приехали уже даже брата забирать на телеге, мертвого, он не отдавал его. То есть, вот такой вот, я бы сказал, страшный шок: опять вода, вот. Опять все это… Он пришел домой и сказал, что брат утонул. Это правда, это подтверждали несколько людей, которые это знают твердо, в том числе и дочка единственная родная Эвелина Вильямовна, мама сказала, сказала тихо, на так, что Вилли услышал: «почему же это случилось с Гарри?» И говорят, что эти «почему же это случилось с Гарри, в не с Вилли, да?», это произвело очень тяжелое и сильное впечатление на младшего сына, единственного оставшегося в живых, и он понял, что ему надо отправляться в другое плавание, в плавание по жизни, в плавание настоящее, свободное, где он был бы хозяином своей судьбы. Что ж, так и произошло. Вообще, вот, интересно, я много читал вот о нем: он был там, он был сям, он закончил тот институт, он закончил этот институт… Но я, к сожалению, вынужден разочаровать людей, которые думают, что он закончил и тот, и этот институт: он никакого института не закончил. Есть свидетельство, что, как отличник в английской школе, он имел право поступить в Лондонский университет и поступил в него. Свидетельство о том, что он там учился, к сожалению, не найдено. И я смотрел по британским источникам: они тоже этого не нашли. Говорят, что он учился в институте, изучал там Индостан. Возможно, но это было недолго. Рассказывают, что он поступил в одно из училищ популярных, и там, в этом популярнейшем училище, он не сошелся с преподавателями, потому что преподаватели, да и все, я бы сказал, студенты, были в восторге от нового направления в искусстве, такого авангарда, а он был сугубым реалистом. И он разругался со всеми и ушел оттуда. Он работал в Коминтерне. И вы знаете, вот здесь есть абсолютно темные для меня пятна. Вот, он работал в Коминтерне. Ну, все, так сказать, теперь уже прошли годы, мы знаем, что это была своеобразная, скажем так, организация. Кем он работал, что он делал? Есть свидетельство, что он работал с теми, кто возвращался из-за рубежа, как и он, и как-то приобщал их к жизни. Немножечко, я бы назвал так, работа на подступах к разведке, правда? Говорил по-русски, но с акцентом. Говорил по-немецки, но с акцентом. И без акцента говорил, на, - в общем-то, как человек, родившийся в Ньюкасл-апон-Тайн, - на хорошем, блестящем английском языке, на своем родном. Есть, кстати, свидетельства, что очень неплохо говорил по-французски, но об этом попозже.

И вот, выход был такой: он пошел в армию, его призвали в армию, где он провел год в радиополку, он назывался радиополк. И вот там человек, который был технарем по рождению, проявил свои способности. Он блестяще разбирался в радиоделе. И вот здесь он был гением. Здесь ему прощали все. А было, что прощать! Было, что прощать, потому что однажды он просто смутил своего старшину, одевшись в пижаму, вся казарма сбежалась смотреть: что это за англичанин в пижаме. Как-то он смутил соглядатаев, которые об этом написали в Москву, что к рядовому красноармейцу Вильяму Фишеру приехали его иностранные друзья, даже больше того, он еще имел наглость с ними переписываться, с этими друзьями. И это тоже попало в какие-то анналы, и это было в его личном деле. И еще были некоторые вещи: иногда, как говорят, он попадал под чужое влияние, не хватало ему марксистской твердости и убежденности. Но, впрочем, ему этого не хватало, и в то же время, это и было, потому что, когда начинались, например, какие-то схватки с троцкистами, Вилли Фишер, парень, может быть, не такой сильный, но очень выносливый, он дрался по-настоящему и получал по носу, - говорят, однажды кровь из носа шла, - дрался с троцкистами. И вот, так потихонечку, все-таки, его авторитет как радиста рос. У меня есть очень интересное свидетельство, где говорится, что он окончил курсы радистов с отличием, он был одним из первых радистов, и стал в конце концов лучшим радистом в советской разведке, внешней разведке. Подружился он в радиороте со многими людьми, одними из близких друзей были такие две фигуры, - может быть, людям старшего поколения даже памятны, как Кренкель, радист, тоже полярный, участник экспедиции Папанина легендарной, и некий Царев Миша, он же Михаил Иванович Царев, он же герой социалистического труда, народный артист СССР, ну, просто, человек, который прославил наш советский театр. Вот, они дружили все. Ну, были еще такие люди, как Расс. И, кстати вот, на вечеринке у этого Расса, который тоже служил в этой самой роте, случилась приятная вещь: пришли несколько пар молодых людей, одна из знакомых Расса, чуть ли не сестра его, пригласила девочку-соседку по улице Грановского, некую Елену Лебедеву, которую никто Еленой в жизни не звал, звали все ее Эля, Элечка. И вот эта Эля сразу понравилась Вилли. Шло довольно долгое ухаживание, Эля была арфисткой, она заканчивала консерваторию. Но, вы знаете, по мнению такого педантичного, - ну скажем так, немца, да? - она плохо репетировала. Он приходил к ней, доставал часы, засекал время, читал газету, и когда Эля, час отрепетировав, пыталась отставить свою тяжеленную арфу в сторону, Вилли говорил ей: Эля, вы мало играли, сыграйте еще. Доставалась вторая газета, и замученная Эля, действительно, играла еще. Она была неплохой арфисткой, она была и в театрах, давала и сольные концерты, ездила – до войны, я подчеркиваю – по Советскому Союзу, по необъятной нашей стране, потом она работала в детском театре, потом она работала в цирке в оркестре арфисткой. То есть, вот эта арфа была с ней, арфа спасла ее и во время голодного периода Отечественной. И так вот сложилось, что после определенного периода ухаживания Вилли и Эля полюбили друг друга. Эля его немножко побаивалась, этого парня, а Вилли был в нее влюблен. И вот, решалась его судьба, родители были строги, они были недовольны тем, что сын никак не может найти свое место в жизни. Он собирался уехать на зимовку, завербоваться радистом. И где-то посвятить свою жизнь, может быть, зимовкам, он это страшно все любил. Может быть, ему, так сказать, даже хотелось устроиться на радиозавод инженером, хотя не было образования, как я говорил, но судьба распорядилась иначе. Он 27 апреля 27-го года женился, а еще через несколько дней он был принят на работу в ЧК. Есть такая байка, которая мне страшно нравится своей простотой, как и все байки, что вот его взяли туда, потому что он был верный большевик-ленинец. Да, он был комсомолец, действительно. Да, его родители были большевики. Но взяли его совсем не из-за этого. Он хорошо знал языки очень. Наверное, действительно, ЧК за ним наблюдало, он был их человеком. Но толчком к этому послужило вовсе не то, что вот пишется в старинных официальных его биографиях, что вот я решил посвятить свою жизнь, там, борьбе за… Нет, его рекомендовала на работу, безработного, старшая сестра его жены. Фамилия – Лебедева, зовут – Серафима. Как она оказалась в ЧК? Неизвестно. Но она работала там переводчицей. И вот она рекомендовала мужа своей младшей сестры Эли в ЧК, поручилась за него, и его взяли в ЧК. И он стал уже кадровым сотрудником ЧК и сначала, действительно, переводчиком. Но тут не хочется говорить, что это был такой вот белый воротничок, который сидел, там, переводил… Да, судя по всему, он составлял доклады, обрабатывал английскую прессу. Он был именно вот на это взят направление. Да, он был прекрасным радистом, но вот рассказывали люди, и есть такие совершенно четкие воспоминания, что он однажды пытался вместе со всеми обнаружить тех боевиков, которые бросили бомбу в здание ЧК на Лубянке. Не удалось. Зато другое дело удалось. Был такой момент, когда был пущен слух, что начинается война скоро, и люди стали скупать и прятать золото. И вот, молодой чекист Вилли Фишер был послан во главе наряда в одну из подмосковных деревень – кто-то навел на какого-то там богатого купца, и они целый день искали у него золото в доме. Не нашли. Сели вечером покурить, - куряка был Вилли Фишер страшный, - курили, курили, и вдруг под ними разъехалась поленница. И когда поленница разъехалась, то обнаружилось под ней 16 пудов серебра. То есть, Вилли Фишер задание выполнил. И – для меня это тоже было интересно – видимо, в разведке везучесть тоже имеет какое-то… ему повезло, он прекрасно справился с этим заданием. И, вы знаете, есть такие свидетельства, что потихонечку от переводческой деятельности он перешел к более активной деятельности. Что это была за деятельность? Ну, вот, есть такие свидетельства, что он работал в отделе у Якова Серебрянского, а Яков Серебрянский – это был боевик по прозвищу дядя Яша. Действовал он не только на территории СССР, но иногда выдвигался и в другие страны. Ну, конечно, я не назову его никаким, там, бандитом, нет, это был человек, который служил своей Родине. Кстати, участвовал он и в покушении на Троцкого. Очень сильный, волевой, мужественный человек, он был начальником, одно время, Фишера. И потихонечку Фишера стали готовить, как тогда говорилось, к закордонной деятельности.

М. ПЕШКОВА: Писатель и журналист Николай Долгополов о судьбе нелегала Вильяма Фишера, полковника Абеля в 90-летию Службы внешней разведки России. Звукорежиссер, Наталья Квасова. Я, Майя Пешкова, программа «Непрошедшее время».