Рэкет с ракетами. Как Россия превратилась во всемирное пугало

Сергей Медведев Историк, журналист

На минувшей неделе отношения России с Западом прошли, как говорится, очередную точку невозврата. Во-первых, был опубликован промежуточный доклад совместной следственной группы по крушению «Боинга» МН17, который утверждает, что самолет был сбит ракетой «Бук», привезенной из России и запущенной с территории пророссийских сепаратистов. Во-вторых, западные страны возложили на Россию и ее союзника Башара Асада ответственность за варварскую бомбардировку госпиталя в сирийском Алеппо: МИД Франции приравнял ее к военным преступлениям, The New York Times вышла с необычно резкой редакционной статьей, в которой утверждается, что Владимир Путин «превращает Россию в страну вне закона» (outlaw nation), а критики российского режима снова заговорили о неизбежном трибунале в Гааге и панике в Кремле.

Здесь, вероятно, следовало бы написать о прозрении Запада, о том, что машина западного правосудия работает медленно, но верно, и вспомнить о взрыве ливийскими спецслужбами самолета авиакомпании PanAm над шотландским Локерби. Тогда потребовалось 11 лет для того, чтобы Каддафи выдал подозреваемых, и 15 лет – для выплаты компенсации семьям погибших в теракте. Но все это будет не то: аналогии с региональной державой Ливией не работают, а нынешние разоблачения вызывают ощущение дежавю: подобных «точек невозврата» за последние три года было пройдено множество, и всякий раз Россия и Запад с ходу пересекали очередную красную линию и продолжали свое скольжение по бесконечной наклонной плоскости с взаимными обвинениями и словесными перепалками, словно связанные невидимой цепью. Не будет ни Нюрнберга, ни Гааги, ни иного трибунала – скорее всего, Россию ждут многолетние заочные процессы, обвинительные приговоры и решения о выплате многомиллионных компенсаций, которые Россия, конечно же, не признает, что вызовет новый раунд санкций, скандалы с арестом российского имущества за рубежом и тяжбу, которая затянется на годы, если не на десятилетия. Чем проводить параллели с Локерби, лучше вспомнить трагедию корейского «Боинга», сбитого советским перехватчиком над Сахалином 1 сентября 1983 года, – окончательной ясности нет и по сей день, виновные не названы, а страны, сбившей самолет, уже нет на карте.

В XXI веке главным российским экспортом становятся не нефть и газ, а страх, первые с годами будут падать в цене, а второй – расти

Иными словами, катастрофических последствий для России, скорее всего, не будет. Или даже наоборот: последние обвинения Запада вписываются в долгосрочную стратегию Кремля по созданию образа непредсказуемого и опасного игрока, нарушителя глобальных правил, которого всем следует бояться. Очевидно, ни уничтожение малайзийского «Боинга», ни бомбежка гражданских объектов в Сирии не были сознательными акциями России, но они произрастают из той высокорисковой среды, которую Москва создает на постсоветском пространстве и на Ближнем Востоке, и являются закономерными последствиями той странной «гибридной войны», которую Россия ведет по всему миру. Экспорт страха

Гибридная война Кремля – это политика слабости и хитрости информационной эпохи. Не обладая достаточными военными, экономическими и дипломатическими ресурсами для того, чтобы побеждать на Украине и в Сирии, Россия проводит точечные операции по дестабилизации обстановки в этих двух странах, провоцирует конфронтацию с Западом. Но в последний момент уклоняется от нее, задействует мощную кампанию по дезинформации и пропаганде с целью исказить картину происходящего и размыть позицию Запада, которая и сама по себе является нечеткой и нерешительной. Целью гибридной войны является проецирование непредсказуемости, хаоса и страха – создание неустойчивой среды, в которой гораздо легче блефовать со слабыми картами на руках.

По сути дела, в XXI веке главным российским экспортом становятся не нефть и газ, а страх: первые с годами будут лишь падать в цене, а второй – расти. В обществе риска, о котором пишут крупнейшие современные философы и социологи, от Ульриха Бека до Энтони Гидденса, выигрывают те, кто умеет производить и капитализировать страх, обращать его в политический и экономический ресурс. Россия здесь является крупным игроком и поставщиком: залежи страха хранятся в толще русской истории, в отношениях России