Виктор Ерофеев: Горячая сковородка русской истории

В Перми запрещают школьное пособие о сталинских репрессиях, в Москве при реконструкции Тверской улицы разрушаются археологические памятники. Эти факты связаны отношением к своей собственной истории, считает писатель Виктор Ерофеев.

Двойники Пушкина и Ленина

Мама мне рассказывала: на уроках истории в 1920-е годы в Новгороде, где она жила в детстве, их, советских детей, учили, что Петр Первый был горьким пьяницей и болел сифилисом. Этим ограничивалась его историческая роль.

Я запомнил это на всю жизнь.

Долгое время, учась в советской школе, я не знал, что московский Кремль построен по проектам итальянских архитекторов. Это знание считалось неприличным.

В советской школе мы твердо знали, что многовековое татаро-монгольское иго было бедой средневековой России. Сейчас это знание тонет в тумане сомнений. Хитрый средневековый коллаборационизм или реальная вражда?

Виктор Ерофеев

Виктор Ерофее

Теперь же становится неприличным говорить о ГУЛАГе и сталинском терроре. Непатриотично! Государственные интересы снова важнее человеческой личности. Но так ли это? Для кого что важнее?

Еще в брежневские годы, живя в семье советского посла, я понял, что лодка истории перевернулась. В сталинские времена все служили делу коммунизма. Выбора не было. Когда после смерти Сталина страх несколько рассеялся, советская элита заставила коммунизм служить себе. Втихаря, конечно. Вожди учили народ служить коммунизму, а сами балдели на богатых дачах в Крыму, пользуясь всеми привилегиями номенклатуры

Теперь под другими знаменами, под парами "русского мира", народ призван самоотверженно служить государству, а новые элиты служат, прежде всего, самим себе.

Этическое противоречие в форме метафоры перевернутой лодки тормозит любое движение к постижению русской истории.

Русская история еще не написана. Скорее всего, ее и не напишут. А зачем писать, если она неудобна для всех? Помимо элиты - и для интеллигентов (или их имитаторов) всех мастей: потомков славянофилов и почвенников, западников, державников... Историческая правда опровергнет построения противоположных лагерей: от Чаадаева до Мединского.

В России история - не наука, а наступательное или, в меньшей степени, оборонительное оружие.

В этих боях рассеиваются смыслы, распадаются молекулы универсальных ценностей. Есть прекрасные тома русской истории. Тома Карамзина: читаешь и любуешься стилем. Но когда все это превращается в канон целесообразности романовского самодержавия... А если выступить против, как Чаадаев?

Российская история порой раскаляется, как сковородка, притронуться к ней страшно.

А иногда она напоминает классную даму, которая страдает от потери памяти. Каждое утро придумывает заново автобиографию: где родилась? где училась? кого любила и кого ненавидела? Хочет выглядеть как можно более благообразно, ищет покровителя, а покровитель пользуется ее амнезией.

Русская история не превратилась в аналитической нарратив. Она - парад характеров, она закружилась в ритме волшебной сказки.

Она не желает, чтобы ее расколдовывали и прячет концы.

Она равнодушна к своим историческим корням и продолжает истреблять их, как Сталин истреблял старую гвардию коммунистов. Отсечение правды самопроизвольно на разных уровнях: и в разрушении памятников культуры, и в замалчивании ужасов репрессий.

Сказка тоже может быть страшной, но там особенный, формообразующий страх. Роли навсегда распределены. Вот царь, а вот Иванушка-дурачок. В сказке русской истории меняются не роли, а исполнители ролей. Одни - "наши", другие - чужие. Одни - спасители, другие - колдуны.

Жестокость царя никак не оправдывается, потому что она естественна в силу его безнаказанности. Бесправие рядовых героев сказки уничтожает экономическую мотивацию их деятельности. Иван-дурак побеждает своих бездарных трудоголиков-братьев, угадав сюжет сказки и уйдя в пожизненную несознанку. Повсюду оборотни. Красавицы Аленушки сотрудничают с Бабой-Ягой, но тут же спасаются от ее козней. Амбивалентен образ зла и добра одновременно.

Ой как все запутано!..

А, по-моему, яснее ясного.

Философию волшебной сказки с трудом усваивает иностранный наблюдатель русского мира. Европа - это аналитический исторический нарратив со своими бедами и победами, в отличие от синкретического вязкого дискурса сказки.

Но все равно невыносимо, когда при ремонтных раскопках центра Москвы попутно уничтожается ее археология. И еще невыносимее, что вновь утюжится беспощадный масштаб сталинских репрессий, не давая надежды на историческое покаяние, оказавшееся в свое время целебным для Германии.

Виктор Ерофеев