А в это время, или любить надо живых

Ну, конечно, мы ничего не можем сделать. В том состоянии ума, в каком мы пребываем, сделать ничего и нельзя. Пониженная рефлексия, стремление отвечать на "да" – "нет", а на "нет" – "да", слепота к ситуации, невидение своих задач, что тактических, что стратегических, витание в мечтах – всё это симптомы политического аутизма, болезни для русской интеллигенции не новой, болезни хронической, но сегодня заметно обострившейся. Конечно, так много не наработаешь.

Так что про "сделать" речи нет. И призывы посмотреть на себя со стороны в таком состоянии так же плохо работают, как и наши призывы посмотреть на себя со стороны к крымнашистам и русмиристам доходят до единиц, в основном же с гневом отвергаются: да, кто он такой, учить нас! Нас! НАС!!! Как он смеет. Смеётся что ли!..

Так что про "сделать" говорить не будем. Но сегодня происходят очень простые и очень страшные вещи, где наша реакция была бы вполне возможна и, будь она дружной, могла бы что-то и изменить. Я говорю об элементарной солидарности. О солидарности с жертвами режима.

Число их неуклонно растет. И, как следствие этого роста, у нас уже не хватает – и в данном случае не ума, большого ума здесь не нужно, а просто не хватает души поддержать тех, кого режим тем или иным способом убивает. Притупляется наша душа.

Вот прилетела весть от адвокатов Савченко. Сухая голодовка. Человек объявил войну системе в борьбе за достоинство. Казалось бы интернет должен был бы быть переполнени акциями солидарности. Ан, нет. Редкие расшеривания отчета Полозова о его вчерашнем визите. Умирает? Делов... А кто живет-то?..

Про Павленского кто вспоминает? А про Сенцова? Про Стомахина я уж не говорю. Начальство колонии "прессует" его по полной программе – он не вылезает из карцера.

Он голодает. Но кого сегодня удивить голодовкой? Тем более – "мокрой". Но от Стомахина статусные правозащитники отмахиваются, а те отчаянные смельчаки, которые всё же решаются что-то сказать, свое "что-то" сопровождают таким блеянием (простите на грубом слове), что читать неловко: их защита хуже соучастия в травле. Стомахинские тексты им и страшные, и человеконенавистнические. Интересно – а как им библейские тексты? Впрочем, о чем я говорю: библейские – тоже человеконенавистнические. Ну, и в чем-то они правы: рассказ о том, что за страшным преступлением неизбежно воспоследует страшное наказание в самом деле для нераскаявшегося преступника текст человеконенавистнический. Любил бы автор преступника – тешил бы его рассказом, что всё в порядке, ничего страшного, с кем не случается... Живи-поживай себе и дальше так. Воруй, насилуй, бей, убивай, ненаглядный ты наш. Вот это не было бы ненавистничеством. Это было бы преступнику приятно.

В чем тут дело? Почему мы так равнодушны? За защиту своих жертв режим пока не сажает, не убивает. Тут бояться, вроде бы, особенно нечего. Во всяком случае – пока. Так что тут не страх. А что? И сделать совместно тут можно очень много. Так что это и не пессимизм, не чувство безнадёги и собственного бессилия. А что-то другое. Что?

Да, просто душевная сухость. Нет в нас сострадания, нет любви. Чувство ненависти к палачам – этого сколько угодно. А любви нет. Не завезли.

И это отсутствие любви делает нас соучастниками. Мы-то, конечно, сами никого. Ни пальцем. Мы просто смотрели, как убивали на наших глазах. С тем, чтобы когда убьют, сделать убитого святым, сделать своим знаменем. Тогда-то мы всё скажем. Как про Магницкого. Или – про Немцова...

Но любить-то надо живых.