Офшор на Марсе

На фоне этого скандала с «Панамскими документами» я обнаружил в себе странное чувство — любовь к офшорам.

Не в том смысле, в котором офшоры милы бизнесменам и финансистам. Бизнесмен из меня нулевой. Лучшая моя сделка заключалась в том, что однажды я купил подержанный автомобиль за три тысячи, вложил в его ремонт пять тысяч и продал за две. Офшоры мне милы в смысле гуманитарном. Мне хочется, чтобы было где-то на Земле место, где можно уйти от налогов.

Нет, вы не подумайте, я очень законопослушный человек, налоги плачу исправно, а если неисправно, то это исключительно по рассеянности. Но мне важна как таковая возможность обойти закон. Мне хочется, чтобы всегда оставалась лазейка, форточка, черный ход, приоткрытая дверь, амнистия…

Однажды я вычитал где-то, что будто бы на вершину Эвереста не распространяется ни один человеческий закон. Что там — ничья юрисдикция. Что вообще в горах выше восьми тысяч метров не действует никакое право. И я не знаю, правда ли это, но мне хочется в это верить.

Меня захватывает история Толстого Американца. Тот факт, что в позапрошлом веке в России, совершив убийство, можно было бежать и «вернуться алеутом», как пишет Пушкин. То есть человек освобождался от уголовного преследования, если совершит кругосветное путешествие.

Меня тревожит история про британских каторжников, которые отправлялись в Австралию и там, в Астралии переставали быть каторжниками, а становились честными фермерами, как бы начиная жизнь с чистого листа.

Меня волнуют истории о русских побегах на Дон. То есть пока бежишь — ты беглый раб, все вокруг тебя ловят и ищут, а как добежал — всё, вольный человек, казак, живи заново.

Странно, у меня нет и никогда не будет никаких офшорных компаний, но мне важно, чтобы офшорные компании существовали. У меня нет никаких тайных банковских счетов, да и на явных-то счетах к концу месяца остается один овердрафт, но мне важно, чтобы существовали «цюрихские гномы», чтобы стерегли свои хранилища и никому-никому на свете не выдавали банковских тайн.

Я, разумеется, против коррупции. Меня, разумеется, возмущают преступления и обманы, особенно в исполнении людей, приближенных к власти какой угодно страны. Но — вот парадокс! — в то же время меня тошнит от «Викиликса».

У меня, кажется, нет никаких тайн. Ума не приложу, какую бы мою тайну мог извлечь на свет дотошный расследователь так, чтобы меня раскрытие этой тайны хоть сколько-то взволновало, и так, чтобы я сам давно уже не разболтал эту тайну в очередной колонке. Но мне почему-то важно, чтобы в мире существовали тайны как таковые.

Абсолютно прозрачный мир, мир, в котором никак нельзя скрыться, никуда нельзя убежать, нигде нельзя спрятать деньги и ничего нельзя утаить, кажется мне пространством совершенно безвоздушным. И я не могу понять почему. Вроде бы ведь все хорошо должно быть в прозрачном мире, все явно, все открыто, все по-честному — а дышать нечем.

Абсурдное свойство моего сознания. Умом я понимаю, что хорошо и комфортно жить в мире, где все открыто и все по правилам. Сам ничего не скрываю и никаких правил нарушать не собираюсь. Но почему-то мне нужно, чтобы из правил бывали исключения. Причем, чем абсурднее эти исключения, тем мне лучше. Мне совершенно всерьез хотелось бы, например, чтобы в законе о противодействии коррупции битым словом записано было, что взяточник не считается больше взяточником, если преодолеет вплавь озеро Байкал. Зачем мне это нужно — необъяснимая загадка.

И всякий раз, когда я слышу об экспедициях на Марс, я обязательно думаю: «Скорей летите, ребята! Чтобы вот уж был офшор так офшор! Чтобы совсем никак не по земным правилам!»