"ВСІМ КРОВ ПУСТИМО!".

Давно мой сосед себя не являл. Сегодня я с ним пересекся в нашем местном магазине под березками. Есть у нас такой магазинчик. Очень удобный. Маленький, но всегда со свежим хлебом. И березки вокруг него. И летом пиво. И тарань! Класс!

Но я не об этом. Я про Николаевича. 
Николаевич, так же, как и я, зашел за хлебом. 
Я поздоровался с ним. Николаевич махнул головой. Угрюмо так махнул – выпятив губы и сдвинув брови на переносице. Даже на какое-то время задержал на мне свой взгляд. Было видно, что Николаевич всем своим большим и сморщенным лицом изображает мысль. Мне даже показалось, что Николаевич как-то тенорально мычит.

Очередь Николаевича была впереди меня, он заплатил за хлеб и вышел из магазина. Я тоже рассчитался за хлеб, купил себе бутылку пива и тоже вышел. 
Николаевич стоял метрах в десяти от магазина и курил. Курил он «Приму» с фильтром. В нашем селе – это по богатому. 
Не подойти к Николаевичу я не мог. Николаевич ждал.

- Ну, Николаевич, как оно? – спросил я, выполняя общепринятый в нашем селе ритуал.

- Так нормально, Олександрович! Живемо собі,- ответил Николаевич, так же соблюдая ритуал. Помолчали. Это тоже часть нашего местного правила. Если будете слишком спешить – сочтут за несерьезного. 

Я закурил и обратился к Николаевичу:

- Ну а как оно вообще, Николаевич? Что с отоплением?

- Ну, цього не треба, Олександрович. Є в нас тимчасові складнощі, так ми цього і не приховуємо. Воно ж, позбутися віковічного москальського рабства непросто. Тут жертви потрібні. (Ну, этого не надо, Александрович. Есть у нас временные сложности, так мы этого и не скрываем. Оно же, избавиться извечного москальского рабства непросто. Здесь жертвы нужны.)

- Ну да, ну да, Николаевич, - пробурчал я себе под нос и отвернулся в сторону, не желая слушать старую и затертую пластинку о вековечной вражде наших народов. И как только я решил проститься с ним и отправиться домой, как Николаевич выдал то, ради чего он даже на «Приму» потратился. Ведь «Прима» - это было не просто так. Я это сразу понял. Это был знак «свободы»!

- Олександрович! – спокойно, уверенно и немножечко с вызовом, процедил Николаевич.

- Что, Николаевич?

- Ми тут з людьми говорили, і хотіли почути вашу думку. Ось до чого ми прийшли, розмірковуючи про долю нашої країни, (Мы здесь с людьми говорили, и хотели услышать ваше мнение. Вот к чему мы пришли, рассуждая о судьбе нашей страны,)

- под «мы» Николаевич понимает местный осередок партии «Свобода» и «Правый сектор». Он периодически принимает участие в их мероприятиях. И заработок неплохой и выпивка хорошая.

 
- Ми так думаємо,- продолжал мой сосед,- що той Донбас нам вже і не потрібен зовсім. Як що ж там живе одна москалота, то навіщо ж ми будемо битися за той Даунбас? (что тот Донбасс нам уже и не нужен вовсе. Как что там живет одна москалота, то зачем же мы будем биться за тот Даунбас?) 

– слово «Даунбасс» Николаевич произнес с особым удовольствием. По всему было видно, что это слово он выучил недавно.

- Что ж так, Николаевич? Ты ж еще недавно призывал установить трезубцы вместо рубиновых звезд на башнях Кремля.

- И так будет, Александрович, но позже. Нам надо силы объединять. Нация может быть сильной только тогда, когда кровь нации чистая! – сказав это, Николаевич сам в себя влюбился.

Он и сам не поверил, что смог запомнить такой высокий слог. Мысль была не его, это было ясно, но вложил в нее Николаевич, всю свою покуренную душу.

- Ага, Николаевич, - ответил я ему, - т.е. теперь у вас новая идея фикс? Теперь вы не хотите возвращения Донбасса?

- Нет, Александрович. Мы его вернем, но позже. И не только его. И Крым мы вернем и Воронеж! Все к Волге будет наше. Но позже. Нам время нужно. Сплотиться надо. Собраться в кулак. Так как татары сегодня делают в Херсоне, так и нам делать надо. Крым мы татарам отдадим. Пусть забирают. Чтобы не солдаты. Пусть вырежут все, что там, в том Крыму шевелится. Все там москалота. Даже для татар их не жалко. Пусть режут. А мы избавимся в себе от всего, что не является украинским. Избавиться от того Донбасса, переплавить Харьков и Запорожье, выжечь горючим железом все, что против нас, и тогда сила наша будет непреодолимая. Тогда равных нам не будет. Все содрогнутся. И Восток и Запад. Всем кровь пустим. И возродится наша Украина!

Если когда-то в жизни Николаевича и был поэтический момент, то это был именно он. И случилось это с ним в нашем селе, возле нашего магазина, с буханкой хлеба в руках и синей «Примой» в грязных пальцах.

И вот что я вам скажу, дорогие друзья. Николаевич в этот раз совсем не шутил. Мне не было смешно, как это бывало обычно. Правда и страшно мне не было тоже, но я понял, что страшно может быть. Если только этому вот фрукту объявят, что резать можно, резать он будет. И меня, пожалуй, зарежет первого, по соседству, так сказать, и будет это, наверно, самым большим его удовольствием в его сегодняшней жизни.

- Хорошо, Николаевич. Так что же ты от меня хотел услышать?- спросил я его.

- Да нет, Александрович. Не услышать я хотел, а предупредить.

И разговор наш с Николаевичем закончился традиционно. 
Зыркнул он как-то на меня, сплюнул набок, выкинул окурок и, не прощаясь, пошел в свою сторону.